— Что это за воспоминания? У тебя же все стоит на полках. Даже те, на столе… — под предостерегающим взглядом она прикусила язык.

Любопытство до добра не доводило, а для Грейнджер вообще стоило ограничить поток вопросов. Он ценил ее жажду знаний. Жажда знаний о нем — дело иное. Раньше Драко ненавидел эту ее черту. Со времен Хогвартса, когда она закапывалась в книги и задавала тьму вопросов. Тогда казалось, она не заслуживает ничего знать. Будто бы она крала ответы у него самого. Теперь ему доставляло удовольствие обращать эту черту против нее же — сносную, раздражающую или просто грейнджеровскую. Такой вот она была. Драко научился принимать ее как есть, как и она примирилась с его непростым характером.

Ему не понравился ее задумчивый взгляд, и, как только Грейнджер открыла рот, он понял, что не услышит ничего хорошего.

— Ты держишь их в чемодане. Без разбора, вперемешку, просто сгрудил и все. Это воспоминания, которые ты не хочешь помнить? И не знаешь, оставлять ли.

— Не все…

— А если… то есть… Они… Мы не знаем, что повлечет за собой потеря воспоминаний. Изменит ли это твою личность. Есть случаи, когда после амнезии человек оставался собой же…

— Не твое дело, что…

— Но если в твоем случае будет по-другому? Мы не знаем, как именно действует проклятие и как влияет. А если воспоминания пропадут и потянут за собой ту часть тебя, которая сформировалась благодаря им?

Драко знал, что Грейнджер ничего не прочитает на его лице, но ее взгляд все равно заметался.

— Ты даже не знаешь, что там за воспоминания. Если брать твою теорию, то, вероятно, потерять ту часть меня не так уж стремно.

— Не верю, — прошептала она. — Мы все целостные существа, Драко. Ты играл в дженгу?

Он скрестил руки, оперся о стену, изучая ее лицо при слабом свете.

— Если бы башня грозила упасть, Грейнджер, она бы уже рушилась с ними или без.

— Но если их вообще исключить и собрать себя заново, останутся дыры. Это здравый смысл. Если что-то убрать, суть предмета уже не будет прежней. Какими бы ни были воспоминания, они — часть тебя. Я… Ты можешь измениться, а… я бы этого не хотела, — она выдохнула окончание на одном дыхании, опустила взгляд на чемодан, и у Драко в груди что-то дрогнуло.

— Почему ты не думаешь, что без них мне будет лучше? Ты…

— Я думаю, что без них ты будешь уже не ты. — Она покраснела? — Ты не будешь Малфоем, которого я знаю сейчас. Мы все ошибаемся, сожалеем, чувствуем вину — но ведь из всего этого мы извлекаем уроки. А если ты забудешь? Скажем, воспоминаний нет, и ты — чистый лист. Потом они, «хорошие», встают на место. Будешь ли ты тем же мальчишкой, как под конец пятого курса? Будешь ли ненавидеть грязнокровок, не узнаешь, что такое понимание, стыд, смирение, осознание…

— Отсутствие парочки воспоминаний не отбросит меня обр…

— Но ведь они — основа, разве нет? — Грейнджер выразительно махнула на чемодан, взгляд был умоляющим. — Ты пытаешься стереть войну. Сделаешь так, и ты избавишься от всего, что понял, к чему пришел. Ты избавляешься от опыта, будто ничего и не было, и остаешься с памятью о двух разных личностях себя, но без понимания, как одна перешла в другую. Без веры, что этот переход был необходим, что ты не мог оставаться человеком, каким тебя воспитали, и поэтому стал тем, кем научился быть. Без понимания, почему ты такой как есть, ты вернешься к началу.

— Твои утверждения основаны на теории, что если я потеряю воспоминания, то перестану быть собой. Люди теряют память, но все равно знают, как жить, что такое небо и как разговаривать. Опыт и понимание не всегда содержатся в воспоминаниях — учитывая ситуацию, этого не может быть.

— Но есть и люди, которые не помнят, кто они. Которые как раз забыли…

— И это может быть из-за повреждения мозга, если затронута не одна область или…

— Может. Но мы не знаем! Нужно рассмотреть все возможности, Малфой. Что будет, если ты кардинально изменишься? Разве ты не понимаешь, что все воспоминания — это часть тебя? Хорошие, плохие — они есть у всех. В каждом из нас есть и хорошее, и плохое, и никак иначе.

