К концу года Джон снова принялся за поиски стабильной работы. Когда в следующем году группа Ники Джеймса распалась, участники разошлись каждый своим путем, перейдя в другие успешные коллективы: Рой Вуд и Бив Бивэн начали сотрудничать с Move, а затем и Electric Light Orchestra (ELO), а Майк Пиндер стал клавишником у Moody Blues.

Позже Бивэн вспоминал: «Впервые мы встретились с Джоном, когда в 1963 году он пришел на мое выступление, я тогда играл с Денни Лейном и the Diplomats, а потом еще в 1964-м, когда я работал с Карлом Уэйном и The Vikings, незадолго до того, как мы основали Move. Он был младше и приходил посмотреть, как я играю. В то время я был самым громким барабанщиком в округе, и если Джон чему-то у меня и научился, так это тому, что барабаны следует колошматить, а не поглаживать… Думаю, он взял на вооружение парочку идей, пока не обошел меня и не стал лучшим рок-барабанщиком современности». Джон и Бивэн останутся лучшими друзьями, пережив совместную работу с Ники Джеймсом.

Решительнее, чем когда-либо, Джон все еще надеялся, что каким-то образом ему удастся попасть в рок-н-ролльную группу такой же мощи.

Почти каждый вечер 1966 года так или иначе проходил на сцене.

Вот уже несколько месяцев Джон продолжал вставать с первыми лучами солнца, чтобы к половине восьмого успеть на стройку Джеко. Хоть он и был сыном босса, работать приходилось на общих основаниях, разрешался лишь десятиминутный перерыв на чай и получасовой обед, правда, в редких случаях можно было выпить лишнюю чашку чая, который строителям приносили в ведрах. В полшестого Бонэм уже мчался домой, чтобы привести себя в порядок и загрузить в машину аппаратуру для вечернего концерта.

«Джону такой график давался тяжело, – вспоминал Мик. – Бо́льшую часть рабочего дня он витал в облаках, думая лишь о выступлении с группой. Бригадир был, мягко скажем, не в восторге, и брату частенько доставалось, пока он работал на отца».

Пары фунтов, что удавалось заработать с каждого концерта, и зарплаты строителя едва хватало на сигареты и пиво, а в тех редких случаях, когда Джеко разрешал взять машину, еще и на бензин. Но финансовое положение Джона не назвать уникальным. В 1960-е годы в Бирмингеме возлагали большие надежды на рок-н-ролл, местным не терпелось сбежать из региона – или хотя бы с проклятых фабрик. Ведь если не удавалось прославиться, приходилось вставать к конвейеру.

«Тогда Бирмингем был совсем другим, – рассказывал Тревор Бёртон, ритм-гитарист Move. – Город наводнили предприятия, да и народ там жил суровый. В тех местах горожане считались расходным материалом производства… Музыка давала шанс свалить с фабрики. Я зарабатывал пятнадцать фунтов в неделю, вдвое больше, чем отец получал на заводе».

В этом отчаянии зародилась особая местная форма рок-н-ролла, тревожнее лондонской и хипповее ливерпульской, даже несмотря на внимание мирового сообщества, которое судостроительный портовый город привлек благодаря Beatles. Музыкальная сцена Брума могла похвастаться бо́льшим количеством групп, чем любой другой регион в Англии, и местные это знали. «Многие не могли выбраться из Мидлендса, потому что, кроме пабов, у нас ничего не было, – вспоминал Билл Бонэм. (Он не родственник Джона, а знаменитый клавишник мидлендской группы Obs-Tweedle.) – Местные парни играли просто невероятно. Наше небольшое музыкальное сообщество было сплоченным. Но все равно приходилось ездить в Лондон и платить за возможность сыграть или же выступать бесплатно. Было очень сложно заставить людей из Лондона приехать вас послушать».

Местный трубач и продюсер Джим Симпсон был ветераном бирмингемской сцены еще задолго до встречи с Джоном Бонэмом в 1966 году.

«Всех, кто вышел из этих мест, и не упомнить, – рассказывал Симпсон. – Может, им просто удалось быстренько умотать в Лондон. Нам всегда говорили, что все самые крутые – в Лондоне, поэтому многие группы туда уезжали и выпускали низкосортные записи, да и Бирмингем не самое престижное место для жизни… Но фишка в том, что действительно великие музыканты и коллективы именно отсюда – и это львиная доля всех артистов страны. Местные группы были жесткими и грубыми, но их и не привлекали хит-парады так, как этих недалеких ливерпульцев с бахромой и дурацкими воротничками на куртках».

