Обычно раз или два в год мы навещали Тамару, и визиты эти производили на меня гнетущее впечатление. Бледная и худая хозяйка с натянутой, неестественной улыбкой встречала нас в дверях своей квартиры. Обшарпанные стены, потрескавшийся паркет, запах затхлости, распространявшийся старой мебелью и одеждой, мягко говоря скромный стол - вот что ожидало нас внутри. Её дочка - больная, неразвитая девочка: ручки плети, худые ножки, и непропорционально раздутый животик, глаза навыкате, вечно блестящие от слюней губы.

   После таких визитов я убеждался, что нищета - самая настоящая болезнь от которой нет лекарства. Годиной оставалось верить в сказки о белой полосе, которая непременно наступит за чёрной. Умирающая надежда вперемешку с отчаянием наряду с неприятным запахом формировали атмосферу этого дома. Хуже всего на душе становилось, когда я начинал сравнивать нашу семью с семьёй Годиной и понимал, что у меня-то не всё так плохо. Как только эта мысль оформлялась в моём сознании, я начинал чувствовать себя мерзким и грязным человечишкой, сам не знаю почему.

   Очевидно, желанием навестить Годину я не горел.

   - На самом деле, хотелось бы немного позаниматься, - промямлил я, мигом вспомнив об учебниках. - Полгода до второй попытки осталось, не так-то просто подготовиться, как следует.

   Мать нахмурилась.

   - Ты знаешь как тяжело тёте Тамаре? Мне с тобой здоровым ой как нелегко приходилось, а ей с Лидочкой в сто крат хуже. Собирайся, сегодня ты к ней сходишь.

   - Я один?

   - У меня насморк и температура, не хочу простыть сильнее.

   Я хотел было возразить, но мать отрезала:

   - Без пререканий! Это не обсуждается!

   Повесив голову, я отложил учебники и стал одеваться, выслушивая инструктаж: много не есть, но и не отказываться от угощения, расспросить о делах и о здоровье, изобразить искренний интерес, поинтересоваться, нуждаются ли они в какой-либо помощи.

   - Мам, ну хватит! - взмолился я. - Я и сам знаю, как себя вести, не ребенок же.

   - А вот это, - она сняла с книжной полки конвертик, - подаришь Тамаре, поздравишь с прошедшими праздниками. И не забудь передать от меня привет.

   Закончив, она проследила за тем, чтобы я тепло оделся и проводила до дверей.

   Если декабрь выдался сырым и тёплым, то в январе наступила настоящая зима: под тяжестью снега гнулись ветви, машины с трудом выезжали со двора, а детишки толкались на вершинах горок, образованных убранным снегом, игрались в снежки, валялись в сугробах. Небо затянуто, дул переменный холодный ветер, настроение было паршивым. Ко всему прочему, кто-то метко запустил мне в голову снежок. Когда я обернулся, чтобы обрушить на негодяя поток неиссякаемой ругани, никого за спиной не оказалось. Вздохнув, я отправился на остановку.

   Добрался к тёте Тамаре я без приключений, поднялся к ней на этаж, позвонил. Пока дожидался, когда дверь откроют, заметил в сторонке блюдечко, полное молока. Любопытно - по белой поверхности расходились холмики, будто кто-то оттуда пил, я нагнулся, чтобы посмотреть поближе, на секунду даже показалось, что невидимка действительно сёрбает, но звук тут же был заглушен шумом открывающейся двери, а поверхность молока в последний раз покрылась мелкой рябью и стала гладкой.

   - Славик, это ты! - произнесла Година у меня за спиной. Я выпрямился, повернулся к ней. Приветливая улыбка Тамары контрастировала с мешками под глазами и сдвинутыми к переносице бровями.

   - Привет тётя, - я попытался улыбнуться, понимая, что выходит неубедительно, подставил щёку для поцелуя.

   - Предупредил бы, что собрался в гости, - посетовала тетя Тамара. - А мама где?

   - Она приболела, не смогла придти.

   - А, - протянула она. - Ну, проходи.

   Она повесила мою куртку на крючок и сразу проводила на кухню.

   - Только тише, - прошептала она. - Лидочка спит, не нужно её будить, она капризной стала в последнее время.

   - Хорошо, - кивнул я.- А ты завела кошку?

   - Какую кошку?

   - У тебя по-над дверью стоит блюдечко с молоком, - заметил я.

   - Да нет, это сосед, переехал где-то с месяц назад, перед самым Новым годом. Ставит зачем-то блюдечко перед дверью. Хотела его спросить об этом, да побоялась.

   - А что так?

   - Да ты его не видел, бородатый, ростом под два метра, весь собой жуткий.

   - Если хочешь, я у него могу спросить.

   - Да зачем? Мешает это блюдце кому-то? Что из-за этого шум поднимать?

   - А Лидочка как? - перевёл я тему, пока тётя Тамара набирала в чайник воды и доставала из холодильника салаты и холодец.

   Година вздохнула. По лицу стало понятно, что я затронул больную тему.

   - Совсем она непослушной стала. Ночью просыпается и на кухню идёт, знай себе пальцем в сторону печки тычет, будто указывает на кого. Однажды проснулась под утро, чувствую, газом в квартире воняет, я перепугалась, мигом на кухню, а Лидочка стоит рядом с конфоркой и глазами хлопает. Плачет постоянно, капризничает, ничего не ест. Соседи ругаются, особенно эта ведьма старая сверху. Говорит, вопрос о выселении буду поднимать. Так и хочется ей глаза выдрать, - тетя Тамара села, всхлипнула. - Порой лежишь ночью и думаешь, как бы хорошо было, если бы дочка ... пропала, - тетя Тамара прижала ладонь к губам, испуганно посмотрела на меня и зарыдала.

   Никогда не забуду того выражения вины и страдания, которое застыло на её лице в тот момент. Насколько же несчастным нужно быть человеком, чтобы желать подобного родной дочери?!