Плечи Татьяны Ивановны тряслись, ладонями она закрыла себе лицо, и маленькая капелька, просочившись сквозь крепко сжатые пальцы, упала ей на колени. Я тихонько встала с кресла и обняла ее трясущееся тело. В такие моменты я не знаю, чем утешить, времени действительно прошло много, и обнадеживать и без того раненую душу я не могу. Самое страшное, на мой взгляд, в такой ситуации – давать беспочвенную надежду, которая, рушась в очередной раз, засадит клинок боли еще глубже в сердце.

– Татьяна Ивановна, – как можно мягче продолжила я, – я передам Ирине ваши слова, и если нам понадобится финансовая или иная помощь, мы вам сразу сообщим.

– Хорошо, – отозвалась Татьяна Ивановна тихим всхлипом.

Сев снова в кресло я выключила диктофон и убрала их вместе с блокнотом в сумку.

– Мне нужно, чтобы вы еще раз вспомнили все разговоры и встречи с Элеонорой. Что-то, может, вас поразило или удивило в ее телефонных звонках? Какие-то события произошли до или после ее исчезновения? Уделите внимание любой информации, которая всплывет в памяти. Сейчас важна каждая мелочь. И прошу, сразу сообщите мне, если что-то вспомните. Хорошо?

– Конечно, Аника. Если что-то я вспомню, сразу вам позвоню. У меня к вам одна просьба, если она будет уместна. Как я поняла, Ирина –фотограф, который работал с их труппой? Вы не могли бы ее попросить передать мне несколько фотографий Норочки? У меня почти нет ее взрослых фотографий.

– Хорошо, Татьяна Ивановна, я передам вашу просьбу Ирине. Уверена, что у нее сохранились несколько снимков Элеоноры.

Выйдя из квартиры Татьяны Ивановны, я бесцельно пошла по улицам города, и оказалась в парке. Чем мне всегда нравилась Пермь, так это зеленью. Это самый зеленый город, который я видела. Прогулявшись по парку, я присела на лавочку. После таких эмоциональных встреч мне необходимо восстановление, и только продолжительные прогулки помогают прийти в себя. Горестные воспоминания Татьяны Ивановны о том, что она почти ничего не знала о личной жизни дочери, меня взволновали. Мне самой до сих пор очень сложно порой рассказывать маме какие-то важные детали своей жизни, порой не знаешь даже, с чего начать. Я так и не рассказала ей про историю с отчислением из колледжа. Даже сейчас, когда прошло столько времени и я благополучно прошла это испытание, став высокооплачиваемым детективом, я не могу подобрать слова, чтобы рассказать ей правду. Я много раз обдумывала наш с ней разговор и переживала, что мои неудачи больно могут ее ранить и она будет переживать их еще долгое время. Родители воспринимают мои неудачи намного болезненнее своих. Мне кажется, это от беспомощности, они просто не знают, чем и как помочь своей повзрослевшей дочери. Поэтому я так мало рассказываю о своих проблемах, стараясь лишний раз не ранить их. Достав телефон, я увидела, что время было уже почти четыре часа, и начала искать ближайшее кафе, в котором можно было пообедать перед встречей с Анютой Резцовой, подругой Элеоноры.

В квартире Анюты Резовой пахло домашним уютом с самого порога. У дверей меня встретил пухлый малыш с машинкой в руках. Он рассматривал меня с любопытством.

– Здравствуйте, Анюта. Мне зовут Аника, я частный детектив. Занимаюсь делом об исчезновении Элеоноры Гальпериной, – представилась я.

– Здравствуйте, проходите в комнату, пожалуйста. Я сейчас уведу Льва к папе, и мы с вами сможем спокойно поговорить, – сказала Анюта.

Она подхватила малыша на руки, и они направились в дальнюю комнату квартиры. Затем Анюта зашла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Он у меня очень активный и шумный – пояснила она.

Я кивнула. Достала блокнот и включила диктофон.

– Анюта вы не против, если буду записывать наш разговор на диктофон? – спросила я.

– Нет, нет. Конечно.

