Левее от входа стояло трое мужчин с фотоаппаратами. По-моему, в дежурной части города в каждой смене был немного заинтересованный сотрудник, который внимательно сливал информацию журналистам. Иначе непонятно, как они иногда приезжали на место преступления раньше оперативной группы.

– Пойду поработаю… – я уже разглядел за спинами генералов и полковников, работающую оперативно-следственную группу. Евсеев с важным видом пошел со мной. Я его понимаю. Или пойти поработать со мной, или стоять с генералами. Евсеев год назад был опером по особо важным и к начальству еще не привык.

Рюрик лежал на перекрестке дорожек между оградами. Кладбище было просто символом ухоженности и порядка. Широкие дорожки, художественные памятники, какие-то особенно изысканные русские дворянские надгробия среди высокохудожественных мещанских. Здесь давно никаких новеньких не хоронили. И порядок был установлен еще при царе. Каких-то родственников и советских деятелей культуры и науки иногда хоронили. Но в целом – тишина и покой. Только широкие дорожки заасфальтировала советская власть на центральных аллеях. Но потом пришли девяностые, и братва начала ложиться молодыми и мускулистыми телами на московские улицы, в коридорах московских квартир, в залах московских ресторанов. Они взрывались в машинах, погибали на заросших пустырях, их трупы всплывали в Яузе и мумифицировались на чердаках. Похороны братвы проходили солидно и важно. С большими венками. Это был целый культ. Словно какая-то Вальхалла действительно ждала погибших братков, и оттого, насколько круто прошла тризна, зависел размер куска вепря Сехримнира, который им достанется. И кладбище не обошел этот культ. И вдоль широких и аккуратных дорожек прямо в асфальт вгрызались свежие могилы с огромными крестами и портретами молодых людей.

Не очень молодые и обрюзгшие или высушенные лагерным туберкулезом авторитеты тоже попадались. Но их братва почему-то укладывала в глубине, не на видных местах, словно стесняясь плохой физической формы покойников.

Следователь в оперативной группе оказался мне знаком. Мы с ним вместе были на учебе в институте Сербского. Это были просто две недели отдыха. И красивая девочка-психиатр с волнительным именем Злата, которая курировала наши курсы. Но попробовать подружиться я с ней так и не решился. Да и Алиса тогда уже занимала почти все мои мысли и чувства. Может, это был последний шанс не попасть под ее полное влияние. Но не решился. Я не смог вспомнить имя этого парня. Поэтому, собрав все силы, активно, как со старым и добрым знакомым, с ним поздоровался. И с завистью посмотрел на раскладной стульчик, на котором он сидел.

Рюриков явно был слишком авторитетный жулик при жизни, чтобы силами района поднять такое дело. Это внушало оптимизм. Значит, через три-четыре дня дело заберут в город, а может, и раньше, то есть прям сегодня. Особенно если появится шанс на раскрытие. Хотя шансами тут и не пахло. Где это видано, чтобы убийство криминального авторитета было раскрыто. Их начнут раскрывать очень скоро, когда братва уже окончательно потеряет свою доблесть и окончательно утонет в буржуазной сытости и корысти. Когда бабки и кокос окончательно лишат движение романтики и справедливости. Но тогда на кладбище мне, простому районному следователю прокуратуры, дело казалось абсолютно безнадежным. А еще меня знобило, продувало и дико хотелось спать. Ну и тошнило, конечно. В аду есть специальное место, где мучаются ответственные дежурные, которые посылали за больными после вчерашнего следователями «козлов» с мощными рессорами для доставки командиров по пересеченной местности к месту танкового сражения.

