Мина

— Что эти леггинсы сделали тебе? — спросила Эш, подходя ко мне сзади, когда я засовывала их в мусор в ванной.

— Моя мать видела меня в них. Поэтому им нужно сгореть, — сказала я, пожав плечами, пока я этим занимаюсь, и позволяя всему последовать за леггинсами в мусорную кучу.

— Знаешь, — сказала Эш, наблюдая за моим отражением в зеркале, — я знаю тебя сколько, уже лет пять?

— Примерно так, — согласилась я.

— Я никогда не видела, чтобы ты плакала.

— Не анализируй меня, Эш, — взмолилась я, качая головой. — Поверь мне, с меня сегодня этого было достаточно.

— Это просто наблюдение, — сказала она, пожимая плечами. — Твой нос красный, — добавила она, улыбаясь, когда мои глаза расширились от комментария.

— Спасибо, что сказала об этом, — сказала я, немного посмеиваясь, когда возвращалась в казарму, чтобы взять новую одежду. Я натянула свои старые, знакомые рабочие штаны и довольно просторную армейскую футболку, которую забрала у одного из парней, когда он испортил ее при стирке, и опустилась на кровать, засунув руку под подушку и замерев.

— В чем дело? — спросила Эш, присаживаясь на край своей койки и глядя на меня.

— Я оставила его там.

— Ты оставила что где?

— Мой Геймбой, — сказала я. — Я оставила его на ночном столике Ренни.

На самом деле, он был там с той первой ночи, когда он впервые вырвал его у меня из рук. С тех пор я к нему не прикасалась. В этом не было необходимости. Дальше были только спокойные ночи и уют. Я спала как младенец.

Эш секунду смотрела на меня, зная так же хорошо, как и все остальные в казарме, что я никогда не была без него, что меня слишком часто можно было застать за игрой в него ночью, когда сон не приходил.

И у меня только что был адский день.

Мне нужно было разобраться со своими родителями. Это само по себе в значительной степени гарантировало бессонные ночи в течение следующего месяца.

Но вдобавок ко всему, у меня была та ужасная ссора с Ренни.

В общем, я не боролась. Конечно, я во многом не соглашалась с другими. Иногда это даже доходило до слов. Но эти слова всегда были спокойными и тщательно подобранными. Я не… истерила и визжала, и говорила все, что приходило мне в голову. Я действовала не так. Это все было уродливо и грязно.

И мне нравилась моя жизнь настолько чистой, насколько это было возможно.

Так что на счет этой борьбы, похожей на компакт-диск, который крутился и крутился у меня в голове, заставляя меня съеживаться от того, что я сказала, от громкости, с которой я это сказала, от небрежности, с которой я все это сказала, и от чувства тошноты, которое все это вызывало у меня, мне также пришлось смириться с тем, чем закончилась ссора.

Все закончилось тем, что Ренни сказал мне, что любит меня.

Часть меня хотела отмахнуться от этого, закатить глаза, сказать, что это глупо, что еще слишком рано. Это было невозможно.

Но это было возможно. Это не было похоже на то, что Ренни был каким-то парнем, которого я встретила в баре, вернулась к нему домой на долгие выходные и немного повеселилась.

Я знала его несколько месяцев. Мне довелось наблюдать за ним издалека и общаться с ним почти ежедневно. Я узнала его причуды, его недостатки, его положительные качества. Я испытывала неохотное уважение к его навыкам, которые, несмотря на то, что я сказала ему при встрече о том, что я была далеко не в его лиге, если честно, превзошли мои. Он был забавным, обаятельным и перспективным. В целом он хорошо относился к своим братьям, а также к детям и женщинам. Он был, несмотря на его плохие состояния и все такое, любимцем Мейз и Пенни. Он был достойным противником в видеоиграх и, судя по всему, лучшим в сексе, который у меня когда-либо был.

Я узнала его.

И, в свою очередь, он узнал меня.

Вполне вероятно, что он любил меня.

И, даже когда я отчаянно пыталась найти какую-то причину, по которой это было невозможно, большая часть меня знала, что это было не только возможно, это была чертова правда.

Он любил меня.

Он любил меня, и никто никогда по-настоящему не любил меня раньше.

Это была тяжелая пилюля, которую трудно было проглотить.

Она застряла у меня в горле и душила меня.

