— Мне кажется, она хочет стать Владычицей.

— Или я что-то не понимаю, или самый простой путь в царицы — это стучать и давать всем подряд, — фыркнула Персефона. — Насколько было бы проще, если бы это было предназначено ей, а не мне.

Аид припомнил, каким гадким чувством юмора обладали покойные мойры, и решил, что если бы Персефоне предназначили что-то другое, она бы тоже не порадовалась.

Примерно то же сказал царице Минос — но кратко, буквально в двух словах. Владычица сухо кивнула — они уже заходили в тронный зал — и, не удостоив взглядом сонм теней, при виде царицы образовавших живой коридор, прошествовала к трону.

Невидимый Аид же задержался на пороге, осматривая длинное и мрачное помещение. Окон в тронном зале не было и при нем, проблема всегда решалась десятком зачарованных канделябров, беспорядочно свисающих с высокого потолка.

Собственно, канделябры были единственным, что осталось без изменений со времен Аид.

Даже потолок, и тот был зачем-то выкрашен коричневой краской. И стены тоже — хотя это «гениальное» цветовое решение не сразу бросалось в глаза из-за многочисленных, выполненных в красно-бурой гамме гобеленов.

Тронный зал явно должен был наводить на ужас, иначе зачем нужно было увешивать его искусно вытканными изображениями грешников с Полей Мук. Впрочем, подойдя ближе, Аид понял, что погорячился насчет «искусности» — Сизиф, Тантал, Данаиды и остальные изображались в неестественных позах, со зверскими выражениями лиц, и все в запекшейся крови, как будто попали на Поля Мук прямо с кровопролитной битвы. И да, Тантал тоже, хотя он, вообще-то, стоял по горло в воде. «Вода» была вышита голубыми стежками поверх основного рисунка.

И было бы ещё ничего, если бы неведомый гобеленщик не вышил всех грешников, независимо от пола и возраста, на одно лицо.

Кстати, смутно знакомое.

После недолгих раздумий бывший царь заключил, что оно могло принадлежать сыну Гефеста и Деметры, если бы таковой имелся. После чего Аид твёрдо решил посоветовать Персефоне перевесить гобелены поближе к входу в Тартар.

На полу многострадального тронного зала валялся длинный ковёр цвета запёкшейся крови. Проследив взглядом по этому ковру, напоминающему язык больного животного, экс-царь уткнулся взглядом в два трона — чёрный и красно-золотой.

На чёрном троне гордо сидела Персефона, а красно-золотой пока пустовал.

Конфигурация второго трона показалась Аиду знакомой, и он подошёл поближе. Ему не пришлось долго рыться в памяти, чтобы опознать в этом ужасе свой собственный бывший трон. Когда-то он тоже был чёрным, а теперь его зачем-то покрыли позолотой и утыкали крупными рубинами. Со всем остальным грязно-коричневым безобразием эта вырвиглазная роскошь не сочеталась.

Общее впечатление от тронного зала получилось довольно гнетущим.

Аиду не пришлось долго думать, что же конкретно его гнетёт.

«Неужели за тысячу лет в Элладе не умер ни один приличный архитектор?!» — подумал он. — «Зевс что, из вредности наделяет их бессмертием?»

Персефона

Персефона уселась на трон и осмотрела сонм ждущих суда теней. Блекло-серое море умерших заколыхалось, перемешиваясь: тени обычных смертных отступали назад, а герои, басилевсы или особо закоренелые грешники — те, чью участь по каким-то причинам не смогли определить Минос, Эак и Радамант и которых должны были судить Владыки — выступили вперёд.

На самом деле, далеко не все тени нуждались в индивидуальном суде. Героев, например, почти всегда отправляли в Элизиум — ну, если при жизни они не ухитрились нанести какое-нибудь страшное оскорбление всему Олимпу — и, казалось бы, что тут решать. Только эта братия в основной своей массе состояла из сыновей, внуков или правнуков олимпийских богов (добрая половина приходилась на Зевса), и требовала соответствующего отношения. Некоторые еще возмущались, что вместо подземного царя их судит царица — что ж, в таких случаях Персефона просто предлагала герою подождать, пока у Ареса не появится соответствующее настроение. А случалось оно примерно раз в десять лет, и все это время незадачливой тени приходилось торчать в тронном зале.

