В комнате слышится лишь шелест страниц. Гермионе её собственная еда больше не кажется вкусной — она читает о восхитительном празднестве. Она хочет курицу, стейк и рыбу. Картофель, арбуз и креветки. Она морщит нос, обдумывая сочетаемость последних трёх продуктов.
Гермиона косится на Драко, прочищает горло — наверное, ей показалось, что на его лице промелькнула улыбка.
— Ты когда-нибудь видел, во что через несколько часов превращается майонез, оставшийся на тарелке?
Приподняв брови, Малфой поворачивает голову и снова откусывает от бейгла. Медленно жуёт, и правый угол его рта чуть дёргается. Это даже не самодовольство. У Драко такой вид, будто всё, во что он верил, оказалось правдой.
Гермиона пристально в него вглядывается: не потрудившись ответить и ухмыляясь ещё шире, он опускает глаза на книгу.
День: 1541; Время: 8
— Разве тебе не дали от этого какую-нибудь мазь?
Драко ёрзает на краю кровати, застёгивает ширинку и оглядывается через своё повреждённое плечо на Гермиону.
— Нет ничего, что можно было бы использовать, если только ты не при смерти.
Она, позёвывая, вытягивается на его кровати, разминая мышцы. Гермиона думала, что Драко ушёл, пока не проснулась посреди ночи от ощущения его присутствия на второй половине кровати. Она было хотела придвинуться к нему, но провалилась в сон, не успев пошевелить и пальцем.
— Как ты его получил? — спрашивает она, и Малфой замирает.
Она не рассчитывает на рассказ и, судя по молчанию и пристальным взглядам, что бросает на неё Драко, совершенно права. Предостережение, понимает она и хмурится, утыкаясь ногами ему в бедро. Малфой тянется назад, ловит её ступню, но тут же отпускает, едва Гермиона шумно вздыхает. Он оборачивается к ней, но она слишком сосредоточена на его руке, зависшей над её ногой.
— Что сл… — она осекается, заметив, что чёрный синяк окружает его запястье целиком.
— Что? — он стаскивает одеяло с её ног, но она тут же прячет ступни. Она терпеть не может, когда люди на них смотрят. Не то чтобы с ними было что-то не так, просто ноги некрасивы сами по себе.
— Твои запястья, — шепчет она, оглядывая точно такой же синяк, красующийся на его второй руке. У неё самой есть бурые и красные пятна повыше кисти. Отметины Драко тёмные и широкие.
Малфой замирает, смотрит на свои руки четыре секунды, а потом хитро ухмыляется:
— Я же говорил: тебе очень повезло, что я не высвободился. Ты даже не представляешь, как сильно я хотел до тебя добраться. Я мог сбросить напряжение только так… Тогда ведь напряжения было в избытке, верно?
Гермиона краснеет по двум разным причинам, но пальцы Драко замирают на её лодыжках, как только он смотрит на часы. Отодвигаясь, он дёргает её за большой палец ноги, поднимается с кровати и хватает рубашку.
— Мне казалось, ночью окно было закрыто.
— Было, — она озадаченно смотрит на него.
— Тогда, интересно, что за животное подохло у тебя на голове, Грейнджер? Всё выглядит хуже, чем обычно… и…
— Мне надо было расчесать их вечером, — рявкает она, сверля его сердитым взглядом. Неужели не мог найти ничего другого, чтобы её задеть?
Малфой приподнимает брови и откровенно веселится, натягивая рубашку. Его голова появляется в вороте, он смеётся и, выходя из комнаты, продолжает хохотать. Она ничего не поняла. Придурок.
День: 1541; Время: 18
Ветер поднимает комья грязи, и они дождём бьются в разрушенное здание. Камни перекатываются по большому пыльному кругу, по треснувшему каменному полу, и один из них ударяется о её ботинок. Наверное, когда-то это был бальный зал или столовая. Всю восточную стену снесло, западная же опадает и поднимается рваным подобием кладки. За спиной у Гермионы всё ещё виднеются крылья и нога — она предполагает, что там было изображение херувима. Она представляет, что когда-то эта комната была демонстрацией богатства и класса — шикарной, уставленной лучшими в мире вещами.
Теперь весь дом лежит в руинах. Беспорядочные остатки былой роскоши видны повсюду: блеск браслета, обугленные бархат и кружевная драпировка, кукла с обожжённым лицом и единственным голубым глазом — интересно, почему всегда находится какая-нибудь жуткая кукла? — изысканная резьба на том, что могло служить частью украшения или ножкой мебели. Гермиона не знает, что здесь произошло, хотя нельзя сказать, что ей это неинтересно.
