— Именно так. Во мне никогда не было ничего среднего.

Она закатывает глаза и только собирается прокомментировать, когда поворачивается и видит, что он тянется к тарелке с кексами. Бросается вперед, хватает за руку как раз в тот момент, когда его пальцы касаются выпечки, и тянет назад. Он удивленно смотрит на нее, медленно убирая руку.

— Они сгорели.

— Точно, — осторожно говорит он, выгибая бровь. Она облизывает пересохшие губы и убирает кексы на один из буфетов позади себя. — Ты не умеешь делиться, Грейнджер, я уже говорил об этом?

— Как минимум раз. Хотя это совершенная неправда. — Она смотрит на свой кофе, черный и бездонный, поворачивается и замечает на себе его взгляд.

— Знаешь, я никогда не сомневалась.

— Не сомневалась в чем?

— Ответить «да», когда ты сделал мне предложение. Выйти за тебя. Я всегда знала, что хочу именно этого. Что всегда буду этого хотеть.

— Ты ничего не могла поделать. Я тебя не виню. — Его взгляд скользит по газете.

Гермиона тяжело сглатывает, снова и снова.

— Но я никогда его не снимала. Кольцо. Даже тогда, когда ты попросил об этом. И я знаю, ты ждал… это бы значило самый настоящий конец. Но я никогда не могла так поступить. Я солгала — я никогда не жалела о встрече с тобой.

В ее взгляде сквозит отчаяние. Мольба, извинение, а еще то, что она так старательно пыталась похоронить, но что никогда не прекращало бороться с таким выбором. Она должна была рассказать, когда они помирились после той ссоры, но так и не рассказала — сама не знает почему. Раньше она не чувствовала в этом необходимость, но теперь это так.

— Ты уже выбрала песню?

— Что? Песню? — спрашивает она, качая головой.

— Свадебную песню.

Она долго смотрит на него, на челку на лбу, на неподвижные глаза, на расслабленный рот. В горле что-то горит, но она сглатывает.

— Ты сказал, что уже что-то задумал?

Он кивает.

— Ты узнаешь, когда придет время.

***

Их прогулка к точке аппарации была удобной. Молчание по-прежнему оставалось неловким, но теперь говорить было легко. Малфой любил подшучивать над тем, как «плавно» она переходит от одной темы к другой, но был единственным, кого она знала, кто мог за ней угнаться. Ей нравилось разговаривать с ним, нравилось погружаться в беседу, когда он не зевает и не смотрит на часы. Может быть, ей это слишком нравилось, и иногда казалось, что он знает об этом, — тогда он замолкал или слишком сурово смотрел в тарелку за обедом.

Пока они шли, Гермиона потянула за свободную ниточку в своем пальто и, оторвав взгляд от блеска мокрого тротуара, увидела, что Драко сосредоточенно смотрит на переулок, в который они сворачивали. Она раздумывала, что сказать на прощание, и какие документы придется просмотреть по возвращении домой, и увидит ли она его завтра на работе. Потом она удивилась, почему он смотрит на нее так серьезно, и подхватывает под локоть, и притягивает ближе, чем они когда-либо намеренно оказывались друг к другу.

Носком резинового сапога она задела подошву его ботинка, широко раскрыла глаза и посмотрела на Драко. Она подумала, что должна что-то сделать с рукой, но продолжала пальцами упрямо держать эту нить, а костяшками другой касалась его бедра. Малфой наклонился достаточно низко, чтобы она поняла — он собирается сказать ей что-то очень серьезное или же сделать что-то очень серьезное.

Сердце забилось быстрее, и потребовалось девять фунтов бессвязного ритма, чтобы она поняла его слова. Ох. Ладно.

Она подняла мертвую тяжесть руки, прижала ладонь к его талии, и ее голова успокоилась. Как будто тело было слишком занято погружением в беспорядочную перегрузку, а мозг больше не был способен регулировать мыслительные процессы. Малфой опустил голову, она закрыла глаза, и он ее поцеловал.

Мягкое прикосновение, едва заметное, и она была уверена, что они оба ждут, когда мир остановится, или взорвется, или вернет происходящему логику. Но этого не произошло, и его рука легла на ее руку, когда она поцеловала его в ответ. Она почувствовала потребность рассмеяться или кашлянуть, сделать что-то, что освободило бы ее от напряжения в груди и животе, но затем Драко притянул ее ближе и поцеловал сильнее.

