Пока Вышеслав воевал, Владимир подыскивал ему подходящую невесту. Он решил, что Вышеслав должен посватать Сигрид, вдову конунга Швеции, Эрика. Вскоре Вышеслав, взяв с собой конунга Инглинга, три десятка дружинников, мать Олову, Приспея и поехал свататься к Сигрид Гордой, которая была на два года старше его. Сигрид устроила пир с множеством гостей, но сватовство князя из Руси королева отвергла. Обратная дорога Вышеславу показалась тяжёлой. Вернувшись в Новгород, он сильно заболел и слёг. Лечец8 поил его настоями трав, пользовал всякими притирками, выздоровление наступало медленно. Он уже вставал с ложа, понемногу ходил, но однажды утром не смог встать, ему стало хуже, и к ночи он преставился. Вскоре из Новгорода к Владимиру прибыл течец с чёрной вестью. Для Владимира Святославича сие известие не стало неожиданностью. Последний год старший сын пребывал в недуге. Великий князь о смерти Вышеслава опечалился. Тот, не в пример Ярославу, Мстиславу и Святополку, сидел в Новгороде тихо, исправно присылал дань. Нравом был смирен и сговорчив, во всём слушался отца. Владимиру было жаль сына. Он быстро собрался и отправился в дальний путь, в Новгород, проводить сына в последний путь.

Большое горе для родителей, когда умирают дети. Десять лет тому, как помер в Полоцке Изяслав, правда, Владимир на его похороны не поехал, недолюбливал он этого сына. После Изяслава остались его сыновья Брячислав и Всеслав. Владимир посадил на Полоцкий стол Брячислава. А Всеслав был слаб здоровьем и лишь на три года пережил отца. Это горе неизбывное, когда деды хоронят своих внуков. Но смерть сына Вышеслава особенно резкой болью отозвалась в сердце князя. Возможно, оттого, что хоть к сыну и был приставлен кормилец Приспей, но военной подготовкой занимался с ним Владимиров наставник Добрыня Малкович, и уж конечно, воспитывался княжич в глубоком уважении к отцу и послушании.

Новгородский стол по важности и значению идёт следом за Киевским. Туда надобно отправлять старшего из сыновей, но, чтобы посадить на Новгородский стол Святополка Владимир даже слышать не хотел. Его супруга, великая княгиня Анна Романовна, была не согласна с князем.

– Святополк старший и должен сесть на Новгородский стол, – сказала княгиня Владимиру Святославичу.

– Пока я жив, не видать Святополку Новгорода, пусть сидит в Турове!

– А кого ты думаешь посадить в Новгород?

– Мыслю Ярослава перезвать из Ростова.

– А Ростов кому пожалуешь?

– Ростов Борису отдам! Что с того, что он молодший! В нём царская кровь бежит.

– А Глеба чем осчастливишь?

– Глеба пошлю в Муром. Сей славный град на Оке стоит. В лесах там зверья полно, в реке рыбы немерено.

Владимир пожалел княгиню и не стал говорить, что Муром всё ещё в тёмном язычестве пребывает и Глебу, крещёному в православную веру нелегко придётся среди язычников. Зачем беспокоить больную Анну такими подробностями, её и так какая-то хворь точит, и ни к чему ей лишние переживания. «Шибко плоха стала княгиня в последнее время», – глядя на Анну думал Владимир.

Прежде чем отправляться в Новгород, Владимир вызвал к себе Претича.

– Беги, брат, в Ростов за Ярославом. Скажешь, что я велел отправляться в Новгород и садиться на стол.

– Плохо выглядишь, князь! Как ты? – участливо спросил Претич.

– Я нормально. Заутре побегу в Новгород, Вышеслава хоронить. Когда привезёшь Ярослава, посажу его на стол Новгородский, да и ворочусь сразу, а то тут, кабы тоже не пришлось тризну править.

– Так мы до Смоленска можем вместе ехать, Владимир Святославич.

– Добро! Готовься. Возьми с собой отроков оружных двадесять и заутре побежим.