Здесь виднеется почти что идеально ровный круг из грязи, в который заключены развалины дома, статуи, яма, где раньше, наверное, был пруд, фонтан, стул, зловеще застывший посреди сбегающей от ворот дорожки. Пустынный пейзаж заброшенных сооружений, кладбище человеческих жизней. Когда-то дамы и кавалеры скользили в танце по этой бальной зале, спали в спальнях, любили во внутреннем дворе. Люди жили и умирали, и всё, что осталось, только эти обломки, приметы их жизней.
Останется ли от них самих что-то подобное через тысячу лет? Кто-то придёт в Хогвартс, застывший памятником ушедшей цивилизации, и будет задаваться вопросом, как текла жизнь в этих мощных волшебных стенах. Может, потомки вообще не будут знать о существовании магии. Отыщут ли они что-то, чему не смогут найти убедительного объяснения? Например, почему эти деревянные палки так тщательно отполированы, почему лестницы зависли в воздухе или почему защитное снаряжение хранится вместе с метлами. Они препарируют портреты, стараясь разгадать технологию, и возможно, кто-то погибнет, пытаясь сохранить Зеркало Еиналеж.
Смогут ли они разглядеть только лишь мрачные символы давно минувших жизней, любви и войн? Может быть, потомки не поймут, как много это всё значило: как жили, дышали, умирали за это. Будет ли мир знать только о том, что они все когда-то существовали, — и больше ничего? Странное сообщество ненормальных людей, мнивших себя магами, и лишь шёпот в углах намекнёт на возможную правдивость этого предположения.
Или даже спустя сотню лет, когда не останется никого, кто сражался на этой войне. Может быть, всё это исчезнет, растворится в комфорте, привычности «нормальной» жизни, которую дарует эта война. Война окажется чем-то непонятным, словами в учебниках истории или будет и вовсе похоронена в забвении. Станет возрождаться только в омутах памяти и воспоминаниях тех, кто в ней участвовал.
Хотя, это справедливо не только применительно к войне. Это касается Невилла, Симуса, Фреда, Джастина, Мэнди, Пэт… Это обо всех них. Ведь надгробных камней недостаточно, и когда не останется никого, кто бы помнил этих людей, плиты станут всего лишь серым напоминанием об их существовании когда-то давным-давно. Это почти невозможное чувство, захлёстывающее Гермиону с головой. Отчаянное, непреодолимое желание оставить в этом мире свой след. Она не хочет, чтобы о них забыли. Не хочет, чтобы забыли о ней. Ни через тысячу лет, ни через двадцать. Жестокость…
Она резко оборачивается, её ботинки скрипят, а камни разъезжаются под ногами. Рон вскидывает руки под прицелом её палочки, и на секунду страх искажает его черты. На его лице всё ещё читается опаска, когда Гермиона опускает оружие и толкает друга в плечо. Он пихает её в ответ так сильно, что она теряет равновесие, и теперь, сидя на земле и глядя на Рона, видит на его лице веселье.
— Спасибо, Рональд, — рявкает она, вставая на ноги.
— И где тут мы должны отыскать омут памяти?
— Эт… — Гермиона осекается, приподнимает голову и ощупывает карман. — В штаб-квартиру. Немедленно.
Она уже стоит перед воротами, пока Рон только лезет рукой в карман, и протягивает монету аврорам.
— Гермиона Грейнджер. Орден Феникса.
Они уже знают Гермиону, пару секунд осматривают монету и одновременно разворачиваются, чтобы снять охранные чары, едва только женщина, возвышающаяся перед ней, утвердительно хмыкает. Гермиона слышит за спиной хлопок, но, не оглядываясь, устремляется вперёд.
— Рональд Уизли, Орден… — она больше ничего не слышит, несясь по направлению к мэнору.
Она машет монетой двум аврорам на крыльце, и те открывают двери прежде, чем Гермиона взлетает по ступеням. Оказавшись в холле, она видит, как МакГ… Минерва бежит вниз по лестнице. Гермиона слышит шаги над головой и на крыльце за спиной. Из-за адреналина и того факта, что в детстве Гермиона уделяла спорту не самое большое внимание, она едва не пропускает чёрную коробочку, которую ей кидают.