Его губы были мягкими, но требовательными, нижняя — пухлой, а верхняя — более твердой. Она почувствовала колкость его щетины вокруг рта и жар выдоха, когда наклонила голову в другую сторону. Он целовал ее несколько секунд или даже больше, прежде чем откинуть голову назад, и она опустилась на пятки — их дыхание было громким в окружающей их тишине. Ее сердце пульсировало и громыхало так, словно пыталось вырваться из ушей, и она медленно разжала пальцы на рубашке, глядя на его подбородок.

Он облизнул губы и ослабил хватку на ее руках, скользнув вниз к локтям. У нее была лишь секунда на нервный взрыв вокруг ребер, прежде чем он заговорил:

— По-прежнему «обычно»?

Ее взгляд метнулся к нему, мозг пытался обработать слишком много вещей одновременно, все еще анализируя прошлую минуту.

— Чт… — нервный узел опустился до самого низа живота. — Ты говорил с Гарри.

Сегодня днем она сказала Гарри, что у нее запланирован обычный ужин с Малфоем, как и все их… встречи до этого, которые тоже были обычными. Она не думала, что тот пойдет и поговорит об этом с Малфоем.

Уголки его губ дрогнули, действительно слишком пристально смотрела на них.

— Я решил уточнить. — Он отпустил ее руки и отступил назад, кивнув: — Увидимся завтра, Грейнджер.

Речь заняла несколько секунд, и она едва удержалась, чтобы не прижать руку к груди.

— Да, до завтра.

***

В синеве утра она наблюдает за ним, неподвижно лежащим под одеялом. Сумерки оттеняют его тело. Ей хочется провести кончиком пальца по слабым следам былого напряжения на лбу, по прямой и узкой линии носа и почувствовать его дыхание на ладони. Она хочет, чтобы он проснулся и сказал то, чего никогда не говорил раньше, и удивил ее каким-то незнакомым взглядом или жестом. Она хочет, чтобы ему было тепло, а ногам — холодно, когда она скользит между ними. Она хочет стоять с ним на балконе и чувствовать утреннюю росу на его коже, и леность его рта на ее губах, которые пахнут кофе и бананами. Ей хочется спорить о книгах, ссориться из-за того, что он не закрыл зубную пасту, или заставить его кричать на нее за то, что она вытворила, пока у него на виске не проявится жилка. Она хочет, чтобы он был именно тем, кем должен быть, и что-нибудь чувствовал, что угодно.

Он открывает глаза, не мигая смотрит на нее, а она в ответ закрывает свои.

— Драко, — шепчет она, ее голос спокоен после нескольких часов бессонницы.

— Гермиона, — весело отвечает он, и она еще крепче зажмуривается.

***

— Должно же быть что-то.

— Вряд ли это имеет значение. Когда этот чертов джинн выскочит из лампы и какого черта мне гулять по пляжу?

— Ты гулял по пляжу со мной….

— По какой-то непостижимой причине ты настояла на том, чтобы собирать ракушки…

— Едва ли непостижимой…

— …не знал, как сломать твою защиту…

— …понимаешь, потому что ты идиот.

— Твоя квартира. Идиот? Но ведь не я собирал ракушки.

— Какое это имело значение, если ты не смог попасть в мою квартиру? Ты мог бы…

— Потому что, не окажись я в твоей квартире, мои планы на вечер были бы разрушены.

— Чт… Ох.

— Ты ведь о них помнишь?.. Что это было?

— Три желания, Малфой, давай. Это же один из десяти лучших вопросов всех времен. Наравне с вопросами «зачем» и тем, что про необитаемый остров…

— Что?

— Ладно, ты находишься в магазине в каком-то мрачном, по большей части криминальном уголке мира…

— Мне не нравится твое предположение…Ты только что на меня зарычала?

— Неважно. Я больше не хочу знать твои три желания. На самом деле…

— В первую очередь я хотел бы заткнуть тебя.

— Конечно.

— Когда это не удалось… Приятно знать, что у тебя осталось чувство юмора, Грейнджер. Раз уж это не удалось, я потребовал бы еще два желания в дополнение к двум оставшимся. Одно за то, что джинн потерпел неудачу в первом, а другое за то, что обнадежил меня. И я приберегу их всех для тех случаев, когда они мне действительно понадобятся.