– Будьте здоровы, вокъяс[10]! – сказала она, вступая в толпу важгортцев, – как Небо хранит вас?

– Живы покуда, матушка Бур-Ань, – отвечали зыряне, падая перед ней на колени. – Великий Войпель милует нас. Зверя и птицы пока довольно, не как в прошлом году, когда мы древесную кору ели. Дань русским сборщикам уплатили. Теперь только в Устюг сплавать нужно, – продать лишние меха, да хлеба немного прикупить. А так, все благополучно…

– Вижу, что благополучно, вокъяс! – вздохнула Бур-Ань, поглядев на лица зырян и затем продолжала, слегка махнув рукою, чтобы все поднялись с колен:

– А о чем же вы шумели теперь? Я слышала крик большой и слова разные ругательные…

– А это мы весть получили с низовьев, так рассуждали промеж собой, как новую беду встречать. Да, вот, ты приехала, ты и объяснишь нам…

– Какая же беда ваша?

– Беда не для нас одних, а для всего народа зырянского… Пусть Кузь-Ныр да Сед-Син[11] все расскажут.

Они прибыли сегодня с низовья, так знают, что и как… Изволь войти в чукэрчан-керку[12] там они и расскажут тебе, что видели и слышали в низовье.

– Ладно, послушаю, что скажут они! – кивнула головой Бур-Ань и направилась к сборной избе, которая находилась неподалеку.

Это была такая же грязная, полутемная изба, как и все остальные, только немного больше других и уставленная около стен короткими обрубками дерева, на которых сидели старики во время общественных собраний. В углу стояло изображение Войпеля – грубое подобие человеческого лица, сделанное из дерева. Ни рук, ни ног у него не было, была одна голова, раскрашенная красками; туловище означал круглый ствол дерева, на котором была водружена эта голова. Перед ним висело много шкурок пушных зверей, принесенных ему в жертву. Жреца в Важ-горте не было и потому обязанности его исполнял старшина селения, называемый по-зырянски юр-морт, что означало главный или первый человек. Перед изображением Войпеля стоял небольшой деревянный табурет, покрытый шкурой медведя, это было почетное место для гостей, посещавших чукэрчан-керку.

Вошедши в сборную избу, Бур-Ань села на табурет, а важгортцы столпились перед нею, сохраняя почтительную тишину. Старшина стал возле нее, а вызванные им Кузь-Ныр и Сед-Син вышли из толпы народа и начали свой рассказ о виденном и слышанном в низовьях.

Первым заговорил Кузь-Ныр.

– Ведомо тебе, матушка Бур-Ань, – начал он, – что в низовьях Эжвы[13] есть селение Котлас, – и Пырасом его называют, – а этот Котлас – последнее наше селение вниз по Эжве. Далее наших селений нет. Так вот, мы и были в этом Котласе: я да Сед-Син, по своим делам ездили. Пристали мы к берегу у Котласа, а там уж суета стоит: все бегут на зеленую лужайку около селения и кричат: «Московский человек приехал! Новую веру вводит! Не оставим своих богов!» – а сами рогатины да дреколье с собой на случай захватывают. Ну, побежали и мы за ними. Прибежали, смотрим: сидит на перевернутой лодке посреди лужайки не старый человек, одет в черную одежду, с длинными русыми волосами, с небольшой бородой, а лицо такое доброе, простое. В одной руке перпа[14] блестит, а другою на небо указывает и говорит о московской вере. Не посмели тронуть его котласские люди, сильно уж кротким он показался, руки не поднялись на него. А говорит он по-нашему, по-зырянски, все понимают его слова. Послушали, послушали его котласские люди, а он говорит, говорит… Как вдруг и подступил к нему юр-морт Котласа да закричал: «Как ты смеешь смущать нас? Какое тебе дело до нашей веры? Ведь мы убьем тебя!» – Топором на него замахнулся. Да не испугался этого московский человек, только посмотрел на него с укоризной да сказал: «Что я тебе худого сделал, что ты хочешь убить меня? Разве убивают человека за доброе слово? А я вам добрые слова говорю и желаю, чтоб спаслись вы в правой вере. Не обижать, не грабить я вас пришел, а выводить из тьмы к свету»… И опустил топор юр-морт, и спросил уже со смирением: «А какой ты человек есть? И как тебя по имени зовут? И есть ли при тебе грамота княжеская? – «А зовут меня Стефаном, – отвечал московский человек, – и иду я из града Москвы, а уроженец я устюжский. А грамота княжеская при мне» – и показал он грамоту княжескую, что была за большой печатью. И отступил от него юр-морт, и снова начал Стефан о московской вере говорить. И все слушали его… Обольстил он всех своим добрым видом да словами ласковыми: непривычно ведь, нам от московских людей добрые слова слышать. А он все добром да лаской. Вот и прельстились все…

