В прошлый раз она была напугана, бежала от судьбы, слишком ужасной, чтобы до конца осознать, — навстречу неизвестности, которая была столь же пугающей. Однако в этот раз…
С едва заметной улыбкой куноичи поворачивается и бросает последний взгляд на Коноху. В этот раз она не боится. Сакура бежит к чему-то (к чему-то, что не должна была отпускать), что на самом деле имеет значение.
Деревня Скрытого Дождя
Дорога заняла пять дней.
Пять долгих, ужасных, мучительных дней. Кажется, что Харуно никогда еще в своей жизни не была так счастлива увидеть конкретное место.
Справедливости ради, рассуждает Сакура, предлагая охранникам у ворот разрешение на пересечение границы — одну уцелевшую водяную лилию оригами, сложенную самой Конан: золотую бумагу с ее личной печатью. Это уже не тот жалкий, полуразрушенный город-призрак, каким был раньше, два с половиной года назад. Под руководством Пейна и Конан Дождь определенно расцвел. Каждая дорога и переулок были полностью, безупречно заасфальтированы, а полуразрушенные развалины, которые раньше служили гражданским жильем и различными витринами магазинов, были заменены элегантно выглядящими зданиями с несомненно сложной архитектурой и дизайном. Сам город несколько расширился — это жилой район, а значит ночью здесь довольно темно, но через несколько кварталов ирьенин может различить сияние огней вдалеке.
Это место было таким незнакомым и отталкивающим, когда она впервые увидела его, но теперь ноги Сакуры, кажется, сами несут ее по боковой дорожке деревьев и уединенной тропинке, ведущей к большому полю, под которым расположена штаб-квартира Акацуки. Под ногами девушки по меньшей мере пять дюймов грязи. Даже ботинки на толстых каблуках немного проваливаются, из-за чего розововолосая куноичи морщится, с трудом пробираясь к середине поля. Последние пять дней безостановочно лил дождь. Она насквозь промокла, и к настоящему времени грязь, вероятно, каким-то образом химически связалась с ее телом. Как бы то ни было, это все еще ужасно позорное место. К счастью, Конан в течение прошлого года умоляла Пейна, чтобы Акацуки рассмотрели возможность переноса штаб-квартиры в видимое место, но он сказал, что потребуется по крайней мере шесть месяцев, чтобы собрать необходимые средства.
Сакура останавливается в середине поля, прямо над тем местом, где должна располагаться кухня, с опаской глядя на землю. В такие моменты Итачи всегда был рядом, но куноичи знает, что Пейн и Конан добавили ее сигнатуру, чтобы она без проблем могла преодолеть барьер. Тем не менее, ирьенин испытывает мгновение оцепенелого трепета, когда зажмуривает глаза и изо всех сил концентрируется, а затем…
Возникает странное покалывание по всей длине позвоночника и внезапное, ошеломляющее ощущение головокружения. В течение секунды Харуно заставляет себя открыть глаза, смутно отметив, что прислоняется к стене, чтобы сохранить равновесие, и не видит ничего, кроме туманных, плавающих фиолетовых пятен, контрастирующих на фоне кромешной тьмы.
— Сакура.
Голос мягкий, безмятежный и знакомый. Зрение Сакуры проясняется, и Конан уже вкладывает ей в руки теплую чашку с чем-то ароматным и дымящимся. Правая рука Лидера одаривает гостью нежной улыбкой, будто нисколько не удивлена, став свидетельницей внезапного и импровизированного возвращения пропавшей участницы организации, с которой стекает целая река воды и мерзкой грязи на чистые полы из темного дерева.
— Спасибо, — бормочет ирьенин, смущенно встречаясь взглядом с Конан. — Я…
— Я знала, что ты вернешься, — заявляет основательница Акацуки в своей обычной спокойной, безапелляционной манере. Посчитав, что Сакура относительно устойчиво стоит на ногах, она отступает назад, возвращаясь к плите, где, по-видимому, была занята до этого. — Онигири с умебоши, я полагаю? Ты, должно быть, невероятно голодна.
Сакура ставит чашку с апельсиновым чаем на столешницу, рассеянная и неспособная уделить даже самое короткое мгновение, чтобы насладиться долгожданным теплом и сухостью кухни. Она не испытывала ничего подобного за последние пять дней. — Конан, прости, но мне нужно увидеть Итачи…
Внезапно что-то холодное и стальное упирается ей в спину, и каждый мускул в измученном теле ирьенина напрягается, после чего она медленно поворачивается.
