Газету «Русь» на протяжении шести лет, с 1880-го по 1886-й, Иван Аксаков вел практически в одиночестве. Именно здесь появились самые зрелые его статьи на историософские и богословские темы, открывавшие новые горизонты дихотомии «Человек и история». Скончался он, как солдат духа, на боевом посту, когда писал очередной материал для «Руси».

Более 100 000 человек – разных убеждений, верований, принципов – пришли в день похорон поклониться гробу «последнего славянофила».

Константин Сергеевич Аксаков

«Могучее существо, с громким голосом, откровенное, чистосердечное, талантливое, но чудаковатое» – такое впечатление производил Константин Аксаков на своего вечного оппонента историка Сергея Соловьева. Мечтателем он казался всем, начиная с отца Сергея Тимофеевича, писателя, автора «Аленького цветочка», и брата Ивана, идейного наследника.

Однако в мозгу этого большого ребенка кипела великая мысль, рождалась доктрина, которой человек, набравшийся, быть может, большего опыта и натерпевшийся больших страхов и не смог выработать – побоялся бы.

Славянофильство ведь не случайно появилось на перекрестье родового государственного служения и личной умственной утонченности. «Эти люди были все русские дворяне, даровитые, ученые, идеальные, благовоспитанные, тонкие, европеизмом пресыщенные; благородные москвичи, за спиной которых стояли целые века государственного великорусского опыта», – писал о славянофилах Константин Леонтьев.

С личностью и идеями Аксакова связано возникновение русского славянофильства как идеологического и политического течения. Если заслуга Алексея Хомякова и Ивана Киреевского состоит прежде всего в создании общих, религиозно-философских основ этого воззрения, то именно Константин Сергеевич сформировал его как идейную доктрину, с середины 1840-х и до сего дня остающуюся неотменимым фактором отечественной мысли, политики и жизни.

Вера в особый исключительный исторический путь России. Противопоставление бездуховного Запада и святой Руси, которая единственная в мире живет по принципам истинного христианства («русская история может читаться как жития святых»). Убежденность, что петровские реформы отделили государство и высший свет от национальных корней, но подлинный дух народности жив в крестьянине, по нему и следует исправить себя человеку из избранного круга. «Петр силился оторвать Россию от ее прошедшего, но он только разорвал ее надвое; в его руках остались только верхние классы, простой народ остался на корню». Искренняя и горячая любовь к Москве, в противоположность тогдашней столице, чиновному Петербургу, выражавшей не «власть над Русской Землею, а власть Русской Земли», так что аксаковское направление стало, по сути своей, «москвофильством».

Все, что всплывает в уме при слове «славянофильство», – это прежде всего заслуга Константина Аксакова. Вплоть до возвращения к исконной русской бороде и простонародному платью – дерзкого поступка в глазах затянутого в узкие лосины и мундир щеголеватого монарха. Борода, косоворотка, меховая шапка-мурмолка – таким образом Константин Сергеевич шокировал светские гостиные. Над ним могли сколько угодно смеяться, царь мог приказать в 1849 году сбрить бороды и переодеться в европейское платье, его наследник в 1856-м мог повторить запрет, но в итоге государство капитулировало перед русской бородой. Уже в 1860-е та стала униформой образованного человека, причем неважно уже, консерватора или революционера, а в 1874-м была признана официально. В 1881-м вместе с бородой Александра III пришли славянофильские идеи, многие из которых государь органически впитал.

Сам Константин Аксаков термина «славянофильство» не любил. Он именовал свои взгляды «русским воззрением» и считал своей задачей «пробуждение русского в русских и возвращение русским русского». В отличие от представителей другого направления, панславистов, мечтавших об отторжении у Австрии славянских земель, Аксаковых интересовала в первую очередь русская народность. Брат Иван, посаженный в 1849 году в крепость, показывал: «Признаюсь, меня гораздо более всех славян занимает Русь, а брата моего Константина даже упрекают в совершеннейшем равнодушии ко всем славянам, кроме России, и то даже не всей, а собственно Великороссии». Не так уж и не правы исследователи, называющие идеологию Аксаковых «первым русским национализмом».

Однако имелись и существенные отличия. Национализм базируется на идее о праве суверенного народа на владычество над своим, национальным государством. Константину Аксакову эта идея была чужда. В противоположность он развил, пожалуй, самую спорную доктрину славянофильства: учение о «безгосударственности» русского народа, который, мирно призвав Рюрика, позволил свободно действовать государству себе на пользу, не притязая ни на какие политические права и не требуя никаких конституционных гарантий. «Власть народа» для мыслителя категорически неприемлема – он один из самых антиреволюционных наших философов.

С этим слишком формальным выделением русских начал связана у Аксакова и некоторая недооценка родной истории, предмета его чрезвычайного интереса. «Русский народ не любит становиться в красивые позы, в его истории вы не встретите ни одной фразы, ни одного красивого эффекта, ни одного яркого наряда» – это, конечно, неправда. В реальных наших исторических источниках мы обнаружим не меньше яркого и эффектного, чем в западных. Противопоставлять русское начало западному таким образом не следует.

Но сколь категоричен Аксаков в отрицании юридического права народа на власть, настолько же решительно настаивает на полной свободе мнений, суждений, критики власти. Именно «мнение народное» – та сила, с помощью которой русские люди реализуют свои цели и защищают свой интерес. Эта идея отлилась у Константина Сергеевича в чеканный афоризм: «Государству – неограниченное право действия и закона. Земле – полное право мнения и слова». И сами славянофилы полностью следовали данному учению. Право мнения не являлось у них фиговым листком для прикрытия раболепия. Верно служа царям и пытаясь их «распропагандировать» в пользу русского воззрения, они при этом были бесстрашны в слове, невзирая на отставки, аресты, запреты газет и журналов.

Если представить себе конституцию, построенную на аксаковских принципах – полномочие власти, с одной стороны, и неприкосновенность свободы мнения, с другой, – думается, она была бы куда лучше конструкций, когда, чтобы имитировать «народную власть», приходится прикручивать фитиль народного настроения, а каждое качание прав превращается в смертельную угрозу для страны.

«Мелькнула свету поистине вдохновенно злая мысль: завести детские балы и свое светское устройство внести в невинный мир детей…» – едко писал Аксаков. Представить нетрудно, что он сказал бы о мысли завести «детские митинги» и «детские революции». Здесь мы касаемся его главной неприязни, главного предмета гнева – светского общества, публики, как мы сейчас говорим – тусовки.

Оппозиция «публика и народ» стала значительным вкладом Константина Сергеевича (утонченного филолога) в семантику русского языка. «У публики свое обращается в чужое. У народа чужое обращается в свое. Часто, когда публика едет на бал, народ идет ко всенощной; когда публика танцует, народ молится… Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки, народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ – по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ – в русском. У публики – парижские моды. У народа – свои русские обычаи».

Несмотря на все попытки в ХХ веке оторвать нас от корней, оппозиция «публика – народ» до сих пор актуальна. Народ – патриот своей Родины. Публика – патриот заграницы. Народ растит из детей наследников. Публика жаждет чужих детей превратить в пушечное мясо своей войны с властью. Народ хочет, чтобы власть его услышала. Публика желает, чтобы власть испугалась народа, а потому слушалась только ее.