– Когда это я тебя ревновала? – с плохо скрываемой досадой спросила мама, но даже я понимала, что он попал в точку.
– А кто на новогоднем вечере… – тут заскрипели половицы под ногами отца, он плотно прикрыл мою дверь, и больше я ничего не слышала.
Утром никто из нас не упоминал о вчерашнем происшествии, но с тех пор я практически перестала учить английский, возненавидев все иностранные языки, вместе взятые, и таким образом выражая свой протест против маминого решения. Олег же с Ларисой продолжали заниматься, особенно старался Малышев.
Он очень старался. К концу десятого класса он уже прилично знал и английский, и французский, и только моя мама и сам Олег знали, чего ему это стоило. Он сильно изменился за это время, и внутренне, и внешне: высокий, спортивный он всегда выглядел немного взрослее ровесников, но тут произошли какие-то неуловимые качественные изменения – про себя я решила, что Малышев стал … пижоном. Нет, это не значит, что он натянул брюки-дудочки, да у него и возможностей таких не было – отец Олега был инвалидом войны, мать работала на местной перчаточной фабрике. В старом синем свитере с аккуратными кожаными заплатами на локтях он выглядел так же, как потом в костюме от Brioni – ведь дело не столько в одежде, сколько в умении ее носить.
Но не одна я оценила, каким красавцем стал Малышев, Лариска тоже стала смотреть на него совершенно другими глазами. Изменили свое отношение к нему и ее родители: одно дело дружба с Ваней – тут Олегу были рады всей душой, ну как же, такой хороший мальчик, крепкий физически, и при этом не хулиган, да еще и учится неплохо. И совсем другое дело любовь к Ларисе – по мнению старшего Огородникова, дочь могла рассчитывать на лучшую партию, так что в качестве потенциального зятя Олег его решительно не устраивал. Но Малышев не сдавался, он всегда был упорным парнем. И уж если он поставил себе цель – вырваться из нашего уютного, но абсолютно провинциального городка на мировые просторы, то добьется такого положения, что в доме Огородниковых снова станет желанным гостем.
Моя мама знала свое дело: Малышев поступил в институт военных переводчиков. Лариса – в педагогический (по семейной традиции), на факультет изучения иностранных языков. Домой Олег приезжал нечасто, еще реже мне удавалось видеть его. Основные новости я узнавала от Наташки – Лариса появлялась дома чаще, но эти вести из Москвы не оставляли мне особой надежды. Промаявшись с год, я сумела сосредоточиться на своей собственной жизни: стала больше общаться с одноклассниками, начала заниматься спортом, да и своему внешнему виду стала уделять гораздо больше внимания. Мои поначалу неуклюжие попытки самосовершенствования нашли горячую поддержку у мамы, и в результате к моменту своего выпускного вечера я могла бы составить достойную конкуренцию Киске.
Я была повыше Ларисы, с менее выраженными формами – и грудь поменьше, и бедра уже, но зато ноги были длиннее, а распущенные почти до пояса волосы добавляли женственности. Мода изменилась, и мой выпускной наряд состоял из маленького кружевного платья-рубашки, сшитого мамой при моем посильном участии, и белых лаковых туфелек на плоской подошве. Довольно значительное расстояние между платьем и туфлями заполняли мои ноги (вот тут было, чем гордиться), облаченные в белые колготки. В общем, я вполне годилась на роль Принцессы, но место Принца осталось вакантным – Малышев в этом представлении не участвовал.
На следующий день после выпускного я сказала родителям, что собираюсь подавать документы на вечернее отделение в автодорожный институт, один из факультетов которого базировался в НИИ, где работал отец. Папа с мамой были в ужасе: в моем аттестате была всего одна четверка – по английскому (с учетом «цеховой» солидарности меньше мне поставить не могли, да я и знала на «4» – «читаю и перевожу со словарем»), поэтому все считали, что я буду поступать в университет. Это был второй «бенц» в нашей семье, устроенный теперь уже родителями. Но я не сдавалась: только так я могла сохранить возможность встречаться с Малышевым – оставаясь в нашем городе, в нашем общем доме. Я знала, что если уеду в Москву, то потеряю Олега навсегда. В течение недели папа и мама вместе и по очереди пытались меня образумить, но я твердо стояла на своем. Наконец отец дрогнул: «Пусть поступает, как считает нужным». Мама всхлипнула: «Что ты говоришь, Коля! Она же сломает себе жизнь!». Я молча ждала окончательного вердикта. Отец обнял маму за плечи: «А ты хочешь, чтобы МЫ сломали ей жизнь? В конце концов, свои ошибки человеку иногда удается исправить, чужие – почти никогда».