Тут Кузь-Ныр замолк, предоставляя говорить Сед-Сину, и тот продолжил рассказ: – Дерзкие слова молвил он, матушка Бур-Ань. Вот что сказал он: «Боги ваши – не боги и никакой силы в них нет. И их нет вовсе, а есть один Бог, которого почитают русские люди. Бог христианский велик, а ваш Войпель – одно измышление жадных жрецов, которым нужно обирать вас. И нет в вашей вере спасения, нет надежды и утешения, а есть только гибель, горе и мучение. И не видать вам будет счастия, если не обратитесь к правой христианской вере»… И долго говорил он, а все слушали его и разумели, а многие дослушались до того, что сказали: «Воистину, правдива русская вера! Не хотим покланяться Войпелю и другим богам! Научи нас Стефан-москвитянин, как вступить в твою веру?..» И они поклонились ему, прося утверждения в вере. И он начал поучать их… Так обольстил их Стефан-москвитянин добротою!.. Долго еще слушали мы, а потом пошли в селение справлять свои дела. Тут увидели мы жреца котласского. Собрал он стариков в чукэрчан-керку и просил их, чтобы они изгнали из селения пришельца московского, но не смели старики изгнать Стефана, ибо он имел грамоту княжескую. А жрец говорил им, что Стефан подослан от русских князей мутить народ зырянский, а как только будет смута, то придут воины московские, разорят, сожгут наши селения, а людей в Эжве-реке потопят. Да не смели старики восстать на Стефана-москвитянина: грамоту княжескую он имел. И рассердился жрец на стариков и, и пригрозил им, что к самому Паме Княж-Погостскому поедет, а нас попросил он довезти его до первого селения, которое выше Котласа стоит, и мы поплыли с ним из Котласа, справивши свои дела… Вот какое дело случилось в Котласе, матушка Бур-Ань. Московская вера у нас вводится…

Беда всему зырянскому народу…

– Беда нашей вере! – подхватил Кузь-Ныр, перебивая Сед-Сина. – Не надо пускать сюда Стефана-москвитянина! По виду он добрый человек, а по сердцу – злой обольститель. Лицо его доброе, простое, а на сердце никто не бывал! Не знаем мы думы его… Не надо пускать его! Не нужна нам московская вера! Мы в старой вере хорошо проживем. А если мы отступимся от нее, то быть нам во всяких бедах и напастях – и конец зырянскому народу! Не жить нам на белом свете! Это жрец котласский сказал, а его словам верить можно.

И оба рассказчика замолчали, кончивши свое повествование. Зыряне смотрели на Бур-Ань, ожидая, что она скажет, но долго молчала благодетельница зырянского края. Известие поразило ее. Грудь ее заволновалась, на лице блеснула радость… Глубоко задумалась она и не видела ничего окружающего, но вот подняла она голову и светлым, ласковым взором окинула важгортцев.

– Люди зырянские, тепло и задушевно зазвучал ее голос, – напрасно страшитесь вы! Стефан-москвитянин не обманщик, не обольститель, я знаю его. Он человек правдивый. Он не обольщает нас, а добра нам желает. Но добра многие не понимают, и мы не понимаем его… Напрасно страшитесь вы! Стефан не насильно в нашей земле христианскую веру вводит, а добрыми словами увещает. А доброе слово – не беда. Кто не желает слушать – не слушай. Это никому не заказано. А если наша вера лучше русской, то пусть жрецы наши докажут это Стефану и нам – и мы не склонимся к русской вере. А если русская вера лучше нашей, то почему же не быть в лучшей вере, чем в худшей?.. Вы верите, что Стефан подослан от русских князей мутить народ зырянский, но какая же польза в этом? Ведь русские князья и без смуты могут разорить наши селения и нас потопить в Эжве, если пожелают. Но они не желают этого, они не настолько жестокие… Так, вот что я скажу вам, вокъяс: – Живите спокойно, мирно, не бойтесь Стефана-москвитянина, ибо не разбойник он и не верьте разным слухам, если разнесутся они, а там – воля Неба. А теперь я отдохнуть хочу. Ступайте все по домам и помните мои слова. А завтра я еще потолкую с вами.