– Потом расскажу.

Елаг кивнул.

Потом не получилось. Наставник лютовал, руганы были все, кое-кому из младших достались обидные оплеухи. Выговаривал и ярским княжичам, тихо, крепко, жёстко. Они слушали молча, стиснув зубы.

К полудню все до единого ученика выбились из сил. Заруба в очередной раз гаркнул: «Мир!» – и многие сели на землю, где стояли. Жилистый, выносливый, словно старый мерин, Ратмир дотащился до телеги, распластался на спине наповал убитым. Крас, вставший сегодня по своей воле против двоих, еле дошёл до травы у плетня.

Дарьян поплёлся за Есением в тень у жеребятника, с наслаждением лёг на прохладную землю. Разговаривать сил не было. Мальчишка подбежал с большим ковшом колодезной воды и ему пришлось бегать ещё трижды, чтобы напоить и оплеснуть разгорячённых господ.

После долгого яростного перестука тишина на ратной поляне казалась глухой, непривычной. Лишь тяжёлое дыхание, сопение и громкое, жадное глотание воды.

Вскоре Есений поднялся, махнул на прощанье ладонью и нетвёрдой, шаркающей походкой побрёл прочь.

Бодрый и выспавшийся появился на пороге хлева к вечеру. За плечом вкусно пахла и от каждого движения постукивала содержимым увесистая заплечная сумка.

– Переселяюсь, – сообщил ему Дарьян, – выделили подклет на дворе какого-то боярина.

Небо заволокло серым. Окрепший ветерок бросил в лицо петляющим по узким улочкам елагу и плугарю первые редкие капли.

Челядин с пожитками ушёл далеко вперёд, торопился, зря мокнуть не хотел. Дожидался у единственной двери длинной двухъярусной избы. Оказалось, что вход в подклет прямо с улицы, а не со двора, как в остальные помещения.

Для одного жильца комната была просторной. Земляной пол устлан соломой и для отпугивания вшей – лебедой. В дальнем углу по левой стене стоял большой, укрытый овчинами сундук-постель. В правой стене – распахнутое, затянутое от комаров жидкой прозрачной тряпкой оконце и маленькая запертая дверца во двор. Меж ними на широкой лавке стояла бадья для умывания, под ней – пустое ведро.

Есений сбросил котомку на стол у окна. В ней стукнуло, по комнате поплыл вкусный аромат жареного мяса.

Челядин, размахивая руками, объяснил где на дворе колодец, где отхожая яма, и что дверь отсюда во двор на ночь запирается, сбегал за водой и принялся мести порог.

– Иди, – распорядился Есений, – зайдёшь к Дарьяну Велигостовичу утром, узнать не надо ли чего.

Дарьян хотел было челядина за помощь поблагодарить, но после слов елага рот закрыл. В доме отца рос отпрыском знатного рода, няньки обихаживали, берегли, а за годы в доме отчима привычка к обслуге выветрилась, разве что мать или наёмные дворовые постирают да на стол подадут.

Парень тут же вышмыгнул во двор, пока господа не передумали и дел не навалили.

Замешательство Дарьяна княжича развеселило.

– Есть хочешь? – он достал высокую стеклянную бутыль с тёмным и пенным внутри, ноздрястый пуховый ярский хлеб с каменной коркой, две глубокие деревянные миски, связанные друг с другом доньями наружу, в зазор меж ними подтекал золотой сок. – Сумку Ивица собирала, обмолвился, что к тебе иду, – он подмигнул и вытащил румяные пирожки, обёрнутые листом ревеня – гостинец положила.

Ветер нагнал на Яргород тяжёлые тучи, сгустил раньше времени сумерки. Дождь забарабанил споро и вдруг.

– Расскажешь, как в ближний круг Ратмира затесался? – княжич оторвал от румяной жареной куры.

Оголодавший Дарьян с удовольствием сделал то же и, задобренный вкусным застольем, вкратце пересказал разговор с Ратмиром. Всё, кроме уговора.

За непринуждённостью елага, его увлечённостью едой, едва уловимо проскальзывало напряжённое внимание.

– Будешь? – он вытер руки о полотенце и стал разливать кислый квас по большим деревянным кружкам.

– А ты почему здесь? – Дарьян отхлебнул от прохладной пенной горы. – Елажский княжич в учениках на ратной поляне у ярского? Не поверил бы, если б где такое услышал.