В последние пятьсот лет Арес почти не уделял внимания управлению Подземным царством. Пожалуй, тысячу лет назад, когда Неистовый только взял в жены Персефону и воцарился в Подземном мире, он пытался переделывать мир под себя, но довольно быстро остыл. Царица знала — Подземное царство оказалось слишком спокойным. Что это за царство, в котором нет войн, нет смертных, которых можно убивать сотнями просто потому, что хочется, и в которое никак не заманишь Афродиту? О нет, Арес быстро наигрался во Владыку Подземного мира и захотел большего. И сейчас он все реже спускался в своё, все меньше уделял внимание Персефоне — но она не расстраивалась.

Меньше всего ей хотелось, чтобы Арес вспомнил, что он царь — и, тем более, чтобы это вспомнили обитатели Подземного мира. Не для того она потратила столько времени, чтобы стать здесь своей. И настоящего царя искала вовсе не для того, чтобы подземные жители посмотрели-посмотрели на Ареса и решили: вот он, Владыка.

Вспомнив про Аида, Персефона вновь ощутила укол разочарования. Она не считала равноценным разменять сотню лет поисков на пару забавных баек. Но что поделать, если бывший царь оказался настолько упрям…

Впрочем, решила царица, не стоит зацикливаться на неудачах. Пожалуй, если оплакивать каждый свой неудавшийся план, можно рыдать сутки напролет. Сумасшедшие мойры здорово повеселились, когда определили её в жёны Подземному Владыке. Царица нисколько не жалела этих злобных старух — пожалуй, не прикончи их Аид, она сама взялась бы за меч. Им следовало сдохнуть хотя бы за то, что они сделали с её дочерью. Точнее, за то, что Арес сделал с её дочерью после того, как узнал о последнем пророчестве, изречённом дельфийским оракулом, но вытканном руками мойр.

Как было бы прекрасно, если бы серп Крона одним своим росчерком прекратил существование драгоценного мужа! Впрочем, если порубить его на куски и сбросить в Тартар, выйдет вполне себе ничего. Вечные мучения в Тартаре всяко лучше мгновенной и почти безболезненной смерти.

Определившись таким образом со следующей целью, царица позволила себе улыбнуться. Тень, которую она как раз отправляла в Элизиум (какой-то мелкий царёк из Фессалии, дальний родственник Геракла), нервно дёрнулась и припустила к Лете.

— Когда-то я тоже умел так улыбаться, — шепнул ей невидимый подземный царь.

Аид был совсем рядом, она даже чувствовала исходивший от него тонкий аромат степных трав и тщательно выделанной кожи, но точно не смогла бы определить, откуда он доносится. То же и с голосом — казалось, шёпот звучит со всех сторон одновременно.

В какой-то момент Персефоне почудилось: Аид сидит на соседнем троне с двузубцем в руке и пристально изучает склонившуюся перед ступенями тень. И не варварские на нём одежды, а черный гиматий, и кожа такая же бледная, как у неё, и волосы не собраны в косы, а распущены по плечам…

Царица на мгновение смежила веки, стряхивая с себя видение, усилием воли выбросила бывшего Владыку из головы и снова занялась судами.

Кроме нескольких почивших героев её вердикта ожидал эллин, из непонятных соображений нареченный именем «Олимп». При жизни он грабил, убивал и не стеснялся хулить богов (больше всего доставалось Гере, потому, что семейная жизнь у него не сложилась), поэтому Элизиум ему явно не светил. Но Минос, Радамант и Эак не смогли определить для него кару, потому, что любое наказание звучало бы как издевательство над настоящим Олимпом:

«Олимп будут вечно раздирать на части голодные псы»

«Олимп будет сброшен в Тартар»

И даже нейтральное «Олимп обречён вечно скитаться по асфоделевым лугам» в таком контексте звучало как-то не очень.

Персефона долго перебирала возможные варианты, пока наконец не решила, что Олимп будет вечно возносить хвалу волоокой Гере, по нормативу не меньше пяти раз в час, и не услала тень на Поля Мук.