Широкой лентой извиваясь, среди холмистых берегов несёт свои воды Днепр. С одной стороны на низком берегу сплошь леса, а на другом, высоком берегу, стольный град Киев разросся во все стороны. Днепр начинается за пределами страны, на Валдайской возвышенности, где вытекает из небольшого болота маленьким ручейком. Этот ручей, взяв с собой воды Припяти и Десны, становится большой рекой. Он медленно несёт свои воды мимо Смоленска, Чернигова, Вышгорода и Киева. Шли правым берегом Днепра. Вышгород прошли намётом, даже не придерживая коней. До Смоленска добирались без малого неделю. Только прибыли, едва обнявшись с сыном, Владимир

приказал:

– Собирайся, со мной поедешь в Новгород, хоронить Вышеслава. Переночуем и заутре в путь.

Станислав тут же велел своим отрокам готовить коней. Владимир пошёл проведать Адель. Она сильно постарела, но глаза, по-прежнему, смотрели весело. Они обнялись.

– Долго же ты ехал ко мне, князь, а я тебя ждала, – усмехнулась Адель.

– Эх, милая, столько дел навалилось, что совсем не остаётся время на жён?

– Нонче да! А, молодым был, ни одной юбки не пропускал, и на государственные дела тебя хватало! – рассмеялась Адель.

На неё он не мог сердиться, даже за такие греховные намеки, она всегда была озорной. Умела его увлечь в свою опочивальню так, что он не успевал опомниться, как оказывался на её ложе.

– Ныне путь у меня горький, сына хоронить еду.

– Я узнала об этой горести ещё ране тебя, князь, и скорблю по твоей утрате.

– От кого узнала?

– Течец новгородский сказывал, он же через Смоленск к тебе бежал.

Поговорили немного, вспомнили уже умерших Рогнеду, Изяслава, его сына Всеслава, пережившего отца всего на три года и Мальфриду, да и расстались. После Смоленска Владимир Святославич и Претич расстались. Великий князь с сыном Станиславом свернули на Полоцк, а Претич с отроками побежал в Ростов.

Князь Брячислав встретил деда хорошо, оно и понятно, он находился в его воле, усадил за накрытый стол, стрыя тоже пригласил за стол, но как-то нехотя, видно было, что Брячислав испытывает неприязнь к Станиславу. Сидели, поминая умерших, выпивали за помин их души.

– Пора бы и мне на покой, да что-то Бог не зовёт, – грустно произнёс Владимир, – сыновей вон двух забрал, внука, а меня забыл.

– Не торопись, дед. Всякому своё время. Живи, покуда.

– Живу-у, – буркнул с грустью Владимир. – Живу. А зачем? Ведь грехов на мне, как блох на собаке.

Владимиру, слегка захмелевшему, вдруг захотелось снять тяжесть со своей души за все свои грехи и повиниться хотя бы перед внуком. Не случилось перед его отцом, бабкой, так хоть перед ним. Всё же его корень, от «змеюки полоцкой» строптивой и потому всегда такой желанной.

– Тебе бабка не рассказывала, как я её в жёны брал?

– Рассказывала.

– Поди, срамословила меня?

– Обижена была за отца и братьев. Срамила, но всю жизнь тосковала по тебе.

– Обижена была. Если бы её отец отдал Рогнеду за меня по-хорошему, а они же не просто отказали мне, князю, как последнему холопу, а поиздевались надо мной. Вот я и пошёл его воевать. А когда меч поднят, надо рубить, я и разгулялся в сердцах. Горяч был в молодости.

– А братьев бабкиных пошто порешил?

– Братьев-то? – переспросил Владимир, – они в сече опрокинулись, как вои, я к ним руки не приложил.

– Ладно, дед, чё уж теперь, – вздохнул Брячислав.

– Я бы и нынче, в старости, обиды не спустил. Так что, внук, не суди деда строго, обиду спускать никому нельзя! Ступай спать, а заутре со мной в Новгород побежишь.

– Зачем?

– Как это «зачем»? – возмутился Владимир. – А стрыя что, не хочешь проводить в последний путь?

Брячиславу не хотелось ехать, да и стрыя своего Вышеслава он не помнит, но, видя искреннее возмущение деда, не посмел отказаться.

– Ладно. Поеду. Чего шуметь-то?

Владимира сильно задело колебание Брячислава. Он пришёл в отведённые ему покои, позвал к себе дружинника и повелел:

– Младан, возьми заводного коня, поспешным течцом скачи в Псков, вели моим именем князю Судиславу бежать в Новгород. Скажи, это моё строгое веление. Ежли не приедет – сгоню со стола.