"Почему он его карает? Или и Врагу доступна справедливость? Нет, это все ложь, ложь! Конечно, как всегда, Враг взял плату и наградил смертью... Турин, сын мой, помнишь ли обо мне..."

"Что же это, за что? Неужели проклятие Врага ослепило их обоих? Элве, ты же видишь - Турин не хочет унижения, Человек горд. Так пойми же Смертного, тесть Берена!.. Воистину, недаром имя Дориата всегда ложилось тенью на сердце... Турин, нет, не слушай, не унижайся. Пусть они увидят Человека. Пусть поймут. Пусть признают его достоинство... Или?.. Чему же верить, если даже меня, чтимого двумя королями, считали низшим существом... Неужели Враг не лжет... Ненавижу! Если это правда - будь он трижды проклят за такую правду!"

- Приведите его ко мне. Найдите его. Не хотелось бы мне, чтобы он погубил себя. Приведите его. Может, он будет в безопасности здесь. Он уже изведал благость Эльфов. Может, поймет меня...

"Сын мой, уходи. Дориат изгнал тебя - уходи в Гондолин, уходи к Тургону. Он должен помнить, должен принять тебя, Турин, сын мой!"

- Мы не успели, Властелин. Прозрение убило его.

- Расскажи мне все. Все.

- Он избегал всех, верил только себе.

- Это тоже путь.

- Он привел его к гибели. Все были ему врагами. Он верил Эльфам - они стали его бояться. Он был слишком горд, чтобы слушаться их. Он был воспитан Эльфами - оттого был высокомерен с Людьми. Он был чужд всем - и вот, лишь бездумному, беспамятному существу смог он ответить любовью. Чья вина, что это оказалась его сестра? Чья вина, что все его начинания обернулись злом? Он погиб, мы не успели. Эльфы тоже.

- Они-то могли успеть, если действительно желали его найти! - Вала резко встал. - А вина - на мне. Я должен был предвидеть...

Вала ничего не сказал Человеку - мысли Хурина были как на ладони.

"Бессмертные и Смертные идут разными путями. Нет дела до нас Эльфам. На волю Врага оставили они нас... Но не радуйся - я не сломлен. Ты виной смерти моих детей. И ты еще получишь свое..."

- Ступай своей дорогой, сын Галдора. Я не прошу прощения - я не во всем виновен, да и ты не простишь. Иди, ты свободен. Теперь пора судить тебе - тебе самому. Судить всех и все.

Воины Аст Ахэ провожали его до границ эльфийских земель с великим почетом. Но ни слова не сказал Хурин.

Он стоял у горных стен - ограды Гондолина. Потаенного пути он не знал, но здесь была крепость Тургона, он помнил это. Он еще верил, что тот примет его. Последняя ниточка, последняя надежда на то, что все, что он видел, все, что он узнал об Эльфах - ложь, наваждение Врага. И он звал. Он умолял судьбу - пусть отзовется. Неужели все былое для Эльфов - ничто? Ведь они все помнят. Или это "все" разное для Смертных и Бессмертных? Неужели все, что Люди сделали для Эльфов, все их горе, их потери ничтожны в глазах Элдар? И Люди - лишь пешки в их непонятной игре? И неужели нет богам дела до Людей, как и говорил Враг? Значит, это не ложь... Но он - Враг. И где же правда? Неужели Люди - одни, беззащитны, беспомощны? Чужие слова зазвучали в памяти: "Ищи свой путь сам. Смотри своими глазами". Он ужаснулся их чудовищной истине и, чтобы избавиться от кошмара, снова закричал:

- Тургон! Вспомни свои слова! Ответь мне! Где ты!

Но ответа не было ему.

И сказал Хурин:

- Горе тебе, Гондолин, город крепкий! Горе тебе, негодному пастуху, оставляющему стадо! Горе тому, кто закрыл уши и глаза свои от страданий тех, кто слаб, тех, кто молит о помощи! Среди блеска золота и камней не видно крови, за песнями и шумом пиров не слышно стонов падающих под ударами мечей. Горе тебе, отвратившемуся от мира! Ты - как крона, презревшая корни. Ныне погибнут они, затем твой черед. Да будет так! Я не верил словам Врага, ныне же вижу - он не лгал. Будь же проклят, жестокий город, ибо слава и краса твоя куплены чужой кровью, и придет тебе пора платить виру...

"Что же. Теперь осталось расплатиться с другим королем. И больше ничто не связывает меня с бессмертными".

- Вот, получи плату, король. Ты ведь не впервые получаешь плату от Людей, верно? От Берена - камень за свою дочь. Теперь прими же это ожерелье Наугламир из сокровищницы Финрода. Помнишь его? Почему же лучшим суждено гибнуть, а ничтожные существа, вроде тебя, живут? Прими же плату ты хорошо воспитал моего сына. Хорошо охранял его. Хорошо искал его. Хорошо берег мою жену и дочь. Мы в расчете!

Хурин швырнул под ноги Тинголу ожерелье. Король сидел молча, застыв как каменное изваяние. Мелиан встала.

- О Хурин! Сдержи свой гнев. Это горе говорит - не ты. Это Враг затуманил взор твой...

Хурин с усмешкой выслушал слова Мелиан.

- Мелиан, благодарю - ты жалеешь меня. Странно. Это людское чувство. Впрочем, Враг говорил - Арда меняет всех. Мне кажется, он прав. Ну, что ж, мы в расчете. Ты скоро забудешь обо мне, король, хотя бессмертные, говорят, не умеют забывать. Боюсь, что умеют - то, чего не хотят помнить... Никогда не думал... Может, даже после смерти своей дочери ты не долго будешь печалиться... Прощай. Пути Смертных и Бессмертных, увы, разошлись. Кто тому виной? Свет и Тьма не столь различны, как мы. Но мы могли меняться, и сами виной своим несчастьям... Прощай. Я ухожу своей дорогой.

Никто не знает, где окончил дни свои сын Галдора. Он не был с Врагом. Он не был среди рыцарей Света. Одинокий, не верящий никому, он прошел по земле, и у Великого Моря потеряны его следы. Люди говорили - море поглотило его и память о не верящем никому.

ПОСЛЕДНЯЯ ГАВАНЬ. 473 Г. I ЭПОХИ

Он сидит на обломке белого камня у расколотой чаши фонтана. Длинные чуткие пальцы машинально перебирают жемчужины в хрустально-прозрачной воде. Чудовищная тяжесть легла на плечи.

"...Мы освободили силу, с которой нам не совладать..." Снова прикосновением раскаленного железа обожгло это - "мы". Он содрогнулся, вспомнив застывшее лицо Учителя и хриплое: "Спеши!.."

Не успел.

...Воины Черного Отряда склонились над умирающим. Прерывистое дыхание кровью клокочет в горле, рассечен светлый доспех на груди. Сражался до конца: воины насчитали двенадцать трупов Орков.

Кто-то приподнял голову Эльфа, кто-то поднес к его губам воду в шлеме вороненой стали. Он закашлялся, открыл подернутые предсмертной дымкой глаза. Видно не сразу понял, кто перед ним - попытался улыбнуться бескровными губами. Потом взгляд его прояснился - и в тот же миг обрел остроту и твердость стали.