– Иван…

– Иван? А не врешь?..

Анхель ощутил унизительную неловкость. Он лежал на земле перед этой странной женщиной, одетой в черное. Он не собирается просить ее о помощи. Да и помощь ли это?.. И не собирается ничего ей доказывать. Пусть убирается эта… матушка Мария. Он криво улыбнулся, отчего кровь снова потекла из растрескавшихся губ, и закрыл глаза.

Пусть она убирается.

«Пусть она убирается!» – отец кричал это кому-то невидимому.

В кабинете горела только настольная лампа. Анхель впервые пришел в кабинет отца ночью.

После того как отец выгнал Машу из комнаты и поговорил с Анхелем, он сразу же вышел. Анхель не спал. Он не смог ничего объяснить отцу. То, что он хотел объяснить, касалось Маши, и ему было стыдно, что он не нашел слов.

Даже сейчас, стоя босыми ногами на прохладном полу, мальчик еще не знал, какие слова должен сказать отцу, чтобы остановить его. Этого не должно случиться! Маша не может уйти из его жизни. Он этого не допустит. Так ничего и не придумав, дрожа всем телом от страха, что приказ отца будет исполнен тотчас же, он выкрикнул:

– Папа!

Отец оглянулся.

– Анхель… – Он встал с кресла, на котором сидел, и сделал шаг в сторону мальчика. – Ты?! Здесь? В этот час! Что ты?..

– Папа! Маша должна остаться со мной! Ты не должен ее выгонять, – его мальчишеский голос от волнения срывался.

Взгляд отца на минуту смягчился, однако заговорил он довольно холодно:

– Я прощаю тебе эту выходку, учитывая не совсем… обычную ситуацию. Но и только! Марш в постель!

Анхель посмотрел на отца и наконец в свете лампы ему удалось разглядеть мужчину, который до этого был в тени. Поль! Анхелю показалось, что едва различимая усмешка заиграла на губах гувернера. Этого Анхель не мог вынести. Несмотря на слова отца, он продолжал:

– Отец! Прошу вас! Я готов понести за это наказание, но прошу выслушать меня. То, что я собираюсь сказать, предназначено только вам, и я требую, чтобы посторонний… тот, кто не является членом нашей семьи, покинул ваш кабинет.

Сердце Анхеля билось так сильно и громко, что он был уверен: уж Поль наверняка слышит эти удары и наслаждается подобным проявлением страха. Если отец его не поддержит, если он велит ему уйти при Поле, а это позор… если, если…

Отец смотрел на Анхеля с каким-то новым выражением лица. Нечто, похожее на интерес, – не вынужденный, приличествующий их родству и положению мальчика в доме, а искренний, живой интерес к этому подростку.

– Поль, вы слышали? Исполняйте! – отец проговорил это отчетливо, обычным голосом, каким всегда отдавал распоряжения в доме.

Гувернер вышел.

Отец сдвинул какие-то бумаги на письменном столе, поправил настольную лампу и сел в кресло. Анхель, понимая, что любое промедление будет истолковано отцом не в его пользу, заговорил сразу же и горячо:

– Отец! Там, в моей комнате, я все объяснил. Вы, казалось, были удовлетворены. Но я не был бы вашим сыном, человеком одной с вами крови, если бы засомневался в том, что вы решите этот вопрос окончательно и ваше решение будет фатальным.

Отец вскинул брови, глядя на Анхеля. Ему хотелось спросить, почему «фатальным» (этот пафос даже чуть рассмешил его), но он решил не унижать мальчика и не перебивать его.

– Я не знал своей матери. Судьба или Бог, я не знаю, но ее отняли у меня! Маша – вот кто заменил мне мать. Я не понимал этого, не хотел признать до этой минуты. Но сейчас, отец, если Маша, единственная женщина, которая в полной мере дала мне понять, что значат материнская ласка и забота, будет выгнана… Отец, тогда вы будете человеком, отнявшим у меня мать… второй раз. А я буду считать себя виновником этого плохого дела!

Отец вздрогнул. Потом встал с кресла и отошел в тень.

