Получив неофициальное приглашение, Итачи осторожно входит в комнату и садится на шаткое деревянное кресло-качалку.

— Напомню, что ты сможешь покинуть помещение только после выполнения условий нашего соглашения.

Ее улыбка немного тускнеет, и Сакуре приходится напоминать себе, что ей, в конце концов, повезло, что она уйдет отсюда со своей жизнью и парой оригинальных солнцезащитных очков Диор. Она опускается на холодный деревянный пол, скрестив ноги и вытягивая небольшое количество чакры в раскрытые ладони.

— Иди сюда, Учиха. Мы закончим это.

Итачи подчиняется, уже поняв, что спор бесполезен, но закрывать глаза в ее присутствии ему все еще неудобно. Он не может отделаться от подозрения, что, если бы это было вообще возможно, она взяла бы несколько лучших магических маркеров Тоби (которые, как он знает, она припрятала где-то здесь) и нацарапала бы унизительные фразы на его лице, пока он ни о чем не догадывается.

Его нос недовольно дергается при одной мысли об этом, и Сакура сильно стучит по нему свободной рукой.

— Не двигайся, нервы в глазах очень нежные, и если хоть один маленький нерв будет пережат, ты можешь всю оставшуюся жизнь видеть все в оранжевом свете.

Давление ее чакры на его оптические нервы увеличивается — это неудобно, странным образом, который он не может точно определить, и Итачи вздрагивает.

На мгновение чакра Сакуры иссякает.

— Ты боишься щекотки, Учиха? — недоверчиво спрашивает она.

— Не будь смешной, Сакура. Ничего подобного.

Он проклинает свою неспособность открыть глаза и пристально взглянуть на куноичи, но, к счастью, она возвращается к своему обычному распорядку; пока совершенно из ниоткуда не возникает еще один всплеск неприятного ощущения. К его большому замешательству, Итачи вздрагивает, и его гордость, которая уже сильно пострадала за последнюю неделю, получает еще один удар, когда Сакура громко смеется.

— Ты боишься щекотки!

Итачи не может видеть, но остальные его чувства все еще целы. Недолго думая, он протягивает руку, сжимая пальцами ее необычайно тонкую шею.

— Куноичи, если я открою глаза и узнаю, что могу видеть мир только через пикантный цитрусовый спектр, мне придется устроить тебе ад, — говорит он самым шелковистым опасным тоном.

На этот раз Сакура сдерживает свой смех, хотя он все еще мог слышать едва сдерживаемый юмор, клокочущий под ее ответом.

— Я извиняюсь. Не волнуйся, однако, ты не увидишь оранжевый. Розовый, возможно? В любом случае, Итачи, пожалуйста, отпусти мою лодыжку. Я считаю, что это граничит с сексуальными домогательствами.

Итачи ничего не может на это сказать, но он убирает руку с ее лодыжки.

— О, блять, — бормочет себе под нос Сакура.

— …Прости?

— Ничего-ничего!

Следующие полчаса Итачи лихорадочно пытается определить наименее глупый из «тонких» способов, как сообщил ему Дейдара, который будет уместным, чтобы намекнуть на его «привязанность» к Сакуре.

— Итак, — невозмутимо говорит он, про себя не в силах поверить, что только что начал предложение с использования союза. Он, должно быть, действительно далеко ушел. — Что тебя ждет по возвращении в деревню?

Его глаза все еще закрыты, но он с удовлетворением слышит ее тихий, поспешно сдавленный вздох удивления, прежде чем она быстро приходит в себя и отвечает.

— Возвращение к моему обычному режиму долга, чести, спасение жизней моих товарищей, попытка посадить твоих товарищей в тюрьму, чтобы они могли прекратить свои покушения на жизнь моего лучшего друга, и, о, — выглядеть потрясающе в моих новых солнцезащитных очках Диор, конечно.

— Мило, — сардонически говорит Итачи.

— А ты что будешь делать, когда я уйду? — сладко спрашивает она, и он чувствует легкую боль, когда она чинит один из последних потрепанных нервов.

— Вернусь к моему обычному распорядку выполнения каждого действия, которое полностью противоречит заявленной цели в жизни, — отвечает Итачи после секундного размышления. — Вместе с тем, чтобы избежать тюремного заключения от таких, как ты, чтобы я мог продолжать сеять хаос по всему миру, и, о, купить новые солнцезащитные очки Версаче, конечно.

