— Он не настолько древний.

— Да, держится неплохо. Хоть и покосился.

— Да ладно, — бормочет он, отвлекшись.

— Будешь спорить со всем, что я скажу? Ты как попугай.

Драко замирает, глядя в окно, будто там, за ним, Грейнджер парит на попугаичих крыльях, затем медленно поворачивает к ней голову.

— Попугаи соглашаются, а не спорят.

— Нет. Я про тех, которые повторяют за тобой, лишь бы довести…

— А, так против тебя восстают птицы, — он едва прячет усмешку.

— Ты-то думаешь, ух ты, говорящая птичка, — вещает Грейнджер, проигнорировав его слова. — Как здорово. Я смогу поговорить с птицей — ведь если она болтает, если подхватывает твои слова, значит, сумеет поддержать разговор. А потом ты слышишь что-нибудь вроде «Полли хочет крекер» или «отвали».

— Ага, — Драко разворачивается к ней лицом, совершенно позабыв о крючке.

— Так вот: тебе интересно поболтать с птицей, ты здороваешься, а она говорит: «Полли хочет крекер». Ой, ты хочешь есть? «Отвали». Это невежливо. «Отвали». Вот поэтому ты и голодная. «Полли хочет крекер». И тут тебе становится стыдно, ведь даже если птица злая, есть-то ей все равно хочется…

— Грейнджер, — Драко разглядывает ее, нахмурив брови и скривив рот. — Ты обкурилась? Замолкни уже.

— Видишь! Раздражает! О чем я и говорила. — По совершенно необъяснимой причине вид у нее донельзя самодовольный. — Короткие ответы, в которых никакого смыс…

Он хватает ее за плечо и наклоняется ближе.

— Понимаю, тебя когда-то до смерти оскорбила птица. Боль, которую ты пережила от крыла того попугая, невыносима. — Сверкнув глазами, Грейнджер раздувает ноздри — Драко давится смехом. — Но эта ситуация скорее говорит о твоем уме или же о прискорбном отсутствии личной жизни и друзей. Раз уж ты заинтересовалась общением с птицей.

Она пихает его в плечо, и он не выдерживает — хохочет, сотрясаясь всем телом.

— Дурак! Это просто пример!

— Попробуй открыться своему попугаю. Терапия…

— Я тебе покажу терапию, — рычит она, снова его толкая. Драко едва шевелится — в ее действиях не хватает настоящей злости. Смех стихает, он качает головой, видя, как краснота с ее щек расползается, доходя до кончиков ушей. — А я-то думал, у меня с мозгами…

— Давай уже займемся занавесками. По-моему, крючки надо прицепить вот сюда… — Грейнджер обходит его, явно сконфуженная. Прижимает ладонь к стеклу — то запотевает — и поднимается на носочках. — Сюда. Прямо над пальцем.

Она опускается на пятки и сердито оглядывается через плечо. Драко, приподняв брови, встает у нее за спиной и кивает. Грейнджер опять вытягивается, и он прижимает крючок точно над ее напряженным пальцем.

— Найдешь еще пару попугаев — и сможешь взлететь…

Ее локоть задевает его бок.

— Или просто ударю локтем так, что ты выдохнешь весь воздух и приподнимешь меня до нужной отметки.

Он откашливается:

— Вот уж вряд ли. Это знакомые птички тебе расска…

Грейнджер резко двигает локтем — слышится хруст, — а Драко отпрыгивает. Он победно улыбается, она прижимает руку к себе и смотрит с обидой.

— Бо-ольно.

Склонив голову, Драко цокает языком.

— Льда? Врача? — Ее гадкие пальцы тут же щипают его за бок. — Твою мать! — и он отскакивает от нее. Бросает возмущенный взгляд, потирая пострадавшее место, а Грейнджер милейше улыбается. Чем нагло врет.

— Ой, бедняжка Драко. Повязку? Мазь, обезболивающее? Поцеловать, где бо-бо?

— Тащишься от боли, Грейнджер?

Краснея, она закатывает глаза.

— Это материнская присказка. — Драко с отвращением кривится, и Грейнджер торопится закрыть его рот ладонью. — Я тебя ударю.

Он пытается пройтись по ее любви к насилию, но вряд ли она разбирает что-то помимо неясного бормотания и взгляда, которым Драко окидывает ее с головы до ног. Грейнджер стоит с неодобрительным видом, но на ее губах заметен намек на улыбку.

— Занавески, — напоминает она. Крепче прижимает к его рту ладонь и имитирует кивок. — Конечно, — тянет она и от выпада его языка отдергивает руку, отчего Драко низко смеется. — По-злодейски!

