А вот как раз с раскрытием в спальниках было неплохо, потому что в основном «бытовуха», по пьяни: где убил, там и заснул. Я шел как-то по улице около прокуратуры города и практически наступил на своего однокашника. Я его тупо не узнал. Пять лет проучился с ним на одном курсе и не узнал. Это был не человек. Он была тень.

– Леха, привет… Как дела?

– Привет… Какие дела? За мной 23 арестованных…

Я охренел. 23 человека в следственном изоляторе по твоим делам – это как жить?

Когда на учебе в «Сербского» нам показали бабушку, которая зарезала соседку и была признана невменяемой, следователи из регионов читали дело и возмущались низким уровнем следствия в Москве. Прям возмущались. А дело было именно этого моего однокашника. Я попытался заступиться и рассказать, что за этим следователем 23 арестованных. И он сделал все, что мог. Мне просто не поверили. 23 арестованных за одним следователем – такого просто не может быть. А они были.

Еще я понимал, что надо пойти позвонить заму по следствию. Два его следователя пропали и молчат. Но надо было еще подождать. 16.00. Нельзя так рано звонить. А то еще выдернет в прокуратуру поговорить ни о чем. Позвоню, как порядочный, в 16.40. Зама уже будет ждать жена, и он не захочет подставляться, ожидая двух своих следователей. Тем более что они просто горят на работе в пятницу вечером.

Голов неприятно рыгнул и сказал:

– Мне один врач говорил, что, если плохо переваривается, надо немного сладкого. Поджелудочная включится и выбросит ферменты.

Наверное, я посмотрел на него слишком тупым и безразличным к питанию взглядом. И Голов добавил почти трогательно:

– Ну чтобы протолкнуть. Понимаешь?

– Иди попроси у кого-нибудь. В отделе по несовершеннолетним: у девочек всегда есть к чаю, говорят.

Голов безропотно встал. Но в дверях задержался.

– А тебе не надо? Катю проведать.

– А причем тут Катя?

– Ну так… Она к тебе явно неровно дышит.

Мне стало неловко. Еще выражение такое вульгарное – «неровно дышит»! Я собрался и предельно хладнокровно сказал:

– Глупости не говори, – но, по-моему, мой голос выдал мою неловкость, приподняв немного высоту тона.

– Ну и зря. Почему я не нравлюсь Кате? Я бы сразу женился. Но я хорошим девчонкам не нравлюсь. Не знаю почему, – Голов искренне расстроился.

– Потому, что ты все время жрешь и воняешь все время едой, а женщины хотят внимания. Откуда у тебя внимание? – поддержал я товарища.

– Да, – согласился Голов, – я болен. Мне нужен врач. Я болен и одинок. Но я тоже хочу нравиться Кате, – надулся на жизнь Голов.

– Катя тебя полюбит, а ты променяешь ее на тарелку харчо.

– С грецкими орехами? – искренне и с эмоциональной вовлечённостью поинтересовался Голов.

И ушел просить печенье.

О чем вся эта жизнь? Я люблю Алису. И только ее. Алиса со мной солидарна и тоже любит только себя. Катя нравится Голову. Я, кажется, нравлюсь Кате. Успокаивало в этом несправедливо устроенном мире то, что Катя безуспешно нравится всему личному составу милиции, и Голову не должно быть слишком обидно. Плохо, наоборот, когда нравится только тебе, а ей нравятся все остальные. Эта мысль показалась мне достаточно мерзкой, и я успокоился.

– А, вот вы все где, – весело сказал Сева, хотя «всех» был один я, – нашел я физкультурника. И машину его нашел.

– Клево. Вот кого нам точно надо уже допросить. И где?

– Не знаю! – так же весело ответил Сева.

– Ты же сказал, что нашел?

– Ну, я его нашел, в смысле, где живет, знаю, какая машина. Телефон. Все знаю, – искренне весело продолжал Сева.

– У нас были его данные. Нетрудно узнать, где он живет и какая у него машина. А сам он где?

– Живет в съемной квартире, а машина по доверенности, между прочим, – немного обиделся Сева плохой оценке своего труда. – Живет прям над «Узбечкой» на втором этаже. Вырос на соседней улице, так что у нас в паспортном столе есть его фото по форме один.

– Дома его нет?