Он смотрел на мальчика. Что он говорит? Как он это говорит!.. Никогда он не видел в сыне такой горячности. Вот как проявилась в нем испанская кровь его матери! А ведь Анхель совершенно не помнит ее…

Мужчина был вынужден признать, что упустил важный момент в воспитании сына. Он нанял русскую ему в няни исключительно по своим соображениям. В его планы не входила такая привязанность Анхеля к женщине, главная задача которой была научить мальчика в совершенстве русскому языку. Слишком велика была его ненависть к русским, чтобы он мог предположить вероятность вызвать в ребенке чувства, питаемые лишь к родному существу.

Ошибся ли он? Нет! Этой войны он не проиграет. Он должен безраздельно властвовать в сердце своего сына. А его сын должен быть оружием в его руках. Это его солдат. Его лучший солдат. Сын будет верен только ему и не станет задумываться над его приказами. Это же… досадное препятствие, да и только. Если нельзя преодолеть его прямо, значит, он добьется своего хитростью. Ему ничто не помешает достигнуть цели, стоит только поменять тактику.

Именно так он и поступит.

Анхель не мог видеть его лица. Почему-то оттуда, из тени, отец произнес немного глухим, как показалось мальчику, голосом:

– Запомни, Анхель. Ты мой сын. Отец никогда не пожелает сыну плохого, а сын никогда не ослушается отца.

Анхель замер. Сейчас папа произносил те же слова, которыми Маша всегда утешала его в непоправимых детских горестях. Слезы подступили к горлу. Он уже не знал, от чего: сердце его разрывалось сейчас от долга перед Машей и долга перед отцом. Папа впервые так говорил с ним.

Отец замолчал. Анхель опустил голову. Он уже не мог сдерживать слез и беззвучно плакал, не позволяя себе даже вытереть их.

– Но ты… – продолжал отец. – Есть в жизни моменты, и важные моменты, сын. Их не будет много, когда ты можешь употребить всю свою власть надо мной, твоим отцом, а я признаю, что ты имеешь такую власть, и просить или… требовать сделать исключение в установленном Богом порядке вещей… – Отец снова замолчал. – Я должен изменить сейчас свое мнение… Взять назад мое слово. Понимаешь ли ты, осознаешь ли ты всю ответственность этого шага?.. Готов ли ты его сделать?.. Тот ли это момент?..

Анхель поднял голову и двумя руками по очереди вытер слезы с лица. Что-то словно расправилось внутри него. Отец вышел из тени и смотрел на Анхеля. И тот твердо и отчетливо, не отводя взгляда, произнес:

– Да, отец!

Тот подошел к Анхелю и положил ему руки на плечи:

– Маша остается! Все подозрения я с нее снимаю. Мое слово!

На следующий день Анхель со всей серьезностью завел с Машей разговор о Боге, православии и церковных таинствах, из которых крещение интересовало его больше всего.

– Ты веришь в Бога, ангелочек?.. Или тебе русские молитвы нравятся? – Маша и не ведала, какой силы гроза пронеслась над ней, не затронув, а Анхель не стал ей рассказывать о ночном разговоре с отцом. Она радовалась тому, что мальчик не сторонится ее, как было прежде, и не бежит от нее, стоит дотронуться до него.

– Я хочу, чтобы ты была моей ма… крестной матерью. Я прошу тебя об этом.

Православная церковь находилась в центре города. Не очень удачно втиснутая между домов, она не производила впечатления особым величием. Но стоило войти внутрь храма, как мнение полностью менялось.

Маша подошла к священнику и о чем-то с ним вполголоса говорила. Тот сделал знак, и к нему тотчас подошли еще один священнослужитель и женщина, прислуживающая в церкви. Анхель терпеливо стоял у входа, когда Маша позвала его.

Они поднялись на второй этаж. Помещение было довольно просторным (это показалось Анхелю странным: он думал, что православный храм мал и кроме общего зала в нем ничего нет). В центре комнаты была купель с водой и столик, на котором стоял кувшин, лежал крест и еще какие-то предметы.

Маша подала Анхелю приготовленную ею крестильную рубашку и попросила мальчика переодеться за ширмой. Потом взяла за руку и встала рядом с ним спиной к окну, забранному решеткой.

– Знаешь ли ты, отрок, молитвы? – спросил священник Анхеля.