Так началась моя взрослая жизнь: вечерами я училась, а днем работала в лаборатории, куда меня устроил отец со словами: «Смотри, Сашка, не позорь мою фамилию!» Я выкладывалась по полной, чтобы не позорить. Времени свободного почти совсем не оставалось, и даже с Наташкой, которая не прошла по конкурсу в мединститут и тоже осталась в городе, мы виделись нечасто. Приближался Новый год. Однажды вечером, в самый разгар первой сессии, когда я готовилась к экзаменам в читальном зале городской библиотеки (там у меня получалось лучше, чем дома – ничего не отвлекало), туда влетела моя подружка.
Прямо в шубке и валенках, на ходу стряхивая снег с меховой ушанки, не обращая внимания на замечание разгневанной библиотекарши – все-таки здание бывшего дворянского собрания обязывало к соблюдению определенных норм поведения, подружка вытащила меня на лестницу. «Лариска выходит замуж! На Новый год будет свадьба! В ресторане «Прага», ты представляешь?!» – одним духом выпалила Наташка. Я молча опустилась на широкую ступень парадной лестницы и, привалившись к дубовым перилам, безнадежно прошептала: «За Малышева?». Наташка посмотрела на меня с укоризной: «Да нет же! Неужели бы я… Нет, она выходит за москвича, за Бориса Ремизова, он заканчивает институт международных отношений…» – продолжала она, но я уже ничего больше не слышала. Не помня себя от счастья, выбежала на улицу, тут же поскользнулась, упала в пушистый мягкий сугроб, и, глядя, как кружатся в неверном свете фонаря хлопья снега, все повторяла про себя: «Он мой! Он мой! Он мой!»
Малышев приехал вечером тридцать первого, Новый год тихо встречал дома, с родителями. На следующий день он зашел поздравить нас с праздником, и, увидев его осунувшееся, измученное лицо, я устыдилась своей радости. Где-то в глубине моей души жалость к Олегу вступила в короткую и яростную схватку с ревностью к Киске, и жалость победила. Преодолев природную застенчивость, я проявляла чудеса гостеприимства, но Малышев, казалось, не замечал ничего – ни елки под самый потолок, ни праздничного торта, ни нового платья, сшитого мною собственными руками из бархатной скатерти, ни моих блестящих распущенных волос. Пока мы с папой готовили чай, Олег и мама говорили о чем-то вполголоса, сидя на диване под елкой. Потом Малышев выпил чай и стал прощаться. Я пошла закрыть за ним дверь и так и осталась стоять в холодной прихожей, слушая, как затихает звук скрипящего под его ногами снега, пока не почувствовала на своем плече теплую руку отца: «Подожди, дочь, должно пройти время…». И я стала ждать.
Весной Малышев с отличием защитил диплом и уехал на стажировку. Я окончила первый курс без особых проблем, да и вообще, моя студенческая жизнь не была перегружена событиями. Все мы, студенты-вечерники, были знакомы друг с другом еще со школьных времен, так что круг общения почти не изменился, однако изменились отношения внутри него. Девочек было меньше – вуз-то технический, может быть, поэтому, а, может быть, я действительно стала привлекать мужское внимание, но только вокруг моей персоны все время, как теперь говорят, «тусовались» мальчишки. Поначалу отсутствие у меня постоянной привязанности давало надежду каждому из них, но очень скоро каждый понимал, что дальше приятельских отношений дело не пойдет. Однако из тех, кого это устраивало, собралась неплохая компания. А тут еще после очередной инвентаризации в институте списали рассохшийся фанерный стол для пинг-понга, и мне удалось уговорить отца забрать его в наш двор. Кто-то из ребят раздобыл сетку и шарики, кто-то принес ракетки, и у нас получился свой «теннисный клуб».
