В пиккардийской провинции время неслось не так стремительно, как в столице. Однако наступил год 1532 от рождества Христова, а вскоре и день, когда Жану надлежало отправиться в Париж за воплощением не только планов своего отца, но и своих юношеских надежд. Уезжать не хотелось. Не хотелось покидать радушный дом мадам де Моммор, ставший Жану почти родным. И более всего не хотелось разлучаться с милой его сердцу Анелией. Они встретились в последний раз в маленьком садике дома де Моммор вечером накануне его отъезда.
– Я знаю, Жан, ты должен ехать.
– Мне предписано учиться в университете. Такова воля отца. Но я …
– Ты должен ему повиноваться. Он прав. Ты должен выучиться и стать большим человеком.
– Да, я должен. Но видит Бог, я не желаю добиться этого такой ценой. Не хочу расставаться с тобой! Твоя рука сейчас для меня дороже всех знаний и титулов. Неужели ты этого не понимаешь?
– Но ведь ты же вернёшься, Жан? Вернёшься ко мне?
– О, да! Я вернусь, Анелия! Обязательно вернусь к тебе …
– Я буду ждать тебя, Жан!
Они еще долго стояли под сенью деревьев, дрожа от переполнявшей их нежности друг к другу. На прощание она подарила ему поцелуй, первый в их жизни. На рассвете, бросив в Нуайоне всё, но бережно сохранив в своем сердце любовь к Анелии, Жан отправился в Париж. В те времена было принято начинать университетское обучение в возрасте 12 лет. В этом плане Жан Ковень опоздал, и довольно ощутимо, впервые переступив порог университетского колежа2, когда ему уже исполнилось четырнадцать. Следуя установленным порядкам, свое обучение он начал с факультета искусств. Здесь отрешившись от нужд повседневности и оставаясь бесчувственным к человеческим соблазнам, Жан с жадностью голодного волка набросился на нечто, более желанное для него. Этим нечто оказались знания. Погрузившись в их стихию, Жан с отнюдь не показным прилежанием принялся штудировать древние языки, изучать античную литературу и осваивать логику. Дни напролет он проводил в аудиториях, слушая лекции профессоров и участвуя в диспутах. Вечером спешил в библиотеку, дабы изучить, а то и заучить наизусть заданные абзацы старинных трактатов. Остаток дня он проводил в своей маленькой комнатке студенческого общежития при свете свечи и с книгой в руках. Ведомый профессорами, почуявшими в невзрачном юноше из провинции немалые таланты, Жан добился немалых успехов в освоении наук. Он не только наполнил свой ум всей массой доступных знаний, но и упорядочил их в своей голове со всей присущей ему аккуратностью и дисциплиной. Жан стал первым студентом своего колежа. Профессора были от него в восторге, сокурсники уважали и даже побаивались.
Парижа Жан не покидал. Общаться с близкими, оставшимися в Нуайоне, он мог только посредством писем. От отца письма приходили регулярно один раз в месяц, написанные на хорошей бумаге и скрепленные печатью секретариата епископа. В неизменно сдержанном тоне отец кратко описывал некоторые события, произошедшие в Нуайоне, и обязательно давал наставления Жану относительно учебы и манер поведения. На каждое его письмо Жан обязательно отвечал. Авторитет и слово отца были для Жана непререкаемы. Изредка приходили письма и от мадам де Моммор и, конечно же, письма от Анелии. Сначала часто, чуть не каждую неделю, потом все реже и реже. Каждый раз, вскрывая конверт, надписанный её рукой, Жан с трепетом читал и перечитывал адресованные ему строки. В них проявлялись чувственность и нежность, девическая легкомысленность и интерес к жизни. В своих ответах ей Жан так же, насколько мог, поверял ей свои мысли и чувства.
В неустанной учёбе проходили недели, месяцы, годы. Жан давно привык к Парижу и своему месту в университете. У него появились друзья, причем не только среди студентов, но и среди профессоров и иного парижского люда.