Честно говоря, вопрос был лишним: такой радостный Сева явно уже проверил адрес, который меньше чем в ста метрах от отдела. Но есть такие вопросы, которые мы задаем и думаем, что так надо. Говорит же тебе мама или жена: «Ты пришел?», видя тебя пришедшего, а ты и вправду пришел.

– Нету, и машины нету, но где-то она есть! – почему-то опять радостно продолжил Сева.

А я уже хотел немного поработать. Но не судьба. Пятница берет свое. Конец рабочей недели не будет зафиксирован допросом физкультурника. Я даже расстроился.

Вернулся жующий Голов.

– Я сказал, что ты здесь, а Катя про тебя даже не спросила. Это хороший знак! – прям при Севе сообщил Голов.

– А что Катя? Какая Катя? Наша Катя? А что с ней? Почему она должна спросить? – оживился Сева.

– Нет, не ваша, – сказал я холодно и зло посмотрел на Голова.

– А у вас что с ней – шуры-муры? Расскажи. Я могила, – не на шутку разволновался Сева.

– Это другая Катя, – решил исправить враньем свою ошибку Голов, – из прокуратуры. Это по работе.

– Из прокуратуры? – подозрительно спросил Сева. – А кто там у вас Катя?

– Ты ее не знаешь. Помощник по милиции. С другим отделом работает, – продолжал врать Голов; я даже не знал, что он так может.

Словосочетание «помощник по милиции» подействовало на Севу отрезвляюще. Это были те девочки, через которых наша Родина портила жизнь милиционерам, в основном через отмену постановлений об отказе в возбуждении уголовных дел, так называемые «отказные» или «отказники». Сева сразу загрустил. Вынесение необоснованных «отказных» в те года было главным инструментом по улучшению показателей, и только девочки – помощники прокурора по милиции – стояли между законностью и полной ликвидацией преступности.

Тут все и пришли. Евсеев, Гоша, Никитин и стажер. Никитин выглядел очень помятым после дежурства. До обеда был еще ничего, а потом как-то осунулся и помялся. Все потому, что он курит. Если бы он только пил, то выглядел бы значительно лучше.

– У нас есть новости, – сказал Евсеев, садясь почему-то сразу на два стула, и с выражением посмотрел на Никитина.

– Мы, кажется, знаем, какие машины были у кладбища, – сказал Никитин, прикуривая сигарету от спички.

Он реально до сих пор прикуривал от спичек и любил потрясти коробкой со спичками перед тем, как положить обратно в карман; наверное, это был какой-то тайный знак своему неврозу. Никитин был хороший опер, плохой начальник уголовного розыска – и от всего этого очень нервный. Вот спичками тряс, и всем остальным иногда тоже.

Все молчали и ждали, пока помятый Никитин закончит артистическую затяжку перед тем, как сообщить важную новость.

– У нас тут в гаражах ворованные тачки перебивают, – тут он вспомнил, что рядом целых два следователя прокуратуры и поспешно добавил, – иногда. Мы сегодня с ними поработали, и они сообщили нам марки автомашин.

– А они откуда знают? – поинтересовался Голов.

– У них заказ из Махачкалы на серебристый шестисотый мерседес. Как раз такой и стоял. Они метнулись за инструментами. А когда вернулись, тачки уже уехали.

– Так они только перебивают или сами угоняют? – усмехнулся я.

– Перебивают, но тут такой соблазн, – с сочувствием к людям, падким на криминальные соблазны, сказал Никитин, мне показалось, что от него тянет этим сладковатым алкогольным запахом больше, чем утром. – Триста метров до гаражей. Как устоять?

Действительно. Как устоять? Только метнуться за инструментами. Мне даже интересно стало, что это за инструменты имел в виду Никитин.

– А вторая? – спросил я.

– «Семерка» БМВ? – второпях спросил Сева.

– Да, «семерка».

– Вот! – торжествующе отреагировал Сева и посмотрел в блокнот. – Я3355МН. Это машина физкультурника! Управляет по доверенности. Принадлежит некому Соловьеву. Я ее нашел!

– И где она? – резко спросил Евсеев.

– Не знаю, – продолжал чему-то улыбаться Сева.

– Так. У нас есть физкультурник, которого нет. Его машина, которой нет. И мы знаем, что вторая – серебряный мерседес, – подвел итог Евсеев.