Надо иметь в виду, что соответствие местного, японского творчества континентальным (прежде всего, китайским) образцам служило в то время важным параметром, по которому оценивалось «качество» летописания. С этой точки зрения свод «Нихон сёки» представлялся современникам гораздо более ценным, чем «Кодзики», поскольку находится к ним намного ближе.

Все это подтверждает предположение о том, что свод «Кодзики» слабо учитывал реалии современного общества, соотношение сил внутри правящей элиты, что, видимо, и послужило основанием для составления «Нихон сёки». В результате «Кодзики», по всей видимости, превратился в забракованную культурой версию прошлого, а «Нихон сёки», напротив, заложил основы официального летописания, а его мифологическая часть стала основным вариантом письменно зафиксированного канона «государственного» синтоизма.

Поэтому, если «Кодзики» в качестве памятника исторической мысли стоит особняком, то «Нихон сёки» принято рассматривать к качестве первой из «шести национальных историй» (риккокуси), т. е. череды официальных хроник японского государства. К их числу относятся также «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.), «Нихон коки» («Поздние анналы Японии», охватывает период 792–833 гг.), «Секу нихон ко̄ки» («Продолжение поздних анналов Японии», 833–850 гг.), «Нихон Монтоку тэнно̄ дзицуроку» («Истинные записи об императоре Японии Монтоку», 450–857 гг.), «Нихон сандай дзицуроку» («Истинные записи о трех императорах Японии», 858–887 гг.).

Несмотря на то, что составители «Нихон сёки» находились под непосредственным влиянием китайской исторической традиции, они сохраняли критическое отношение к ней, что проявилось в существенных идеологических отличиях. Важнейшим из них было неприятие японцами идеи «мандата Неба» (т. е. возможности смены правящей династии) — основной концепции конфуцианской государственно-политической мысли. Целью китайских династических хроник, составлявшихся после смены династии, было обоснование исторической целесообразности такой смены, а «Нихон сёки» была составлена как обоснование прямой линии наследования правящего рода богине Аматэрасу, что подчеркивало принципиальную невозможность смены династии, которой приписывался атрибут вечного существования. Поэтому «Нихон сёки» имеет начало (рассказ о начале мира), но фактически не имеет конца — какого-либо подведения итогов.

Какова же надежность сообщаемой «Нихон сёки» исторической информации? В самом общем виде на этот вопрос можно ответить так: этот памятник представляет собой модель прошлого, каким оно виделось из VIII века, и потому он может быть квалифицирован как сочетание отчета о событиях, имевших место в действительности, и представлений о том, какими эти события могли (должны были) быть. В целом, достоверность сообщений «Нихон сёки» может служить предметом обсуждения только начиная приблизительно со второй половины V в. До этого вся хронология носит легендарный характер и может рассматриваться по преимуществу как материал для реконструкции исторического сознания начала VIII в, — а уже в 720 г., всего через 8 лет после «Нихон Сёки», под руководством принца Тонэри был составлен другой генеалогическо-летописный свод — «Кодзики».

«Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.). Этот памятник еще в полной мере нес на себе печать дописьменной культуры и фактически представлял собой фиксацию текстов, уже сложившихся в устной традиции. В предисловии к «Кодзики» сообщалось, что после кровопролитной междоусобицы «годов Дзинсин» трон занял Тэмму, и возникла необходимость пересмотра уже сложившихся представлений о роли тех или иных знатных родов в «истории». Составитель «Кодзики» Оно-но Ясумаро приводил слова государя:

«До нашего слуха дошло, что императорские летописи и исконные сказания, кои находятся во владении различных родов, расходятся с правдой и истиной, и к ним примешалось множество лжи и искажений… Посему нам угодно, чтобы были составлены и записаны императорские летописи, распознаны и проверены старинные сказания, устранены заблуждения и установлена истина, и чтобы она была поведана грядущему потомству».

Во исполнение этого повеления сказитель Хиэда-но Арэ выучил наизусть бытовавшие мифы и предания, а затем Оно-но Ясумаро записал их с его слов на китайском литературном языке — вэнъяне.

«Кодзики» состоит из трех свитков. Первый из них представляет собой рассказ о последовательном появлении на свет божеств (и их потомков в мире людей) и их деяниях. Затем, во втором и третьем свитках, следует описание правлений «императоров» (тэнно̄, сумэрамикото; перевод этих терминов как «император» условен), включающее в себя генеалогию и деяния как их самих, так и основных царедворцев. Таким образом, история государства персонифицировалась в истории правящего, а также других могущественных родов.

Обилие генеалогической информации, содержащейся в «Кодзики», свидетельствует о том, что японцев того времени более всего заботил счет по поколениям, а не по годам. Хронология первых правителей носит в памятнике полулегендарный характер. Только с середины VI в. немногочисленные датировки «Кодзики» начинают более корректно соотноситься с данными корейских и китайских источников и второго японского мифологическо-летописного свода «Нихон сёки» (720 г.).

Ко времени составления «Кодзики» уже существовала достаточно развитая «историческая» традиция (существовавшая как в устной, так и в письменной форме). Разумеется, это не была «история» в современном смысле слова: под «историей» тогда понималось «бывшее», имевшее отношение к происхождению того или иного знатного рода. И чем более древним оно было, тем более прочными виделись позиции его представителей в настоящем. Следствием такой ценностной ориентации стало стремление государства монополизировать контроль над прошлым, т. е. миром предков.

Повествование «Кодзики» имело ясно выраженную идеологическую направленность: оно было призвано обосновать легитимность правящей династии (как прямых потомков богини солнца Аматэрасу), а также обоснованность высокого общественного положения других влиятельных родов (поскольку их божественные предки играли ту или иную роль в обустройстве земли Японии в мифологические времена). Иными словами, задача состояла в том, чтобы создать такую модель прошлого, которая подтверждала бы справедливость социального настоящего.

Свод «Кодзики» был далеко не последним сочине нием такого рода. Идеологическая ценность прошлого века к тотальному господству «исторического» сознания. Практически все нарративные (повествовательные) прозаические тексты той эпохи можно квалифицировать как исторические, т. е. основанные на хронологической последовательности изложения. Всякий объект описания рассматривался во временном аспекте, а те явления, которые в историческом свете отразить было невозможно, не становились, как правило, объектом изображения. Показательно, что VII-VIII вв. не оставили ни одного сколько-нибудь крупного памятника религиозно-философской мысли.

Свод «Кодзики» является одним из наиболее знаменитых памятников японской истории и культуры. Однако в древней и средневековой Японии он практически не был известен. Его повторное открытие было связано с деятельностью ученых школы национального учения» (кокугаку) XVII-XVIII вв., которые стали его первыми комментаторами. Таким образом, непосредственное влияние «Кодзики» на последующую раннесредневековую культурную традицию оказалось в лучшем случае

ограниченным. Точного ответа на вопрос о причинах такой культурной «забывчивости» не существует. Возможно, свод «Кодзики» был родовой эзотерической (тайной) хроникой правящего дома. Однако более вероятно то, что его содержание слабо учитывало реальное соотношение сил внутри правящих кругов в начале VIII в. и не отражало возросшего влияния тех родов, которые возвысились сравнительно недавно. Так, род Фудзивара, отпочковавшийся от синтоистского жреческого рода Накатоми, к началу VIII в. приобрел значительное влияние при дворе, однако «Кодзики» обходит его вниманием. Не было в «Кодзики» и никаких сведений относительно иммигрантских родов, а также буддизма, который в момент составления «Кодзики» уже стал выполнять роль составной части государственной идеологии.