– Вот мне приключения, старому! – бурчал Эмеральд!

– Эмеральд! Эмеральд, можно мне с тобой? – кричала вслед ему Опал.

Альберт ехал с тем лицом ущемлённого в правах человека, который, в целом, не против ущемления в праве, но не понимает почему именно на него пала карма. Он с вздутыми щеками закутался в толстовку, пуская носом пузыри внутрь. А за пазухой с его подбородком весело играла киса, приятно щекоча его подушечками лапок.

«Несправедливо. Что я сделал? Я же со страху сломал стул. Было бы понимание вокруг, едва ли я поехал к мозгоправу. А он сейчас там направит. Заставит меня бредовые картинки рисовать; да, рисовать. Если же он все-таки меня попросит нарисовать, что мне нравится: я нарисую сосновый бор. Нарисую так, чтобы запах шишек стоял в кабинете. Только поднеси лицо к рисунку и вот ты весь в иголках. Опушка, сплошной овраг и внизу в овраге – чёрного блеска речка с прозрачной, чистой водой. И жаль, что я не могу управлять ей. Я бы передвигал точенные камешки струйкой. Туда, сюда. И гонял бы насекомых. И чуть белое солнце бы садилось за горизонт, садился бы и я – под вечнозелёную красавицу, утопая в запахе, цвете и свежем воздухе. Я бы долго смотрел вниз: хотел бы спрыгнуть, но боялся. Я бы сжимал в ладони остатки солнечного света, будто сжимаю апельсин до получения сока. Наступал бы вечер и пока меня не забрали комары, за мной бы пришёл папа. Поругался бы, но с улыбкой.»

В это время, пока Альберт мыслями был в сосновом Бору, мачеха его была в оцепенении. Киса от удара в борт машины выпрыгнула с согнутой спиной на сиденье и отчаянно зашипела. И если бы мачеха была в обычном расположении духа – она бы сейчас первым делом вышвырнула кису на улицу. Именно поэтому Альбертина наскоро набросил на неё толстовку и она скрылась в чёрной ткани. Но мачеха не была в обычном расположении духа. Теперь ее сковала склока и гнев. Она проскрежетала зубами, включила аварийку и, хлопнув дверью, принялась разносить невиновного.

– Ты что, х..ла! Знаков не видишь? – Альберт поморщился от смешного слова; он и знать не знал, что есть такое мощность русского словообразования.

Надо сказать, ситуация типична. Когда выезжаешь с второстепенной пропускай, чтобы кто-то заспавшийся не въехал тебе в боярину автомобиля. Истина простая: проще, чем дважды два. Но иногда у ограниченного числа людей активируется скрытая способность – собственной глупостью, гневом и склоками им удаётся доказать, что они не виноваты, а виноват другой. Хотя о чем это мы? Тоже истина в самой первой инстанции.

– Вы должны были пропустить меня! – почему-то вежливо и спокойно начал мужчина, въехавший в автомобиль мачехи Альберта.

Альберт с радостной мордой открыл окно и высунулся, наблюдая за тем что будет. Тут же передние лапы кинула и киса, словно и ей было интересно, чем все закончится.

– Пошёл ты в п…у!

Альберт словно обнаружил для себя кладезь методов парирования оппонента; и хотя он имел представление, что так говорить нельзя, ему бы стоило признаться, что экспрессия ему нравилась.

– Как я могу быть виноват? Ведь виноваты те, кто выдал вам права. А не я. Вы же водите, как клушка!

Поразительное спокойствие начало меняться на агрессию, как это обычно бывает (помните, дети, только вы перешли на оскорбления – вы во власти склочника)

Альберт теперь находился с выражением «так тебе и надо», торжествуя, что его поход к психологу отменяется.

– И вообще, – говорил Альберт, оборачиваясь на кису, – это не мне надо к психологу, а ей.

– Это точно, – отвечала ему киса.

– Посмотрим, что она скажет папе, когда он увидит сломанную машину, – он опустил голову с грустью, – да нет, я уже знаю, что она скажет. Она ему будет твердить, что из-за меня она была расстроена и поэтому при вождении была невнимательно. И потом мне не разрешат гулять месяц или два.

Альберт задумался. Он попал в точку развития событий; все ехидство и торжество в нем испарилось.