— Кисаме, пожалуйста, — бормочет Конан, не отрываясь от тщательного приготовления риса так, как любит Сакура. — Избавь нас от очередного спектакля. Она и так достаточно натерпелась.
— Чушь собачья, — рычит Хошигаки, однако тянет Самехаду назад, хотя и неохотно. Он свирепо смотрит на розоволосую куноичи, которая спокойно встречает его взгляд, не испуганная ростом почти в два с половиной фута. У девушки было много времени подумать по дороге сюда, и она предполагала подобное развитие событий. За последние два года у них с Кисаме сложилась своего рода дружба… Но отношения Кисаме с Итачи бесконечно крепче, о чем Харуно всегда знала.
Они оценивают друг друга в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем Кисаме, наконец, заговорил. — Какого черта ты так долго, куноичи? — Грубо спрашивает он. — Неужто, ты думаешь, что можешь вернуться после того, что натворила…
— Я совершила ошибку, — шипит в ответ Сакура, выпрямляясь во весь рост. — Я не собираюсь за это извиняться, но я смирилась со своей жизнью и сделала свой выбор. А теперь дай мне пройти.
Хошигаки оценивающе оглядывает девушку, которая с удовлетворением видит, как расширяются его глаза, заметив отсутствие протектора Конохи, закрепленного в волосах или на лбу. — Все с тобой ясно, — наконец комментирует шиноби, все еще выглядя несколько ошеломленным.
Он отходит в сторону, и, в последний раз оглянувшись на Конан, которая одаривает ее легкой, ободряющей улыбкой, Сакура выходит из кухни, не в силах унять внезапно учащенное биение своего сердца. Однако вместо того, чтобы остаться в стороне, Кисаме следует за ирьенином. — Прости, — резко говорит нукенин, не глядя на нее. — Я просто…
Девушка тоже упрямо смотрит вперед. Интерьер штаб–квартиры претерпел драматические изменения после смерти Мадары — коридоры, некогда черные как смоль и довольно угрожающие, тепло и ярко освещены мягкими шарами золотого огня чакры. — Как он? — Не менее резко спрашивает куноичи, стараясь, чтобы голос звучал хотя бы немного спокойно.
— Ужасно, — коротко отвечает Кисаме. — Ни разу не выходил за пределы штаб-квартиры. Он и Конан являются официальными политическими и дипломатическими советниками Лидера, поэтому Итачи загрузил себя бумажной работой, чтобы оставаться занятым. Достаточно трудно заставить его поесть — несколько дней он питался исключительно чаем, пока Конан не начала приносить поднос еды. — Бывший шиноби Тумана бросает взгляд в ее сторону. — Я пытался уговорить его пойти со мной на задание на следующий день в память о старых временах и все такое, но у меня такое чувство, что он всегда беспокоился, что ты можешь прийти в любое время, а его не окажется в штабе.
Эти слова — словно физический удар, и Сакуре приходится на мгновение закрыть глаза, пытаясь сохранять спокойствие. — О, — все, что получается вымолвить. Ее голос в миллион раз тише, чем хотелось бы.
По-видимому, сжалившись над девушкой, Кисаме грубо похлопывает ее по плечу, остановившись возле нужной комнаты. — Итачи сейчас разговаривает с Лидером о каком-то договоре с Конохой, — объясняет Хошигаки, прежде чем отвернуться. — Он должен вернуться примерно через полчаса или около того.
Сакура изо всех сил старается изобразить какое-то подобие улыбки. — Спасибо тебе, Кисаме.
Повернувшись к ней спиной, ниндзя-мечник небрежно поднимает одну руку. — Без проблем, малыш. Хорошо, что ты вернулась.
Сакуре требуется некоторое время, чтобы найти ключ от комнаты Итачи в кармане. В следующую секунду она входит в пустое помещение, осторожно щелкая выключателем сбоку от двери.
Помещение пахнет им и чаем. Внезапное ощущение заставляет грудь Харуно сжиматься от чистой ностальгии, оглядывая комнату. Первое, что ее поражает, — повсюду разбросана бумага, большие аккуратные стопки черновиков различных международных договоров расположены по всему рабочему столу и в ножках кровати. Вокруг расставлено несколько недопитых чашек чая, но куноичи все равно пробирается к краю его кровати, проклиная свою промокшую, грязную одежду.
