Мой загривок наконец почувствовал каменную насыпь мола. Мышцы спины заныли от тупого удара, однако мне было плевать. Я первым делом обернулся и подтащил девушку на ближайший плоский камень. Чуть не захлебнулся из-за набежавшей волны, которая накрыла меня с головой. И все-таки девица тяжелая, особенно в своих панталонах и остатках платья. Ухватился за край, вылез из воды одним резким движением и поднял ее повыше…

Ни секунды не тратя на завязки, в этот раз я, Джонатан Правый Хук, рванул корсаж платья что было сил, и ткань наконец поддалась, треснула, открывая моему взору белую нательную рубашку.

О, боги! Да сколько же на ней слоев!

Но об этом позже. Уложил руки над левой грудью и принялся делать искусственное дыхание. Честно признаюсь, не получал от вынужденного контакта с мертвенно бледной, хоть и красивой девушкой абсолютно никакого удовольствия. В моем мозгу засела одна лишь мысль: «Только живи. Живи, я сказал!»

– Ну же, очнись! – прохрипел я.

Голос сел. А руки продолжали толчками давить на грудную клетку. Непонятная паника накрывала неприятной волной. Я склонился в очередной раз, чтобы поделиться воздухом. И только успел почувствовать влагу на своем лице. С громким кашлем спасенная наконец выплюнула воду и повернула голову, по-прежнему будто задыхаясь. Вода все еще застревала в альвеолах и мешала полноценному дыханию, отчего бедняжка сипела, булькала горлом, пытаясь вдохнуть. И каждый раз, наоборот, кашляла. Быстрым движением повернул ее набок и стал неистово стучать по спине.

Плевок, еще плевок. И она с изрядным скрипом глотки наконец вдохнула полной грудью.

– Бреди ав-в-ва! – выдала спасенная сквозь приступ кашля. – Ав-в-ва!

Ну, здорово. Я спас какую-то туземку, которая по-нашему не говорит. Или же…

Не успел я додумать свою мысль, как дева наконец открыла глаза, глядя на меня изумленно своими бледно-бирюзовыми глазами. Удивительный и очень странный цвет. Никогда такого не видел! Я застыл с открытым ртом. Сидел и беспомощно глазел на свою погибель. Почему-то я был полностью в этом уверен. Мысль пронеслась в голове во мгновение ока, едва наши взгляды встретились в молчаливом противостоянии.

Секунда на созерцание фигуристой красавицы в одной мокрой нательной рубашке, рваном корсете и коротеньких панталонах. И она с силой толкнула меня, крикнув:

– Ав-в-ва!

Я, не ожидая подобного исхода, попросту потерял равновесие и шлепнулся в воду, благо не на камни. Иначе бы спину не собрал, это уж точно. А она – она оказалось той еще штучкой. Пока летел в воду, только и успел увидеть красивые округлости ее попы, прежде чем с громким шлепком грохнулся в воду. Но не это самое страшное – набежавшая волна швырнула меня на камни. Я тотчас ударился плечом, которое подставил, чтобы защитить голову. Повезло. Иначе попросту ушел бы под воду хладным трупом.

В следующий миг замученный, злой, схватился здоровой рукой за каменный выступ, подтянулся, вылезая из воды на пол корпуса. А взглядом поискал беглянку, слишком уж резво улепетывающую от меня на сушу.

Не удержался и все-таки наградил ее неласковым:

– Гадина!

Сплюнул противную соленую морскую воду, прочистил горло от горечи и облегченно выдохнул, припоминая о том, что все-таки был прав. Не нужно было в это лезть.

Но сердцу не прикажешь, или как там умничал Чир? Тут и разум бессилен? Так?

Мой старый знакомый по имени Экбен, казалось, прослыл жуликом чуть ли не с самого рождения. Настолько ушлым и пронырливым был этот делец, основавший одну из самых огромных барахолок на улице торгашей Тики-Рико – столицы нашего пиратского острова, Соломонии. А вообще, когда-то давно, здесь, в руинах старого города жил один вроде бы древний народец, который, как бы, вымер совершенно случайно. Ну, или утонул там, затопило его наводнением.

Неважно.

