Саша не просто опоздал на примерку, а появился на пороге, когда Варя уже собиралась ложиться спать. Одна. Назло.
«Буду спать по диагонали», — подумала Варя, держа в руках фату и не зная, куда ее приспособить. В конце концов, она повесила ее на тот же крючок, на котором висела гитара жениха. И этот неожиданный натюрморт расстроил ее — фата показалась могильным венком, который кто-то возложил на всю ее сегодняшнюю и будущую жизнь. Тут, как ни в чем не бывало, и явился Саша. — Если хочешь знать, это подлость просто! — с обидой в голосе обратилась Варя к дражайшему жениху. Саша встряхнул свой кожаный плащ и аккуратно повесил его на плечики: — Здрасьте. Подлость — это когда, извини, СПИД в нагрузку получают. — При чем здесь СПИД, когда у нас свадьба?! Она стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди. Сквозь легкую ткань голубого халата просвечивало ее худенькое тело, выглядевшее в лунном свете особенно соблазнительно.
Саша прислонился к стенке и внимательно посмотрел на невесту, потом сбросил испачканные грязью ботинки:
— Вареник, конечно, ни при чем. Это я так, к слову. Пчелкина не собиралась сдаваться, мать хорошенько попилила ее перед уходом. — Мы тебя, Белов, два часа ждали! Последняя примерка, теперь не изменишь ничего. Она сразу шить будет. Саша уже стянул и джемпер: — Ну и замечательно. Я вам целиком доверяю. В платьях ни-че-го не понимаю, правда, Варь. — Меня мама замучила просто! «Вот, он необязательный, он такой, он сякой»… Саша улыбнулся, как Чеширский кот — от уха до уха: — А ты отвечай: «Любовь зла, полюбишь и братка». Пристально глядя на нее, Саша методично расстегивал пуговицы, снимал рубашку, майку, взялся за брючный ремень. Варя, слегка обалдев, продолжала говорить по инерции, непроизвольно меняя тон: — Я хотела вместе, чтоб ты одобрил, а ты как всегда… Не отрывая смеющегося взгляда от невесты, Саша начал расстегивать брюки. — Хотела вместе, говоришь? Хорошая идея. Главное — своевременно! — брюки отправились вслед за рубашкой. — Ну да… А ты что, в стриптизеры записался? — Пчелкина не могла долго сердиться на него, но и отступление тоже было не в ее правилах. Хотя какие уж тут правила! — Не-а. Соскучился, — честно ответил Саша. Уже смеясь, Варя развязала пояс халатика: — Видела бы мама… — с притворной горечью вздохнула она.
Выйдя из машины, Юра указательным пальцем поправил очки. Перед самой оградой он остановился и, что называется, привел себя в порядок — аккуратно заправил шарф, разгладил на груди белый модный плащ и, взявшись за козырек кепки, слегка сдвинул ее на затылок. Он немного нервничал, но всем своим видом пытался излучать уверенность. Это было важно прежде всего для него самого.
Юра подошел к воротам. К нему неторопливо, вразвалочку направился охранник в черной униформе: — Вы к кому? Взявшись пальцами за дужку очков, Юра разглядел фамилию охранника на бейдже — Кокошкин. «Почти однофамилец — улыбнулся про себя юрист. — Кошко-кокошка. Рифма, однако». — Добрый день, — вежливо поздоровался он. — Я от Белова. У меня встреча с Артуром Вениаминовичем. — Подождите, — кивнул охранник и отправился в дежурку. Сняв трубку внутреннего телефона он проговорил, словно передавая оперативную информацию: — Он прибыл. Кошко от делать нечего рассматривал окрестности, но остановить взгляд было не на чем. Справа возвышался глухой брандмауэр, в стене левого дома лишь одно слепое окошко. За офисной оградой, в глубине, начиналась высокая арка. Чем-то этот мрачноватый пейзаж напоминал не Москву, а Питер. Он услышал, как позади него прошелестели шины уезжающего такси. А Кокошкин уже открывал ворота: — Проходите. Знаете, как идти? Прямо и за угол. — Спасибо. Поправив еще раз шарф и переложив кейс из руки в руку, Юра вошел в арку. В ее полумраке после яркого солнца он практически ослеп. Постояв несколько секунд, чтобы привыкнуть к новому ощущению, он вошел во двор и свернул направо, за угол. Навстречу ему быстро двигались два темных силуэта.
Юра не успел ничего подумать, все случилось мгновенно. Чудовищный удар бейсбольной биты, казалось, расколол его голову надвое. Но это было, наверное, уже в прошлой жизни…
Вечером в один из переулков около Ленинского проспекта свернула красная «копейка». Проехав через двор к гаражам, машина приостановилась. Из нее прямо на дорогу выпихнули тело в грязном окровавленном плаще… Юра упал на спину. Следом из взревевшей и рванувшей с места машины вылетел кейс. Он раскрылся в воздухе: белые бумажные листы закружились в воздухе, медленно опускаясь на асфальт, серые сугробы и черные лужи. Уцелевшие очки чудом удержались на лбу Кошко. Сквозь толстые линзы кровавая рана на лбу юриста казалась еще более страшной… В приемном покое Склифа в этот поздний час было малолюдно. Только на одном из деревянных диванчиков, с конфетной коробкой, восседали Космос, Фил и Варя. Они были явно не в настроении, с чего уж тут радоваться, но их печаль выражалась весьма своеобразно. Нервно хихикая, они хрустели чипсами, а Космос и Фил синхронно провожали взглядами ножки проходящих мимо медсестер. — Да, — задумчиво протянула Варя, — облом. — Я говорил, надо было ребят с ним посылать, — рубанул рукой воздух Фил. — А заигрался, Вареник твой, Саня, — раздраженно подытожил Космос. — Думает, он — комиссар Миклован.