В 1527 году подходил к завершению курс обучения на факультете искусств. В очередном своем письме Жан обратился к отцу благословить его продолжить обучение на факультете богословия. Поначалу старик Жерар был не против, а скорее наоборот. Права продолжить обучение на факультете богословия удостаивался не каждый, но выдающийся. И в последствие ученая степень магистра богословия сулила высокий церковный сан, а с ним и хороший доход. Однако позже в своих письмах, на которых, впрочем, уже отсутствовала печать епископского секретариата, мсье Жерар переменил свое мнение. Он определил сыну заняться науками не богословскими, а юридическими. Жана огорчило такое наставление отца. Богословие давно занимало его ум. Однажды побывав на богословском диспуте, Жан каким-то неведомым чувством ощутил, что за всеми услышанными тезисами таится нечто живое, но доселе никем не постигнутое. Оно манило своей недосказанностью, необъятностью и тайной. Жан почувствовал, что разобраться в этом «нечто», дойти до скрываемой сути он должен сам. Однако противиться слову отца было не в его правилах. И в очередной раз Жан не ослушался его. Юриспруденция не слишком увлекала Жана. И все же по совету и протекции профессоров Парижа, давших ему самые лестные рекомендации, Жан отправился в университет Орлеана изучать право светское. Там он провел около года в упорных штудиях. Прослышав как-то, что по приглашению французского короля в университет городка Бурж приехал преподавать лучший специалист по римскому праву сеньор Альциати, Жан отправился туда же. Он уже привык, что судьба дарует ему лучших наставников. Принимая эти дары, Жан стремился оправдать себя пред Богом и упорным трудом добивался в своих делах максимальных высот, будь то логика, древние языки или право. Впрочем, и занятий богословием он также не оставил. Упорным трудом и прилежанием он и здесь вновь снискал себе благосклонность профессоров. Едва ли не на равных он мог дискутировать с ними по научным предметам. Бывали случаи, когда Жан замещал кого-то из профессоров на кафедре, сам читая лекции студентам. Таким образом он стал достаточно известной личностью в университете. Теология всё более занимала его. В свободные минуты и при всяком удобном случае он стремился присутствовать на богословских диспутах, дабы услышать всё новые доводы по вопросам духа и веры, искушённых в своем предмете, докторов. Жан даже примкнул к неформальному кружку студентов, модно называвших себя евангеликами. Обычно по вечерам, собравшись в каком-нибудь сносном трактире, они цитировали стихи из Нового завета, сами толковали их кто во что горазд и сравнивали с толкованиями, гласимых священниками с амвонов храмов. Случалось, что сравнения не всегда были в пользу настоятелей веры. Правда, дальше словопрений дело не шло.
В 1531 году, Жан, блестяще сдав экзамен, получил степень лиценциата права. Он хотел, было, продолжить курс обучения для получения степени магистра, как из Нуайона ему пришло тревожное известие. Тяжело заболел отец. Насколько можно завершив дела, Жан, повинуясь сыновнему долгу и чувству, вернулся в Нуайон. Отец был плох и готовился предстать перед Господом. Попеременно с братьями, также наскоро вернувшихся в отчий дом, Жан как мог ухаживал за больным стариком, которому по всему оставалось жить не так уж много. Наверное, поэтому и родной город не показался Жану таким светлым и беззаботным, каким он помнил его из детства. Серые обветшалые дома, неприветливые лица и какая-то пустота. Едва прибыв, Жан, как только смог, устремился в дом мадам де Моммор в горячей надежде встретить там возлюбленную свою Анелию. Однако в некогда шумном и гостеприимном доме он застал мадам де Моммор одну, одинокую и постаревшую. Она и поведала Жану о перипетиях последних лет. Поначалу, как Жан с её сыновьями отправились учиться в Париж, в Нуайоне все мирно шло своим чередом. Потом в целой Пиккардии случился неурожайный год, за ним другой. Житьё, что в Нуайоне, что в окрестных местностях стало совсем худое. Мсье Жерар, дай Бог ему здоровья, помогал ей с Анелией как мог, пока однажды не случилась неприятность. Его священство епископ распорядился отправить окрест Ну-айона экспедицию для продажи папских индульгенций, на что мсье Жерар ненароком заметил, что в такое голодное время впору не продавать индульгенции, забирая у бедного люда последнее су, а раздавать людям, покуда те еще не перемёрли, зерно из церковных закромов. Епископ, услыхав в сём выказывании дерзость и небрежение к церкви, учинил скандал. Мсье Жерар сперва, преклонив колени, пытался было извиниться перед его священством. Однако в ответ услыхал, что он-де своими речами поставил под сомнение порядок, установленный его Святейшеством папой римским, и дабы не давать дурной пример остальным, он, Жерар Ковень, должен прилюдно покаяться и в подтверждение своей искренности пожертвовать капитулу 10 мешков зерна, либо сумму денег, соответственно их стоимости. Мсье Жерар, не стерпев такого унижения, бесповоротно разругался с его священством. Тот же изгнал его со всех должностей и в довершение всех кар отлучил от церкви. От всех этих невзгод старик Жерар и начал хворать. Сама она поддерживала его, как могла. Сыновья её разъехались кто куда, известия от них приходят нечасто и все из разных мест. А дочку свою Анелию она, опасаясь прихода моровой чумы, уж больше года как отправила к дальней своей сестре, которая ныне живет с мужем в глухом поместье Мармутье, что в одном дне пути от Страсбурга. Сама мадам де Моммор ехать никуда не собирается, если уж судьба ей помереть, так уж в своем родном городе и доме, в котором она достойно прожила уж Бог весть сколько лет.