Семнадцатилетний Джон Бонэм был достаточно талантлив, потому никогда подолгу не просиживал без работы. К зиме 1965 года самой большой проблемой (не считая поисков стабильных выступлений) было придумать, как перевозить на многочисленные вечерние выступления из Реддитча в Бирмингем ударную установку, становившуюся с каждым разом все больше. После долгих уговоров Джон наконец убедил отца позволить ему брать один из трех строительных фургонов, чтобы перевозить товарищей по группе и аппаратуру, а приятелю Эдди Коноли, живущему по соседству, Бонэм предложил поработать на полставки роуди, возить его на выступления и обратно, отдельно от группы. Однако это сотрудничество оказалось недолгим, после того как Джон сообразил, что может забирать долю Эдди себе, если будет самостоятельно грузить оборудование и устанавливать барабаны. А еще это верный способ прослыть ценным кадром в каждой из групп – таскать инструмент, снабжать сигаретами и, наконец, привлекать верных брумми[5] на концерты.

Учитывая, сколько групп пытались урвать себе время на сцене Брума (особенно в сети заведений Мамаши Рейган), среди молодых музыкантов всегда шла конкурентная борьба. В те дни каждому артисту хотелось, чтобы случайно оказавшийся в зале менеджер или представитель звукозаписывающей компании заметил именно его. Врожденный талант и интуитивное чутье к зрелищности и конкуренции не добавляли Джону популярности среди музыкантов – зависть была слишком сильной. Однако коллеги-ударники быстро осознали, что Джон вырабатывает собственный стиль и, по сути, новый подход к самому инструменту.

Репутация Бонэма как одного из ведущих барабанщиков Бирмингема отлично сочеталась с любовью ко всякого рода выходкам. «Бывало, он оставлял табурет от установки у входной двери, – вспоминал позже Билл Харви. – Над дверью был бетонный цоколь, обвитый плющом, и в нем Джон прятал табурет, чтобы по ночам можно было выбраться через окно, спустившись по водосточной трубе, и улизнуть. А потом вернуться тем же путем. Он как-то поведал мне этот секрет, умоляя: „Только, ради бога, не сболтни отцу“».

Харви рассказывал, что однажды заглянул посмотреть на выступление Джона с бирмингемской группой Locomotive. «В тот вечер Джон напился в хлам. Обычно вечер начинался с его соло – так же, как когда-то у Бадди Рича. Он поднимался на сцену, отрывался на всю катушку, но со сцены спускался трезвый как стекло». К концу выступлений ударник всегда был трезв.

«В Locomotive между собой мы звали Джона Бонни, а еще, возможно, Бонзо, – вспоминает Джим Симпсон (именно благодаря ему в 1965 году сформировалась группа, а позже, когда коллектив отказался от джаза и R&B в пользу психоделического прогрессивного рока, он взял на себя роль менеджера). – Бонэму в любой группе мира было бы комфортно… Мне приходилось пару раз его увольнять. Мы все его любили, но подобное поведение не вписывалось ни в какие рамки – он был чересчур буйным. Нам из-за него запретили появляться сразу в нескольких местах. Как-то Бонэм сел без рубашки за ударную установку в танцевальной школе Фрэнка Фримена в Киддерминстере. Фрэнк мне тогда сказал: „Сегодня все прошло отлично, Джим, но с этим барабанщиком вы у нас больше не выступаете“».

По вечерам, когда Джеко разрешал, Джон брал семейный кабриолет «Форд Зефир» и уматывал куда-нибудь с друзьями и музыкантами из группы, среди которых часто был и Билл Харви. Тем летом Бонэма впервые лишили прав за вождение в нетрезвом виде, хотя тогда за подобные правонарушения наказания были лояльными. Несмотря на то что почти все местные музыканты напивались до чертиков, у Джона начала формироваться алкогольная зависимость. «Брат с легкостью мог меня перепить, а ведь я спокойно осушал пинту меньше чем за четыре секунды», – вспоминал позже Мик.