Грейнджер тычет в его направлении пальцем.

— Потому что лизнул тебя? — он бы назвал это другим словом. Коварным, возможно. В зависимости от места приложения.

— Смех. Смех был точно злодейским, — спорит она и, когда Драко ухмыляется, снова на него указывает. — И вот опять.

— Маниакальным, может, — он пожимает плечом; бушующая снаружи гроза отбрасывает на ее лицо тускло-синие блики. — И не обяза…

— По меньшей мере дьявольским. — Голос у Грейнджер звучит странно, будто дыхание перехватило.

— Назови хоть сотню синонимов, спор ты этим не выиграешь.

Поджав губы, она обращает лицо к окну, по которому стекают потоки дождя.

— Занавески. За дело. Скоро стемнеет.

— У нас же есть свечки?

Грейнджер неразборчиво бормочет и, схватив прислоненную к стене жердь, направляется в угол комнаты к стулу. Хмыкнув, Драко разглядывает шуруп с отверткой и возвращается к окну. Приставляет крючок к месту, которое выбрала Грейнджер, подносит шуруп. После седьмого оборота стонет — кончик едва входит в стену — и ругается, когда отвертка соскальзывает с насечек.

Замирает, заслышав за спиной звук, почти что заглушенный стуком дождя по стеклу и крыше. Драко медленно поворачивает голову, ища глазами Грейнджер.

— И что это было?

— Что было что?

Он с любопытством ее оглядывает, уголки его губ чуть подрагивают в усмешке.

— Ты засмеялась или подавилась?

— Я тренировала твой злодейский смех, — отрезает Грейнджер. — Теперь ты знаешь, как по-дурацки он звучит, — она поднимает жердь с нацепленной на нее занавеской, и Драко смеется.

— Ненормальная.

— Да, но при этом самая нормальная из присутствующих, так что задумайся.

— П-ф.

— П-ф.

И.

Драко тяжело выдыхает, глядя на перекинутую через него руку с синеватыми венками. Ведет взглядом по прядям, разметавшимся по его груди, и дальше к копне кудрей у плеча, за которыми едва виднеется лицо Грейнджер. Она обдает дыханием его плечо, под ладонью поднимается и опадает ее живот. Протянув руку, Драко пальцем поглаживает ее запястье, проверяя, такая ли мягкая ее кожа, как кажется на вид. Из-под массы волос и его плеча можно различить лишь линию ее носа, но и так ясно, что Грейнджер еще спит.

Он устремляет взгляд к потолку, смаргивает и осторожно выбирается из постели. Целую минуту ищет шорты, оказавшиеся под кроватью, и натягивает по пути к двери. Проверяет календарь и, потирая глаза, прочитывает заметки о каждом дне. Дойдя до последней, Драко невидяще смотрит перед собой. Голову пронизывает тупая боль, и он хватается за лоб.

Подцепив с комода ручку, с ходящими по лицу желваками помечает звездочкой четыре дня. Откинув волосы, черкает на вчерашнем. Бросает ручку, та громко стучит по полу, и Драко оглядывается на Грейнджер. Календарь не сообщает, как они оказались в одной постели, но он и сам вполне догадывается. Если бы Грейнджер взглянула на пометки, то увидела бы лишь одну, сообщающую, что они переспали, но Драко нарисовал тогда рядом черту и повторил ее на каждом следующем дне. Помимо первой он насчитывает еще четыре штуки: «/постель», «/кабинет», «/диван», «/постель». Припоминает эпизоды первой, где-то половину «дивана» — и все. По крайней мере, ему известно, что это было.

Драко неслышно выходит из спальни, пересекает гостиную, поднимается по лестнице, затем заворачивает в коридор. Толкает дверь в кабинет — на стеклянных флаконах поблескивают тусклые лучи солнца. Он подхватывает со стола две бутылочки, зная, что оставляет их, только если внутри воспоминания о ней, и убирает на третью полку, отмеченную «Г». Встает в центр и поворачивается налево. На доске в углу жирно выделено и подчеркнуто слово «Факты», а под ним — убористым почерком — следуют строки. На поверхности за его столом значится «Мы испробовали:», в нижней части — «Последние споры:». В правом углу обведены «Минусы:». Первые два пункта совершенно бесполезны, Драко думается, что Грейнджер записала их лишь для того, чтобы смягчить остальное. Или же ей нестерпимо хочется перечислить преимущества арбуза против дыни и убедить его, что отдельные сорняки за внешнюю привлекательность до сих пор считаются цветами. Однако вниманием Драко завладевает именно третий спор, занимающий всю оставшуюся площадь огромной доски.