Она растворялась и оставляла во рту ужасный горький привкус.

Эшли наблюдала за мной долгую минуту, вероятно, видя, как на моем лице отразилась целая гамма эмоций. Я не собиралась снова плакать. Я была почти уверена, что выбросила это из головы, прежде чем забраться в грузовик Рива.

Он был на удивление хорошим компаньоном, пока я пыталась собраться с мыслями. Хотя я все еще не поняла его, я начинала понимать некоторые его части. В этой машине его присутствие было спокойным и успокаивающим. Он не задавал мне вопросов. Он не ожидал объяснений. Он просто позволил мне насладиться моим «моментом». Он просто инстинктивно понимал, что не все нуждаются или хотят говорить об этом.

Мне не нужно было выяснять отношения с людьми. Если когда-либо и был кто-то, кто понимал их реакции и мотивы, стоящие за их реакциями, то это была я. Никакое количество ударов в челюсть не изменит этого. Это был бесполезный шум.

Я оценила молчание Рива.

И когда он подъехал к воротам, я поблагодарила его и потянулась, чтобы схватиться за ручку двери, его рука легла поверх моей другой руки, и я резко повернула к нему голову.

— У тебя был свой момент, — сказал он мне. — Тебе это было нужно, чтобы прочистить голову. Теперь тебе нужно немного подумать об этом, Мина. Я ни хрена не знаю, но я знаю, что какое-то дерьмо, дерьмо, которое я видел между тобой и Ренни, это не обычное дело. Ты должна решить, стоит ли одна драка, один провал, того, чтобы потерять что-то редкое вроде этого.

С этими словами он отпустил мою руку, и я выпрыгнула, неуверенная.

Я не считала его таким сентиментальным, таким мудрым. Честно говоря, я обнаружила что это более тревожно, чем думать, что он был просто загадкой.

— Мой отец сказал мне кое-что действительно стоящее, когда я была моложе, — внезапно сказала Эшли, вырвав меня из моих собственных кружащихся мыслей. Когда мой взгляд встретился с ее, она пожала маленьким плечиком. — Он сказал мне, что люди, которые оказывают наибольшее влияние на вашу жизнь, те, кто потрясает вас до глубины души, кто заставляет вас действительно думать и чувствовать, обычно являются теми, кого мы отчаянно пытаемся оттолкнуть. Где-то по пути он обвинил в этом Дисней, — добавила она с ухмылкой, — и любовные романы, мы узнаем, что любовь красивая, цветущая и согревает сердце. Но дело не в этом. Любой, кто когда-либо был влюблен, по-настоящему влюблен, знает, что это пытка. Это уродливо и грязно и выявляет абсолютное худшее наряду с лучшим в вас. Это больно, потому что это заставляет вас противостоять каждому аспекту себя. Это выводит вас из зоны комфорта. И люди, ну, мы любим наши зоны комфорта. На самом деле мы склонны любить свои зоны комфорта больше, чем своих партнеров, поэтому любой, кто приходит и пытается вытащить нас из них, ну, мы обязательно отталкиваем их, чтобы мы могли сразу же вернуться в это комфортное чувство.

— Сколько тебе было лет, когда он сказал тебе это? — спросила я, желая сменить тему, вместо того чтобы согласиться с правдивостью этого заявления.

— Двенадцать. Когда он впервые заподозрил, что я лесбиянка, и я сказала ему, что больше не собираюсь дружить с Дженни.

— Потому что у тебя были к ней чувства, — догадалась я.

— Вот именно.

— Я думаю, мне бы понравился твой отец, — сказала я, имея в виду именно это. Было так редко встретить родителей, которые не только принимали своих детей такими, какие они есть, но и пытались убедить этого ребенка, что это нормально — быть такими, какие они есть, в обществе, которое говорит им что угодно, но только не это.

— Он мудрый человек, — сказала она, кивнув. — Может быть, тебе стоит подумать об этом, а? Потому что я думаю, что ты сейчас злишься, потому что тебя вырвали прямо из твоей маленькой зоны комфорта, и ты напугана и не уверена в себе. Но тебе нужно остановиться и подумать о том, что за двадцать с лишним лет ничто и никто не смог этого сделать, чтобы вытащить тебя из этой зоны комфорта. Так что же говорит о Ренни и твоих чувствах к нему то, что он смог это сделать?