Ее смех был намного красивее и прекраснее грустного выражения, прилипшего намертво к лицу. На щеках появлялись ямочки, розовый росчерк рта обнажал ровные зубы, и желтизна глаз настолько прелестно блестела, что оторвать завороженный взор было почти невозможно. Чувствуя, как алеют уши от удовольствия, Том старался радовать ее как можно чаще — он, лишенный любви с самого детства, распускался, словно цветок, чувствуя ее и учась дарить в ответ.

А потом все закончилось. Оборвалось так резко, что словами не передать. Он помнит черные дни, неостанавливающийся дождь на улице и множество людей в черном. Ярче всех, буквально белея в светлых одеждах, выделялся брат умершего мужа Аланы — высокий, с отвратительно-злым лицом, он рыдал на ее похоронах.

Будто бы за несколько дней до этого не орал на нее, как бешеный, не швырял мебель в доме и не старался поцеловать. Мерлин, Том был на прогулке и, вернувшись, застал плачущую Алану, никогда раньше не повышавшую голос, кричащей на этого омерзительного человека. А тот в ответ лишь смеялся и откидывал ее ослабшие руки, все норовя задрать черную юбку, что-то говорил о закончившемся трауре, своей любви, ее жестокости.

Том не помнит. От шока из его наполнившегося обжигающими разрядами тела вырвалась яркая вспышка, отбросившая мистера Нэрроу в сторону. Грязно ругаясь, тот выхватил волшебную палочку и хотел было применить какое-то заклинание на ребенке, но Алана, вскрикнув, бросилась ему наперерез. Перехватив древко, она выдернула его из ослабевших от удара стихийной магией рук и, продолжая держать мистера Нэрроу на прицеле, выпроводила прочь.

Он вернулся ночью. Том уверен, что он. Дверь тихо отворилась, половицы заскрипели, но, проваливаясь в усталую дремоту, он не поднялся и не разлепил глаз — даже не обратил внимание, решив, что это Алана встала попить воды.

Следующим утром ее хрупкое тело было холодно, как лед. Ночная рубашка беспорядочно задрана, а ноги слегка прикрыты одеялом. Вбежавшая в распахнутую настежь дверь соседка, услышав плач и крик Тома, силой оттащила его прочь, ошалевшими и испуганными глазами рассматривая женщину, как будто бы застывшую в спокойном, ничем не омраченном сне.

Долгожданное умиротворение было на ее лице. Но тело — Мерлин, Том до конца осознал произошедшее лишь спустя десять лет — тело ее было опорочено, испорчено и изуродовано.

А он лишился любви. Лишился возможности жить, оказавшись все в том же приюте. Новый повод для насмешек и издевательств. Затаенная внутри злоба. И вечный кошмар, в котором мертвая Алана плачет и причитает, спрашивая, почему же он не помог. Почему он сладко спал, пока с ней творили подобное.

Но сейчас кошмар должен был закончиться. Постаревший и сошедший с ума старик, в доме которого стояли хмурившиеся и столько лет отворачивавшиеся от него колдографии Аланы, встретил Тома со смехом и распростертыми объятиями. Радость его, правда, быстро сменилась свинячьим визгом и мольбами о пощаде, но было поздно — когда-то маленький мальчик вырос и вернулся отомстить.

И позволить мистеру Нэрроу хотя бы смертью сделать что-то хорошее для другого: крестраж был создан. Вечность склоняла седую голову с короной из костей пред восходящим Волдемортом.

========== Немного о божествах. Том Риддл/Гермиона Грейнджер ==========

Том в голове. Том вокруг. Том везде.

Гермиона прикусывает губу и роняет голову в ладони, в душном классе шерстят пергаменты, и она прямо слышит, как скрипят шестерёнки в мозгах однокурсников, пока они решают очередную работу от профессора Риддла. Перед Гермионой лежит законченный вариант. Ей восемнадцать. Через полгода она закончит Хогвартс.

В этот раз.

Она сжимает зубы на коже настолько сильно, что проступают капельки крови. Они с Томом повязаны: то он главный злодей, а она отважная спасительница, помогающая его уничтожить, то он староста школы, очаровательно улыбающийся в стороне и заманивающий маленькую ученицу в свои сети, то он обычный человек из толпы, с которым ее сталкивает жизнь.