– Вы близкая подруга Элеоноры? Как давно вы знакомы? – сказала я, видя, что Анюта несколько скованна. Мне важно было получить как можно больше подробностей из личной жизни Элеоноры. Ее скрытность не давала мне возможности увидеть полной картины ее жизни. Я хотела как-то расположить Анюту к беседе и пыталась подобрать более мягкие фразы, настраивающие ее на душевный разговор. – Анюта, прошу рассказать мне об Элеоноре как самому вашему близкому другу. Мне важны все ваши детские разговоры и мечты. Сейчас каждая деталь может помочь, даже не очень важная на первый взгляд.

Анюта внимательно посмотрела на меня и кивнула.

–Лет с четырех или пяти. У нас были рядом дачи и все лето мы проводили вместе. Мои родителями работали в школе, и у них отпуск всегда был летом. Поэтому мы жили на даче почти с июня по август. Нора приезжала с мамой на выходные, иногда она оставалась у нас до следующей субботы. Мы купались, гуляли в лесу, играли у нас на втором этаже. Наша дача была не совсем достроена. Первый этаж был жилой, а на втором был склад материалов и мой уголок. Норе так нравилось там играть, там как-то все было загадочно для детского воображения: стояли коробки с инструментами, доски кругом лежали, из угла свисала пакля. Мой папа сделал нам детский уголок, там были качели, лесенка, канат и лиана. Больше всего мы любили лиану, она растягивалась и сжималась обратно, и на ней можно было высоко подпрыгивать почти до потолка. Мы отталкивались ногами об пол и подпрыгивали вместе с ней. Мы могли скакать весь день на ней, пока папа или мама не кричали нам с первого этажа «Вы сейчас весь дом разнесете!». Мы смеялись и продолжали прыгать.

На втором этаже у нас было окно с видом на речку, из которого виден остров. Мы сидели за меленьким столиком, который папа приделал вплотную к окну вместо подоконника, и любовались лесом, речкой и виднеющимся вдалеке островом. Мы с ней могли пить компот из ревеня, который нам варила моя мама и часами мечтать поехать на остров. Лодки у нас не было, и сколько бы мы ни просились на остров, папа всегда говорил нам одно и тоже: «Там ничего интересного, я ездил туда. Там просто лесоповал. Это он отсюда вам кажется таким красивым». Но наше детское воображение не отпускало нас, и мы придумывали разные истории: кто бы там мог жить и как там все выглядит.

Потом мы вместе поступили в школу–интернат при академии балета и жили там всю неделю вместе в одной комнате еще и с другими девочками. А на выходные нас забирали домой.

– Вы тоже окончили балетную школу? – спросила удивленно я, с интересом рассматривая Анютку.

–Нет, я не окончила… – сказала Анюта и замолчала.

– Почему? Вам не нравилось там учиться?

– Нравилось, очень нравилось. Но мне не удалось доучиться, меня отчислили после пятого класса. У нас там нагрузки были, не каждый взрослый справится. И постепенно мои колени не стали выдерживать, видимо, было осложнение после сильного гриппа. У меня их просто рвало изнутри, иногда не могла ступить на ногу. Мама давала мне с собой обезболивающие, я никому не говорила об этом. Но в один из дней таблетки выпали из кармана в раздевалке, Нора подняла их и протянула мне. Мы были одни, все девочки, как мне казалось, уже переоделись в форму и вышли в зал на урок, и я тихо ей сказала, что это от боли в коленях. Ящики в раздевалке стояли отсеками, и в соседнем отсеке переодевалась одна из девочек нашего класса. Нам было уже по двенадцать лет, конкуренция была дикая. Все грезили сценой, и она рассказала все учителю. Администрация школы вызвала родителей, нас заставили пройти полное обследование. По результатам выяснилась начальная стадия заболевания, несовместимого в случае прогрессирования с балетом, как с профессиональной деятельностью. Меня отчислили. Я продолжила обучение в обычной школе и вместо балетного класса начала заниматься гимнастикой для суставов в щадящем режиме. У меня до сих пор симптоматика дает о себе знать после вирусных инфекций.

– Вы прекратили общение с Элеонорой?

– Конечно, нет. Мы продолжали дружить. Для нее тоже было большим потрясением мое отчисление. Я все время твердила ей: «Никому не рассказывай о своей личной жизни и тем более о проблемах со здоровьем». Она усвоила этот урок. У нее больше не было ни одной подруги. Со мной она делилась тоже не всем, как я сейчас понимаю. Но это правильно. Балет для зрителя это красота, грация и невесомость балерины. На самом деле в коллективе жесткая конкуренция, одно неверное движение может перечеркнуть карьеру.