Обстановка на месте преступления была напряженная. Подчиненные Евсеева без оптимизма бродили по округе, разыскивая гильзы в октябрьской грязи. Оружие киллер, или киллеры, тоже не сбросили, что было странно, но было. Евсеев стоял, широко расставив ноги, боком к генералам, чтобы не пропустить ни одного движения высокого начальства. Поза была очень мужественная, он явно позировал пустоте, на всякий случай, если генералы решат отвлечься от направления, где появится замминистра. А за оградой, шагах в двадцати, несколько бабушек внимательно следили за работой группы, очень всех нервируя. В особенно трудном положении оказался судмедэксперт. Он стянул с задницы убитого спортивные штаны с лампасами. Потом судмедэксперт закурил сигаретку, видимо, собираясь с силами. Ему предстояло измерить температуру убитого, а для этого надо было вставить в его задний проход огромный градусник. И при этом не шокировать бабушек. Этот судмедэксперт много курил. Он был в бригаде во время моего первого, еще не самостоятельного дежурства по городу. И вытаскивал сигареты из карманов убитых как из своих собственных. По одной. И никогда не забирал все. Мне показалось, что это какой-то эзотерический ритуал. После пятого вызова я привык. Сейчас бы вообще не заметил. Судмедэксперт заслонил собой от бабушек Рюрикова и попытался вставить ему градусник, не переворачивая покойника на живот. Это было не очень продуманное движение. Градусник издал жалкий звук и сломался. Из него вытекла большая капля ртути и упала на мокрую траву. Это отвлекло меня немного от болезни, голода и холода.

– И что теперь будешь делать? – с искренним любопытством поинтересовался я. Судмедэксперт вздохнул. Приложил руку в резиновой перчатке к голове Рюрика и уверенным тоном продиктовал:

– Температура тела определена тактильным методом и соответствует температуре окружающей среды. Сколько у нас сейчас?

– Когда из дома выходил, было девять, – ответил Евсеев.

– 12 градусов, – очень уверенно продиктовал судмедэксперт. В конце концов патологоанатомы – единственные врачи, которым не возражают пациенты.

В это время у меня за спиной началось мощное, хорошо организованное шуршание милицейскими плащами. Замминистра. Это не моя война, а раздраженная прибытием ненужных начальников рожа – моя. И поэтому я отошел немного в сторону. И стал просто зрителем, с удовольствием наблюдая удивленные лица судмедэксперта и моего знакомого следователя, чье имя я не помню. Их явно не предупредили. Впереди шел целый генерал-полковник милиции. За ним – три генерала и много просто полковников. Генерал-полковник безошибочно пожал руку Евсееву и еще двум оперативникам, которые не успели слинять. Это мы уже видели. Типа я не всегда был большим начальником. Я ваш. Я простой опер. Сыскарь. Сыщик. Понты, короче. Но вполне уважаемые понты. Замминистра задумчиво посмотрел на застреленного Рюрикова. Покачал головой. Я представил, как он сейчас скажет: «Да, постарел Рюрик». Или: «А я ведь тебя предупреждал, Рюрик». Но замминистра немного помолчал и как-то по-домашнему вдруг произнес:

– Уходит эпоха…

Развернулся и ушел. А за ним ушли, затаптывая последние следы, три генерала и много полковников. Евсеев сразу повеселел. И засобирался в отдел. Откуда-то из глубины могил появился местный оперуполномоченный Игорь Севастьянов, известный абсолютно всем как «Сева». У милиционеров чуйка на начальство природная. А Сева был на голову всех в этом деле круче, потому что до работы в милиции закончил военное училище. И даже командовал разведвзводом где-то в Средней Азии, если не врал. Поэтому умел маскироваться на местности потрясающе. Начальство в его сторону смотрело, а его не видело. Почти никогда.

– Милицейская субординация никуда не годится, – сходу заявил Сева. – Если бы армейский генерал-полковник до простого народа снизошел, то одних генералов было бы штук пятнадцать. А уж старших офицеров…

Отвлекающий маневр не удался. Евсеев, хоть и был благодушен в связи с отбытием начальства, но не рассеян.

– Ты где был? Тебя вызывали.

– Так точно. В 7.36. А мне дороги – час пятнадцать. И тут пешком от электрички. Я же сразу сюда....

В вопросах прибытия и дислокации Сева был неуловим. Евсеев понимал, что минут тридцать Сева где-то потерял, но ловить его на таких мелочах было бессмысленно. Сева обошел вокруг Рюрика и очень искренне, с интересом спросил судмедэксперта: