========== (29) Петля 14. Учиха Мидори ==========
Комментарий к (29) Петля 14. Учиха Мидори
произведение создано исключительно в развлекательных целях. Все права на локации, мир и персонажей «Наруто» принадлежат оригинальному правообладателю.
От автора:
песня, под которую дописывалась работа:
Maiko Fujita — Kakehiki
— Ха-а! — подрываюсь на футоне, раскидывая ладони в стороны, будто пытаюсь ухватиться за что-то. Сердце гудит: ещё недавно бившееся спокойно и размеренно, сейчас колотится с бешеной скоростью, создавая ощутимый гул в груди.
Судорожно оглядываюсь: родная комнатушка на втором этаже овощной лавки. Я вернулась. В последний раз. Обратный отсчёт начался…
— Сейчас! — вскакиваю, сбегаю по лестнице вниз, от охватившей паники чуть не наворачиваясь на ступеньках. Мчусь прямиком к выходу наружу, игнорируя недоумение уже проснувшейся матушки: бегу прямо так, в исподнем, не нацепивши даже сандалии, с растрёпанными длинными волосами. Наверняка прослыву городской сумасшедшей. Но всё, всё пустое… Лишь бы не опоздать.
«В тот день я вышел через главные ворота» — молвил Шисуи, будто невзначай, когда перебирал мои локоны, освещённые выглянувшей из-за облаков луной.
Буквально лечу к заветной цели, дрожа всем телом: кровь внутри словно вибрирует, отдаваясь звоном в ушах. От волнения почти теряю сознание, но не время: район за районом, улочка за улочкой — только бы успеть. Босые ноги неприятно щиплет — наверняка потом останутся ужасные раны, — но неважно, сейчас такие мелочи не имеют значения.
— НЕ ХОДИ! — кричу, в самый ответственный момент всё-таки спотыкаясь и чуть не разбив нос: лишь каким-то чудом удерживаю равновесие.
А ты стоишь — облачённый в форму ниндзя, с танто, закреплённым на спине, и извечной улыбкой — напоследок перекидываешься парой фраз с охраной у входа в селение. Слышишь мой пронзительный вопль и замираешь: взираешь озадаченно, совсем не понимая, что могло здесь понадобиться гражданской в столь ранний час.
— Вы, наверное, меня с кем-то перепутали, — но знаешь, что обратилась я именно к тебе, ибо помимо нас с тобой и ещё двоих сторожей здесь попросту никого нет.
— Не ходи! — повторяю чуть тише, стараясь не сорваться вновь на крик, — Пожалуйста, Шисуи! — подхожу вплотную, мельком ощущая столь знакомый аромат леса, отчего не могу сдержать слёз. Смотрю прямо в глаза — беспросветно чёрные, но до умопомрачения прекрасные, чистые, искрящиеся теплом. Не ходи, не надо, не обрекай себя на смерть! Хватаю за руку, хоть и знаю, что так нельзя. Неуважение. Нарушение этикета. Попирание устоев. Всё одно, лишь бы не дать тебе совершить непоправимое!
— Откуда Вы?… — услышав своё имя, произнесённое ополоумевшей незнакомкой, спрашиваешь уже с большим напором.
— Прошу, не надо… Не ходи… — плачу, неистово захожусь в рыданиях, с трудом озвучивая мельтешащие мысли, — Останься… Ты уже не спасёшь Норику… Только сам погибнешь… Шисуи, я прошу тебя… Я ведь… я… — путаюсь, перестаю контролировать бурлящий поток и наконец произношу то, на что не решилась в прошлый раз, — Просто… я ведь… так люблю тебя, Шисуи…
Ты молчишь, но вижу: я сказала слишком много того, о чём простая зевака из простолюдинов знать не должна. Берёшь за руку в ответ — сжимаешь запястье крепко, но не слишком грубо — жестами показываешь что-то охране, подхватываешь меня и в мгновение растворяешься в воздухе. Снова тошнота и головокружение: как тогда, когда ты спас отца в дубовой роще. Однако на сей раз бежим мы совсем недалеко, останавливаясь у ворот твоего особняка: перемахиваешь через забор, умело отворяешь запертую дверь, не переставая держать меня навесу. Ещё немного — я в уже знакомой гостевой.
— Что ты знаешь? — ты зол, пребываешь в самой настоящей ярости: брови сошлись на переносице, а в глазах — кровавый Шаринган. Нет, не так: разгорающийся пожар, но никак не озеро цвета киновари. Ты больше не монстр, Шисуи, и никогда им не станешь.
— Ничего не изменилось, — привычно оглядываю комнату, оценивая убранство. Один-в-один. Знакомая обстановка возвращает в те немногие дни, что мы провели здесь, вдвоём. Воспоминания — о затейливых трапезах, о тёплой хаори, о твоей улыбке — приносят умиротворение и уверенность. Да, я вернулась, дабы не дать цветку Хиган зацвести на твоей груди, моя горькая любовь, и не могу просто так сдаться.