Когда сюда прибыли первые пираты в поисках поживы, еды, воды и прочего… камешка какого блестящего, может быть, сокровищ, закопанных под каждым деревом, то остров оказался полностью необитаем. Во всяком случае, так гласит история в лице наших стариков-пьянчуг из портовых таверн. А знатоков истории этого острова… да не только истории, а в целом знатоков всего подряд там хоть отбавляй. Главное, наливай побольше, и тебе расскажут кто такие «зоброхрюки», например. И не беда, что даже природа еще не успела придумать нечто подобное. Местные старожилы Соломонии смогут сочинить все, что только душе угодно, лишь бы была достойная оплата.

Но речь не о них.

Экбен, да пусть ему икнется в сотый раз, настолько хитер, проворив и болтлив, что наверняка мог бы поспорить с костлявой старухой по имени Смерть, и… что-то мне подсказывало, у него были бы все шансы, выйти из неравной схватки балаболов (как мы, пираты, заочно называем всех торгашей подобных ему) победителем, если бы довелось встретиться однажды, и тем более соперничать. Но увы, здоровьем этого проныру мать-природа не обделила тоже, как и изворотливым умом. А непомерно раздутое самомнение прилагалось вместе с низким ростом и полным отсутствием всякой нательной растительности, о чем бедняга втайне переживал. Поэтому сильно обижался даже на малейший намек.

И снова речь не о том.

Ноги мои зачем-то принесли меня к порогу его лавки, а взгляд прямо-таки впился в висящую над низенькой дверью огромную табличку со следующей надписью: «Срочна нужон перевощик! Плачу многа-многа денех».

О, оказывается, ум Экбена был не настолько острым, как мне казалось ранее. И теперь благодаря подобной вывеске я сильно приободрился, чувствуя, что в этот раз я его обязательно переспорю и получу достойную оплату моим мучениям, если возьмусь выполнять какое-нибудь ма-а-аленькое (по его мнению) поручение. Якобы сущую мелочь.

Посмотрел на вывеску еще раз, нахмурился. Эх… Надо было моего пернатого Чира взять с собой. Уж он-то точно лучше меня читает и, как ни странно, даже пишет мелом на табличке очень и очень красиво. Предложил бы Экбену помощь за дополнительную плату. И все были бы довольны. А я еще и сыт.

Ухмыльнулся собственным мыслям и нырнул под шторы-бусы, а заодно зажмурился, заранее готовясь к буйству всевозможных красок, которые вот-вот брызнут мне прямо в глаза сотнями различных оттенков диковинных штуковин: чашек, чайников, статуэток, шкатулок, сломанных вещиц, комодов, стульев, ламп и даже клеток для животных, позолоченных или уже ржавых. И вся эта благодать навалена здесь огромными кучами, которые при любом неверном движении грозились похоронить нерадивого посетителя, если тот вдруг удумает станцевать «Каркаду». Не дай боги увидеть подобный танец!

Кстати об этом. Желудок мой вот уже второй день планировал выпрыгнуть из груди, настолько я был голоден, и не мог с этим ничегошеньки поделать. Воровать у пирата в порту – чревато потерей зубов, замена которых дороже обойдется, чем мелкая ссуда у ростовщика, чтобы набить брюхо в ближайшей таверне.

Вот только одна незадача. Местные дельцы уже напрочь отказывались иметь со мной дело, потому что все мое имущество – бедное-бедное суденышко – заложено и перезаложено по пятому кругу, и даже мой попугай по имени Чирик по бумагам мне не принадлежал, но ему я об этом, естественно, не сообщил и вряд ли скажу в ближайшем будущем.

А что? Вдруг улетит? И что мне тогда прикажете делать? Ведь он незаменимый член команды. Выполняет часть исключительно моих обязанностей как капитана. А именно: дерет глотку, повторяя приказы.

– Тронешь – берешь! – услышал я издалека грозный рев Экбена.

– И тебе тоже здрасти… – проворчал я и улыбнулся во все свои двадцать семь зубов, или около того. По крайней мере искренне надеялся, что их действительно у меня во рту имелось ровно столько, сколько мне последний раз насчитал Чир, когда по доброте душевной выискивал причину моего флюса под правой щекой.

В тот раз вроде бы обошлось. Я принял на грудь бутылку «обезболивающего», проспался денек-другой, и щека сама-собой прошла.