Он вознаграждается небольшим смехом, который она сдерживает.

— О, я вижу, улучшение. Но ты все еще ужасно жуткий человек и злодей для всего человечества, ты знаешь, — сообщает ему Сакура как ни в чем не бывало, и он может услышать маленькое зерно правды в осторожно беззаботном тоне, произносящем ее следующую фразу. — Надеюсь, ты знаешь, что я буду ненавидеть тебя преданной и страстной ненавистью до конца своей жизни за то, что ты заставил меня таким образом скомпрометировать мою честь.

Итачи слегка ухмыляется.

— Я знаю. На самом деле, я наслаждаюсь этим.

Сделав это заявление, Итачи чувствует, как нежное ощущение ее чакры медленно уходит из его глаз.

— Открой глаза, — инструктирует она, — и скажи мне, каково это.

К его облегчению, его недавно восстановленное зрение не предполагает, что он будет видеть все в различных оттенках оранжевого. На самом деле, это не что иное, как совершенство.

— …Удовлетворительно, — медленно произносит он.

В тусклом вечернем свете ее зеленые глаза ловят несколько пятнышек золотого света свечи, превращающих их в расплавленный изумруд, и Итачи с удивлением понимает, что за последние несколько лет его ухудшения зрения все цвета, которые он видел, были отфильтрованы и приглушены оттенками серого. Теперь, однако, Сакура вся такая преувеличенно ярко-розовая, зеленая и красная, такая яркая и веселая, что на самом деле его должно тошнить.

— Полагаю, на языке Учиха это переводится как «отлично», — ухмыляется она, откидываясь на спинку кровати, оправдываемая своей гордостью.

Итачи поднимает бровь.

— У тебя действительно достаточно опыта работы с моей прозой, чтобы перевести ее в твои обычно бурные обороты речи?

Он удивлен, увидев легкую тень веселья, мелькнувшую в ее глазах, прежде чем она исчезла так быстро, как будто ее никогда не было. Она стоит, роскошно потягивается и тыкает его в ключицу, что уже вошло у нее в привычку.

— Однажды я была знакома с твоим младшим братом, — небрежно говорит она, прежде чем одарить его довольно отвлекающей улыбкой. — И, на случай, если это ускользнуло от тебя, ты довольно разговорчив в моем присутствии. Жалко, еще бы пара сеансов, и я держу пари, что ты раскрыл бы свои самые глубокие, самые темные секреты.

Это слишком близко к сердцу Итачи, и он быстро принимается осматривать каждую мелочь в комнате. Он внезапно осознает тот факт, что именно это Кисаме тактично назвал бы подходящим моментом для удара, но на этот раз его инстинкт хищника, кажется, полностью покинул его.

К его удивлению, Сакура внезапно останавливается, глядя на него как завороженная.

— О, Ками, — выдыхает она — привычка, которую она переняла у Кисаме. — Не могу поверить, что не поняла этого раньше.

Итачи невольно отступает назад, его глаза осторожно сужаются, как будто он готовился к битве.

— О чем ты говоришь?

— Твой маленький секрет, Учиха, — отвечает Сакура, полностью уверенная в себе.

— У меня нет секретов, — непоследовательно говорит Итачи, надеясь, что она забудет, что вся его жизнь на самом деле основана на секретах и тайнах.

— Ты нюхаешь лак для ногтей, не так ли?

Вряд ли это то, что он ожидал услышать от нее, и он тупо моргает.

— …Что?

— Ты слышал меня. — Сакура скрещивает руки на груди и проницательно изучает его. — Это объясняет раздвоение личности и прочее.

Даже перед лицом этого нелепого обвинения Итачи кажется, что он почти… рассмеялся, и это действительно шокирующая перспектива для него.

— Уверяю тебя, Сакура, — мягко говорит он, возвращая свое обычное самообладание. — Я не… нюхаю лак для ногтей.

Куноичи заметно сдувается; она была уверена, что, наконец, нашла решение таинственной загадки, которой был Учиха Итачи.

— Хорошо, — почти дуется она, протягивая ему руку. — Пойдем вниз — я хочу попрощаться с твоими… друзьями.