— Я привёл сюда не шутки шутить, что тебе известно про Норику? — эмоции прорываются непривычной хрипотцой в голосе. Беснуешься, что я не слушаю. Переживаешь за возлюбленную. Сейчас ты готов порвать меня на мелкие кусочки, но сидишь неподвижно, только сильнее поджимая и без того напрягшиеся губы.
— Больше, чем тебе известно про Учиху Мидори, — захожу сразу с козырей. Недоумение. Да, именно этого я и ожидала.
— Лукавишь. В Конохе все представители клана живут в пределах семейного квартала. И тебя среди них никогда не было. Кто ты? — огонь в очах расходится всё сильнее: но больше я не боюсь, потому как различаю согревающее тепло, пробивающееся сквозь багряную дымку.
— Учиха Мидори, — твой Шаринган знает, что не вру.
— Невозможно… — отрицаешь, не веря собственной технике.
— Ты можешь ненавидеть меня, презирать, можешь… — в конце чуть не срываюсь, но спешно впиваюсь ногтями в ладонь, возвращая ясность сознания, — Можешь даже казнить меня потом. Но только не сейчас. Не ходи Шисуи, она уже мертва. Я не лгу, ты чувствуешь это.
— Как ты смеешь? — точно свирепеешь, — Ты в сговоре с ними, да? Говори! — дёргаешь за ворот нагадзюбана. Дерзко. Жёстко.
— Прости, я не смогу спасти её, Шисуи… — обхватываю твоё лицо, слегка оглаживая. Живое. Отдохнувшее. Без тени усталости, которая беспощадно нарастала по мере вызревания хиганбаны. Я вижу, как тебе плохо, как душа твоя бьётся, желая спасти любимую, но ничего уже не поделать… ничего.
— Говори, иначе я…
— Отведёшь меня в допросную. Или же к Фугаку-сану. Или сразу к Хокагэ как потенциального шпиона. Но лучше взгляни сам, мне нечего таить от тебя, Шисуи.
И ты смотришь: вновь врываешься в чертоги памяти, прокручивая — жизнь за жизнью — сцену за сценой. Матушка, отец, Итачи-сан, малыш Саске, красноокий дьявол, заплутавший во тьме юноша: фигуры смазываются, растираются неясными пятнами, точно кляксы от туши. Разум постепенно пустеет, отпуская всяческие привязанности и переживания. Но я не хочу расставаться с ними, Шисуи…
***
Что снилось мне — не упомнить. Обрывки, жалкие ошмётки, за которые невозможно было ухватиться. Лица, которые трудно было различить, голоса, что не разобрать: сплошная сумятица. Только проклятый цветок ликориса, что пускал свои длинные языки, разрастаясь всё больше и яростнее, желая заполонить собою всё вокруг. А потом он отцвёл: просто взял и мигом обратился в труху, рассыпавшись мириадами иссушенных частиц. Стало пусто и горько, а тянущее болезненное чувство внутри всё нарастало, никак не желая отступать.
Стремясь сбежать из беспросветной мглы, я напряглась всем телом — да, кажется, у меня было физическое тело. Пошевелить рукой, распахнуть очи, дёрнуться — что угодно. Быстрее. Отчаяннее. Зацепиться. Хоть как-нибудь. Только бы не умирать в давящем мраке.
— …и! — да, этот звук, нужно хвататься за него.
— … ри! — громче, ярче, осталось чуть-чуть.
— …дори! — давай же!
— Мидори! — растерянное, напуганное и болезненно счастливое женское лицо. Будто бы постаревшая на пару-тройку лет, словно с прибавившимися морщинками, но такая родная, ласковая и бесконечно солнечная…
— Ма…тушка, — неужто сей страшный убогий хрип принадлежит мне? Внутри такая тяжесть: даже глазами двигать сложно. Потолок, падающие на стены тени, сдержанная цветовая гамма — бесспорно, особняк Шисуи. Одно коротенькое имя опаляет огнём, придавая неизвестно откуда черпаемых сил. Где он? Что с ним? Отправился ли всё же в Страну снега или сдержался, оставшись в Конохе? Но чтобы этот упрямец — и послушал кого-то?
Жажду расспросить обо всём родительницу, но даже голову самой поднять не получается. Матушка о чём-то хлопочет, разговаривая со служанкой — узнавание озаряет внезапной вспышкой — Маюми. Та самая девушка, что приносила подарки от Итачи-сана и которая была нанята в поместье в первую мою жизнь. Значит ли это, что Шисуи всё-таки остался? Или же просто решил все навалившиеся дела и исчез?
