— Неизбирательностью. Вы грозите взорвать «Пегас-Иллюзию» вместе со зрителями. Ладно, я вам не глянулся, а зрители-то причем?

— А при всём! Мы приближаем рождение нового мира, а при родах кровь — самое обычное дело.

— Вы, молодой человек, учились на медицинском факультете?

— Учился, — согласился нахал.

— И вот так запросто готовы проливать кровь?

— Не я сказал: дело прочно, когда под ним струится кровь, — с вызовом сказал недоучившийся медик.

— Не вы, не вы. Я, кстати, знавал господина Некрасова. Между нами, вредный был старик. Но деньгу зашибать умел, не отнять. Вот и вы бы с него пример брали, что ли — журналы да книги издавали, ну, или хоть в карты бы наловчились.

— Ничего, мы и так…

— А зачем вам деньги? Нет, в самом деле, зачем? На закуску не хватает? Так я вам скажу, что пить перед делом никуда не годится. И дело завалишь, и сам пропадёшь. Кто вас только учит…

— Мы не пьём, — но было видно, что нахал смутился. — Это просто символ. Для достоверности.

— Ну да, ну да. Последняя вечерня. Понимаю. Так зачем вам деньги, если не пьете?

— На дело революции — не выдержал один из нахалов-молчунов.

— А революция зачем?

— Свергнуть власть царя! Освободить народ!

— Ну хорошо, свергните, а кто же управлять страной будет?

— А сам народ и будет!

— Вы думаете?

— Мы знаем! Это Карл Маркс предсказал!

— Ах, Карл Маркс! Призрак бродит… Ладно, что мне с вами делать прикажете?

— Хозяин, давай, я их зарежу! — вызвался Мустафа.

— Ты, Мустафа, вчера курицу резать не стал, пожалел.

— Зачем говоришь, хозяин? Курица полезный зверь, никому вреда не делает, яйца несёт, пусть живёт, сама радуется, нас радует. А эти бомбы взрывать хотят в синематеатре! Их зарезать — семь грехов с души снять!

— Не будем мы их резать, — твердо сказал я. — Но и отпускать вас нельзя. Где ваши револьверы?

Нахалы молчали, но по взглядам было ясно — в тумбочке они. Мустафа проверил — точно, в тумбочке. И бомба в тумбочке тоже. Настоящая, снаряженная.

— Пусть лежит. И револьверы верни, нам этот хлам ни к чему.

— Почему же хлам, — обиделся главный нахал.

— Потому что ржавые они у вас. На базаре покупали? Если больше трех рублей за каждый заплатили, то прогадали. Ладно, не моё дело.

— Ну, так что с нами-то делать будете?

— Вы мечтаете о времени, когда не будет царя?

— Не мечтаем, а готовы умереть за это!

— Умирать пока не нужно. Но каждому воздастся по его вере. Отправлю-ка я вас в царство свободы! Этак лет на тридцать вперед. Туда, где нет царя. Идем, Мустафа.

И мы ушли.

А нахалы…

Нахалы отправились на соседнюю веточку баньяна. Все трое. Магия!

…………..

Игнат проснулся. Судя по свету, позднее утро. Голова болит.

Тут он вспомнил вчерашнее. Может, этот барон меня оглушил?

Он осторожно ощупал голову. Шишки нет. Пальцы чистые, без крови. Значит, по голове не били. Похоже, вовсе не били. Тогда что с ним случилось? От напряжения уснул? Вот так, в одежде?

Он сунулся в тумбочку. Револьверы на месте, бомба тоже. Вдруг они просто приснились, барон и его бешеный слуга?

— Ох! — это Борис. — Что-то я того… Выключился. Может, от водки?

Они посмотрели на бутылку, полную на три четверти. С чего выключаться-то?

— Ты что от вчерашнего помнишь?

— Как пришел этот… в чёрном пальто. С револьвером наперевес. И с ним турок, с кинжалом, резать нас хотел.

Значит, не сон. Не может один сон обоим присниться.

Тут и Семён очухался, и тоже турка поминать стал.

— Может, водка с душком? Отравленная? Такой водки и глотка хватит, — предположил Борис. — Мы ж её у бабы купили, не в лавке.

— Может.

— И очень может, — поддакнул Семен. Ну да, тогда понятно, почему они так бездарно впустили барона. Отравленные были. А то б…

— Есть хочется, — сказал Борис.