Драко так высоко заломил бровь, что дернулось веко.

— Так говоришь, в Волдеморте было что-то хорошее?

— Нет. Да. В определенном смысле. Он любил. Себя, силу, власть. То, что он любил, считалось злым, но все равно он был способен что-то чувствовать по отношению к этим понятиям.

— Ты распыляешься.

— Не суть. Просто я о том… — Грейнджер огляделась, тяжело выдохнула и снова воззрилась на него. — Нас определяет не только хорошее, а все, что происходит в жизни, даже то, о чем жалеем и от чего больно. Человеку решать, отразится ли оно к худшему на его личности. На твоей — не отразилось. Ты набрался опыта и обратил его на благо, стал хорошим человеком. Да, очевидно, ты не идеален…

Губы у Драко дрогнули.

— Очевидно.

— Но ты не… ты не так уж плох. Даже если помнить о прошлом. Как знать, в каком-то смысле из-за него так и вышло. Не отбрасывай его. Ты ведь столько всего преодолел. Не стыдись больше прошлого. Учитывая, каким оно помогло тебе стать.

— Нереально, — пробормотал он.

— Что?

И внезапно Драко почувствовал себя уязвимым, раскрытым, словно одно слово выдало слишком многое.

— Люди все равно стыдятся прошлых ошибок и раскаиваются, какое бы благо те ни принесли. Если бы не стыдились, то сделали бы то же самое еще раз. Они бы не прониклись и, соответственно, не изменились бы сами.

Грейнджер нахмурилась, подцепила флакон с верхушки груды.

— Тогда смирись. И научись с этим жить. Пойми, что те события все равно помогли тебе стать человеком, которым можно гордиться больше. Что в каком-то смысле ты разобрался в себе и стал больше ценить жизнь, свободу и счастье. Даже если больно, тяжело, это все твои неотъемлемые части. В этом нет ничего плохого, Малфой.

Грива кудряшек качнулась, Грейнджер послала ему какой-то робкий взгляд, но твердой рукой подняла флакон к полкам.

— Осторожнее, Грейнджер. Иначе я решу, что начинаю тебе нравиться.

Она потеснила ряд бутылочек, задержала на них глаза, а потом посмотрела на него. Драко ждал шутки, чего-нибудь остроумного и едкого, но Грейнджер лишь пожала плечами, и тишина затянулась.

Двадцать два

Он точно видел в этом умысел: домашние эльфы в комплекте с Грейнджер. Был уверен, что министр ставит ему палки в колеса, решив, что Малфой обязан облажаться прямо на финишной прямой, пока Министерство еще сует нос в его жизнь. Что если Драко преодолеет последний рубеж — Гермиону Грейнджер — и не потерпит фиаско, он будет пригоден для жизни в обществе. Драко был уверен, что не выдержит.

Кажется, она была права. Он даже не замечал напряжения в затылке, пока голове не полегчало. Сжился с ним, списав на усталость и иногда возникающую боль. Если Грейнджер была права: если охранные чары ухудшали его состояние или ускоряли проклятие — это вполне вписывалось в его исключительное везение. Конечно же, он ненамеренно вредил сам себе.

Драко чуть не обвинил ее. Сложись ситуация по-иному, не сдержался бы. Не вломись она в его жизнь, обошлось бы без чар. Но сваливать все на Грейнджер было поздно, да и Драко достаточно повзрослел, чтобы отвечать за свои поступки. Никто ведь не просил запирать ее в доме.

Он стер кровь с пальца и бросил бумагу в мусорку, вышел в гостиную. Мельком подумал пройти сразу на кухню, забив на неизбежное прощание, но почувствовал, что должен ее проводить. Некое обязательство потянуло его к выходу, непонятная необходимость увидеть ее лицо, если вдруг больше не придется. Если вдруг она не вернется и из воспоминаний останется лишь одно это.

Грейнджер его ждала. Подняла голову, шлепнула сумкой по ноге и улыбнулась.

— Я дойду до дороги, а оттуда аппарирую. На случай, если мое перемещение отследят, но вряд ли тебе стоит беспокоиться.

Засунув руки в карманы, Драко кивнул и перекатился с пятки на носок.

— Ладно. Тогда я не сваливаю отсюда?