Есений потягивал из кружки, локтями упёрся в стол, взглядом – в окно. Жидкая тряпица почти не скрывала улицу, Дарьян и сам пару раз глянул: нет ли кого – был уверен, что и княжич не только лишь стихией любуется, но дождь шуршал о пузатые брёвна, стучал о глиняные черепки, рассыпанные у забора, звенел медным тазом, забытым у колодца, и надёжно скрывал разговор елага и плугаря.

– Твой отец немощен, слеп, тебя за глаза уж князем величают. Скоро сядешь за стол с Сивояром, большие дела решать будешь. Зачем тебе на ратной поляне лицо под ярские кулаки подставлять?

Княжич заговорил чуть слышно и нехотя.

– Это очень удобно – брать на обучение наследника. Тем более, если он единственный. Князь-данник становится намного дружелюбней. Ему не лезут в голову мысли заключить тайный союз с врагами, перестать платить дань. Ещё в этом случае гораздо легче получить согласие на присутствие в княжеском городе своей рати и своих людей в Совете. Вашему князю повезло, его наследник слишком стар и толст, чтобы обучаться в ближнем круге Ратмира, ясно, что смеху будет больше, чем пользы.

– Ты здесь пленник? – не поверил ушам Дарьян.

– Почти. Добровольный заложник уже второе лето. Решил любезное приглашение Сивояра принять, знаю, яры умеют быть настойчивыми. – И зашептал, едва разлепляя губы: – Отца и мать жалко, считают, дома безопаснее.

– Боишься? – изумился Дарьян, а потом решительно помотал головой: – Яры убить не решатся. Не так, не в открытую. Горяне ведь ждут хоть малейшего повода, чтобы оланков к войне склонить, глядят в оба не нагадил ли Сивояров псиволк с чужой стороны границы. У нас шепчутся, оланки почти созрели.

– А зачем в открытую? – Есений взял бутыль, долил в кружки. – Сивояр кровью за мою безопасность поклялся, в открытую клятву крови они не нарушат, но люди-то умирают по разным причинам. – Квас шипел и пенился от тоненькой струйки. – Несчастья случаются каждый день. Особенно на охоте. Или на ратной поляне.

– Ты о брате? Всё-таки думаете яры? – осторожный шёпот Дарьяна чуть не утонул в шуме дождя.

– Не знаю, – вздохнул Есений. – От смерти мятежного елажского княжича никто не получил больше, чем они.

– Да, не получил, – со вздохом согласился Дарьян. Помолчал. – Но «мятежный» – это сейчас не про тебя. И вообще не про елагов. Яров в Совет и на свою землю пока не пускаете, а во всём остальном послушны. Так чего тебе бояться?

Есений надолго припал к кружке, кадык задёргался от больших звучных глотков.

– Хороший квас, – утёр губы ладонью, откровенный разговор прервался. – Сыграем?

Достал из сумки небольшую доску, расчерченную на тёмные и светлые клетки, следом – мешочек с шашками.

Игру начали невнимательно. Есений бодро двигал с клетки на клетку, но опомнился, лишь когда большинство башенок были накрыты тёмными дубовыми шашками Дарьяна, только тогда против воли начал втягиваться в игру, не ожидал, что противник окажется настолько умелым.

В подклете у Дарьяна елажский княжич стал частым гостем, но опасные темы всегда обходил стороной. Играли в шашки или ходили к реке на уединённый бережок с удобным заходом в воду. Идти было далеко, зато Есений мог побыть без ярского догляда.

Когда оставались вдвоём, туго, до хруста натянутую тетиву внутри него будто снимали с зарубки, плечи расслабленно опускались, во вдумчивом взгляде проступала радость, и тогда на меткую шутку в улыбке светились все зубы, вместо короткого кивка на ратной поляне.

Оба сразу почувствовали между собой внутреннее родство. В ближнем круге ощущали себя в стае приручённых молодых волков, смирных, иногда безудержно озорных, нахальных и бесстрашных. Под уверенной рукой вожака стая становилась послушной. Каждый на ратной поляне чутко ловил настроение княжича, пытался его желание предугадать.

Никто никогда не видел лицо Ратмира перекошенным от гнева, а надрывный крик слышала только мать у колыбели. Всегда сосредоточен, всегда настороже. Никогда не пил и, как показалось Дарьяну, словно нечисть священного железа, боялся вина. Оно притупляло внимание, развязывало язык, на людях выворачивало изнанкой. В этом бдительном спокойствии гнев или милость прочесть было трудно, и от этого во многих ближниках тлела неуверенность, шевелился страх опалы.