Посчитали деньги. Три рубля на троих. Деньги нужны, срочно, а где взять? С бароном, похоже, не вышло совсем. Им еще доктора назвали, как возможную цель. Богатый доктор, свои лошади, свой дом. Но как-то… Он же с бароном дружит, говорят. Может, просто попросить? Рублей сто? Или хотя бы десять? Он вроде добрый, доктор этот.

Через десять минут они уже шли по улице.

Как-то она, улица, за ночь поветшала. Мусора много, краски поблекли, штукатурка посыпалась. И прохожие какие-то пуганые, одеты поганенько, хуже студентов. И всё больше худые. Хотя, конечно, пост. Вот разговеются, тогда…

— Смотри, Игнат!

Семен показал на афишную тумбу. Вчера её, кажется, не было.

Подошли.

1935

Газета. «Правда». Что за газета?

— Ты число смотри, число!

Первое января 1935 года, вторник. Цена 10 коп. Орган Центрального Комитета и МК ВКБ(б). Передовица: «Ударникам и ударницам великой страны Советов, передовикам овладения техникой — большевистский привет!

И два человека нарисованы — один, китайского вида, с протянутой левой рукой, другой, тоже явно нерусский, усатый. «Героика гражданской войны», «Героика социалистических будней», и еще много чего. Написано неграмотно, многие буквы отсутствовали, но дело не в этом. Тридцать пятый год?

— Шуткуют господа. Развлекаются, — сказал Семен. — Отпечатали для смеха номер в типографии, расклеили. Денег деть некуда, вот и бесятся.

Может, и шуткуют. Но — гражданская война? Но — социалистическое строительство? Но — большевистский привет? За такие шуточки мигом загремишь. А газета, судя по всему, висит не один день.

— Сударыня, — обратился он к женщине средних лет, шедшей вдоль обшарпанного забора. — Сударыня, какое сегодня число?

— Пятое, — устало ответила женщина.

— А год какой?

— С утра налакались, да? Тридцать пятый, какой же, — и пошла себе дальше.

— Тоже… шуткует, — сказал Семен, но как-то неуверенно.

Они шли дальше по малолюдной улице.

Милиционер на посту (худ. Шухмин П.М)

— Граждане! Да, да, вы! Кто такие? — спросил человек в сером пальто — или шинели? — и фетровой каскетке со звездой.

— Мы? Граждане? Мы студенты, из Санкт-Петербурга. На отдых приехали! — он назвал нас гражданами!

— Из Санкт-Петербурга? Документики предъявите!

— Доку… Документы на квартире остались!

— Тогда пройдемте, граждане. Для выяснения! Эй, Жуков, иди-ка сюда, — подозвал полицейский (ведь это полицейский, повадку не спутаешь, маскарад у них, не маскарад). — Нужно граждан в отделение сопроводить. Из самого Санкт-Петербурга приехали.

Ну, в отделение, так в отделение. Разберемся. Неужели и правда — тысяча девятьсот тридцать пятый год?

22

27 декабря 1904 года, понедельник

Москва

Человечество делится на две части: на тех, кто живет в Москве, и тех, кто в Москве не живёт. Гордецы называют Москву Третьим Римом, пересмешники — Римом третьего сорта. Вот уж нет.

Я бывал и в Риме времен Цезаря, и в Риме времен Гракхов, и в Риме Суллы. Ничего общего. Да и вообще, Москва настолько своеобычна, что просто не нуждается в сравнениях. Москва есть Москва!

Я шёл вдоль улицы, вспоминая, какой она была тридцать лет тому вперед и двадцать лет назад. Мало изменилась. Потом, через тридцать лет, появятся моторы, да, но моторы Москву не украсят. А прежде здесь не было канализации, и это чувствовалось — тогда. А сейчас ничего, сейчас даже хорошо. Жаль, Бульки нет, я его оставил в Ялте, с Мустафой. А то бы он тут как лесковский Левша, на каждом дереве расписался.

Особняк стоял внешне неизменным почти сотню лет. Построенный сразу после изгнания Наполеона, он более всего походил на человека, знавшего себе цену, но не кричавшего об этом на каждом углу. Кому нужно, те понимают, что к чему.

Я поднялся на крыльцо, постучал в дверь — массивную, дубовую, окованную железом.