Она проживает девятнадцать лет рядом с Томом в двадцать второй раз. Прошлый закончился тем, что она убила его на балу, отравившись предложенным вином и упав рядом замертво. В позапрошлом от безысходности сиганула в пропасть. В третьем повесилась.

Том преследовал ее. Он улыбался, бережно касался длинными паучьими пальцами ее пушистых волос, закуривал сигареты и выпускал полупрозрачный дым в лицо. Том одурманивал. Том манил. Запретный плод, сорвав который, Гермиона умирает. Убежать нельзя — всегда оказывается рядом, спрятаться не удаётся — он вечно ее находит.

Она почти уверена, что Том дьявол в ее личном Аду. Мучает Гермиону и бровью не ведёт. Преподаёт наискучнейшие для неё лекции, в новом круге стирает воспоминания, заставляя ее догадаться об их двадцать второй жизни (больше или меньше? она уже сбивается), либо, наоборот, оставляет, с усмешкой смотря, как она испуганным кроликом мечется в его сетях.

За двадцать два раза Гермиона выучила его наизусть. Вбила под кожу, вывела на венах острым кинжалом, вписала между лёгкими и затаила образ далеко в подсознании. Том был во сне, Том был наяву.

Шептал ей на ухо об идеальности двух божеств, оставивших нимбы и спустившихся на землю, чтобы вечно гнаться друг за другом.

Аполлон и нимфа. Дьявол и грешница. Из них получился неплохой дуэт двух сумасшедших в комедийном театре без зрителей.

Гермиона медленно поднимается со своего места и механически берет листы с решённым тестом. Несколько учеников поднимают головы и равнодушно оглядывают ее образ. Клетчатая юбка шелестит, скрывая тугую нитку, обвязанную вокруг молочного бедра, в голове звенит пустота.

Гермиона кладёт листы на стол преподавателю, Том поднимает голову и дарит ей слабую усмешку, блестя чёрными глазами. Она в этих омутах захлебывается, в горле встаёт ком.

Гермиона знает его наизусть. Она Тома излучила досконально, ощупала, огладила, обдумала, перекрутила в голове, поставила в разные позы, увидела в разноцветных декорациях множества эпох, просканировала и записала на подкорку.

Она его выучила, но в ответ даже не улыбнулась. Усталость от их идиотской мучительной вечности подкатила к горлу.

Гермиона подняла руку, юбка защекотала кисть, пальцы сжали лезвие, блеснувшее в солнечном луче. Несколько капель крови упали на пол, Том подскочил, рот приоткрылся, он потянулся к ней…

Но Гермиона была быстрее в этот раз. Она отшатнулась назад и резко вспорола себе сонную артерию. Мир перед глазами потемнел на несколько долгих (почти вечных) минут. Тело безжизненно рухнуло на пол.

На двадцать третьем кругу она превратилась в фаворитку. И Том почему-то ни разу больше не позволил ей дотронуться до ножей. Он буквально запретил.

А Гермиона согласилась. Человек умеет приспосабливаться, и она смогла. Всё же, два раза подряд убивать себя слишком скучно, пора бы попробовать что-то новое. Например, отыграть настоящую любовь. Такого сценария с Томом у них ещё не было.

========== Обладать профессоршей. Том Риддл/Гермиона Грейнджер ==========

Быстрее, ярче, глубже. Том чувствует, как его профессорша мисс Грейнджер одними взглядами проникает в вены и вспарывает кокон самообладания. Ее глаза — тёплые и карие — унизаны жемчужинами скорби и вечного траура; чёрные одежды подчеркивают мимолётный отпечаток смерти, который Том чувствует, жадно втягивает каждый раз, как мисс Грейнджер проходит мимо; а руки — о, ее белоснежные тонкие руки — ловко вычерчивают формулы на доске. Том сидит за первой партой и с идеальной точностью губкой впитывает знания. Его глаза лукаво блестят, пока в душе бушуют страсть и похоть — он хочет оставить на каждом сантиметре ее белоснежной кожи отпечаток поцелуев.

Мисс Грейнджер, словно пугливая лань, избегает его в коридорах и редко замечает на уроках в отличие от других профессоров, влюблённых в него. Том настойчиво приносит ей дополнительные эссе и очаровательно улыбается. Плотоядный ангел, облизывающий клыки. Новая, совсем юная профессорша, сама не зная, сделала шаг навстречу погибели, переступив порог Хогвартса в прелестной шляпке с серым пером. Том ведь вместо любви может только жадно вытягивать жизненные соки.