– Ты хороший, – киса прыгнула на колено к Альберту и принялась ласкаться.

И вот теперь Альберт открыл свои глаза широко. Ему, наконец, в голову пришло «лампочкой» знание о том, что он только что говорил с котом. Ему на пятки сразу же наступило знание, что с ним совсем и все не в порядке. Его невнимательность и поверхностность пропала. Наконец, он принялся рассматривать кота: тот не похож на домашних. Длинные уши, без носа с широкими большими красными глазами. А носы могут не быть у котов? Может, у египетских – эти вообще какие-то гомунгулы. Но красных глаз у кошек что-то не припомнится. Он опустился ниже – на вые шерстка все посеребренная, даже похожа на чешую. И золотой хвост. Альберт отпрыгнул прочь на заднем кресле машины и попробовал проморгаться. Но кот никуда не исчезал, а значит не являлся плодом его больных фантазий.

– Ты что говоришь по-человечески? – аккуратно, боязливо тот попытался поговорить с котом (смотриться глупо, конечно, поделать что-то было нужно).

– Да. А что тут такого? – ответила киса и принялась лизать свою шерсть.

– А почему у тебя носа нет? – каверзный вопрос

– А у тебя почему есть? – с совершенно серьёзным выражением ответил кошак (ну, так Альберт подумал, достоверно он не знал, как отвечают со всей серьезностью коты).

– Ну, ты не моя галлюцинация? Если так, я скажу папе! – Альберт придумал быстро действенный метод избавления от иллюзий.

– Не знаю, а ты не моя?

– Так нечестно, отвечать вопросом на вопрос.

В это время на перекрёстки происходил настоящий фарс. От настоящей драки мачеху и мужика отделял 100-киллограммовый сотрудник ГАИ. Используя лишь политичность и минимум мата, они пытались объяснить ей свою неправоту, но тщетно.

– Вы там что? В своей милиции на правилах дорожного движения колбасу режете? – слышалось на улице.

Альберт вздохнул. «Да, теперь так. Сейчас здесь столько времени просижу, а каникулы кончаются. Жаль, не могу убежать прочь по дороге… Вот если бы дороги были спиралькой? Такие как у Соника? И я мог бы бегать по ним с реактивной тягой. Собирал бы кольца, спасал бы животных. Да… кот, который говорит…»

– Раз ты не галлюцинация, то кто ты? – начал Альберт разговор с того, с чего нужно начинать.

– А ты? – бессовестно продолжал кошак.

– Ды я? Школьник обычный, – Альберту показалось странным; что коты школьников не видели? Но он не знал, что такие не видели.

– А что такое школьник? А что такое обычный? – киса вытянулась спиной вперёд с вопросительным знаком на золотом хвосте и зазевала.

– Ну типа, кто в школе учится. А обычный. Ну не знаю – похожий на всех.

Кошка покивала с пониманием и закрыла глаза.

– Эй! – обиделся Альберт – я же сказал тебе. А ты чего? Ну, так не делают!

– А как делают? – киса приоткрыла один глаз.

– Имя говорят своё, например. Потом говорят, давай дружить. Или фу на тебя, – Вы себе не можете представить, как трудно объяснять простые вещи, а более странно объяснять это коту.

– Ну, ты же мне не назвал имени, – лениво зевнула киса и перевернулась на пузо.

– Аргумент. Меня Альберт зовут, – взвесив все, ответил мальчик.

– А меня – Рубин.

– Так, а кто ты? Кот или не кот? Или может ведьма какая?

Кот завилял весело хвостом; его мордочка расплылась в удовлетворении и сверкнули зубки. До того, ему понравилось слово «ведьма».

– Какие вы стражи правопорядка, если постирать штаны свои от масляных пятен не можете? А б..я? – звучало на улице.

Альберт вновь грустно высунулся в окно. Ему было теперь паршиво от всего происходящего вне машины. Он знал о том, что его выставят виноватым перед папой. А потом ещё тысячу лет будут пилить сначала мачеха, потом горгона. И он утонет дома в их яде, лишенный интернета и мячика. На его щеках водрузились слёзы. Но не от того, что он расстроен. Нет, эти слёзы вечной петли, которая никогда не закончится для него. Скоро он почувствовал, что подушечка лапы скользнула по его щеке. Киса глядела прямо на него, встав перед ним на задние лапы.