— Да отстань ты, — раздраженно махнула на него Варя.
В глубине гулкого бесконечного коридора Саша в накинутом поверх кожаного плаща белом халате разговаривал с солидной врачихой. Он внимательно, мрачно сдвинув брови и чуть склонив голову, слушал ее профессиональный отчет. — Множественные переломы. Ушибы. Черепно-мозговая травма. Пришлось делать трепанацию. Жить, безусловно, будет, но инвалидность гарантирована. — Его вы оперировали? — тихо спросил Саша. — К вам отдельно заедут, поблагодарят, — заканчивал разговор Саша. — Пожалуйста, проследите, чтобы за ним как следует, ухаживали. Саша вежливо пожал врачихе руку и, махнув Варе и ребятам, скомандовал: — Ладно, пошли, опричники. — Сань, ну что врачи говорят? — подскочил к нему Фил. — Херово, — бросил Саша. — Подождите! Подождите! — раздался в конце коридора нервный женский голос. Все обернулись. Женщина с опухшим от слез лицом и с выражением совершенного отчаяния в глазах быстрыми шагами приближалась к ним. — Вы Белов, да? — задыхаясь, выговорила она, глядя Саше в глаза. — Я, — уже почти понимая, в чем дело, спокойно ответил он. Отодвинув Фила, женщина со всего размаха влепила Саше пощечину. Саша вздрогнул и отвернулся, лицо его на мгновение окаменело. Повисла гулкая пауза… — Вы его видели? Вы видели его?! — кричала мать Юры Кошко, а это была именно она.
— Из-за вас он живой труп теперь! — она беспомощно опустила руки. — Сколько я ему говорила — не связывайся с уголовниками!..
— Извините, — сухо сказал Саша, бросив на женщину быстрый взгляд. Он швырнул халат на диван и, уже не оглядываясь, зашагал к выходу. — Господи, из-за этого щенка! — растерянно, но уже, словно самой себе или просто в пространство сказала женщина. На ходу, через плечо, Саша бросил: — Варя, поможешь ей деньгами, не забудь… Пчелкина, стоя вполоборота к матери Кошко, достала бумажник. — Ну почему у вас на уме одни деньги? — обреченно махнула рукой женщина и медленно побрела вглубь коридора. Пчелкина, пожала плечами, спрятала бумажник в карман и вслед за ребятами двинулась к выходу…
Погода стояла прекрасная. Настоящая весенняя. Здесь, на железнодорожных путях «Москвы-Сортировочной», где пахло креозотом, дымком и угольной пылью, весна ощущалась еще острее. Утреннее солнце еще едва-едва пригревало, но уже было видно, что день будет прекрасным.
За Артуром и Хлебниковым, стремительно шагающими вдоль длинного состава, едва поспевали начальник станции, грузчики и сияющие сотрудники ” Курс-Ин-Веста». — Ну, давай, докладывай, — приказал Артур Хлебникову. — Значит, так, — деловито начал тот. — Докладные подписаны, с начальником все договорено. Ну, надо подмазать, сам понимаешь… Грузчики на месте. Остановившись у головного вагона, Артур как дирижер взмахнул рукой: — Ну, вскрывайте. Глянем на наш таджикский алюминий. Крылатый металл. Здорово поднимает! Пока Хлебников с начальником станции обменивались накладными, Артур продолжал дирижировать: — Где шампанское? — Все, как положено, — успел подскочить с видом именинника Хлебников. Под скрежет дверей вагона, вскрываемого работягами в оранжевых жилетах, в голубое небо выстрелило шампанское. Шипучий пенный напиток, расплескивая на землю, разлили в пластмассовые стаканчики, расставленные рядком на поленнице шпал. — Итак, уважаемые товарищи! — вовсю актерствовал Артур. — Перерезана алая лента, и первая партия таджикского алюминия хлынет на наш московский простор! Публика зааплодировала. И вот он, последний аккорд! Тяжелая дверь с жутким металлическим лязгом отъехала, наконец, в сторону. Солнечные лучи, пробившиеся сквозь дощатые щели вагона, весело заиграли по его стенам. На лицо Артура больно было смотреть. Стаканчик с шампанским выпал из его онемевшей руки. Рот открылся, как у выброшенной на берег рыбки. Вагон был пуст. Девственно чист и пуст. Если, конечно, не считать роскошной цветочной корзины, чьей-то заботливой рукой водруженной прямо в дверном проеме. — Так, я не понял. Не понял, — действительно ничего не понял Артур. — Что это за фигня? Хлебников, не отвечая шефу и не веря собственным глазам, метнулся в вагон. Окончательно убедившись в его безоговорочной пустоте, он истошно заорал кому-то вдоль вагонов: — Проверяй все вагоны! Артур, готовый, казалось, расплакаться, мешковато уселся на грязную просмоленную шпалу. В руках он держал дурацкую цветочную корзину, издевательски украшенную траурной лентой. У вагона суетились его люди, железнодорожные служащие, мелькали красные милицейские околыши. Подскочил запыхавшийся Хлебников. — Ну? Хлебников смог лишь развести руками. — Я тебя, муфлон, спрашиваю? Эт-че такое? — Все. Все, — едва переводя дух, просипел несчастный Хлебников. — Все выгребли подчистую. Артура затрясло: — Я тебя сейчас сам выгребу! Отвернувшись от всего опостылевшего мира, Артур, вперив бессмысленный взгляд в голубые небеса, машинально вытирал пот со лба уголком траурной ленты. Солнце уже залило светом все огромное пространство станции «Москва-Сортировочная». И кого-то, в отличие от Артура, оно грело гораздо ласковей. В природе всегда есть место равновесию: если где-то много горя, то в каком-то другом месте обязательно много радости.
