Улыбка погасла.

— Я же обещала, что никому не скажу. Просто не хватайся сразу за портключ и нападай, только когда убедишься, что это не я. Я вернусь через несколько дней. Одна. Надеюсь, ты не станешь одним из тех свихнувшихся параноиков, которые носят повязки и спрыгивают с деревьев. — Драко смотрел на Грейнджер, будто она сама только что рехнулась. — Ну знаешь. У них взгляд такой дикий, и они дергаются от каждого шороха. Прячутся на деревьях, обмазываются грязью, а потом так… — она рванула вперед, сгорбившись, — набрасываются, пока ты просто собираешь цветы.

Он медленно кивнул:

— Конечно, — и одарил ее выразительным взглядом. Настоящая чокнутая. Когда-нибудь ее запрут в Мунго, чему он совсем не удивится. Для таких, как она, это судьба. Все эти знания просто искореняют чувство реальности.

Секунду они смотрели друг на друга, затем Грейнджер приняла решительный вид. На три шага сократила между ними расстояние. Протянула к нему руку, замерев, когда Драко вздрогнул. Он не специально: просто не ожидал ни прикосновения, ни того, что она что-то сделает… чего бы там ни собиралась. Грейнджер отстранилась, уронила руку, выражение лица стало замкнутым, а взгляд уперся в его плечо.

— Ну… — она кивнула, развернулась на выход, и Драко без раздумий потянулся следом.

Ухватил ее за руку и тут же за вторую, развернул и привлек на шаг ближе. Грейнджер удивленно подняла лицо, и он опустил голову, находя ее рот. Было не так нежно, как в первый раз: пальцы крепко держали ее за плечи, а губы твердо прижимались к ее. Потянуть, толкнуть, выдохнуть — и она ответила, втягивая его нижнюю губу. Драко наклонил голову в другую сторону — нижняя, верхняя, нижняя, — целуя ее достаточно жестко, что голова Грейнджер под напором болталась вперед-назад. Ее пальцы вцепились в полы его рубашки, она привстала на носочки, отвечая не менее яростно, быстро, немедленноотчаяннозапыхавшись.

Если вдруг это — в последний раз. Если вдруг он забудет первый или больше ее не увидит. Ну какая разница? Какая разница, что он делает, если все равно забудет? Можно творить все что хочется. Задумывать — и выполнять. Никаких сожалений. Времени немного, так почему бы не поддаться желаниям?

Когда Драко отстранился, сердце билось где-то в глотке, ее глаза распахнулись, по-прежнему храня искру удивления. Пальцы разжались, голова кружилась, не получалось определиться, было ли это самое лучшее решение. Он не смог сдержаться. Интуиция завопила задержать ее, и первой мыслью, что пришла в голову — что приходила уже какое-то время, — было поцеловать ее. Зацеловать. Сердце билось с такой силой, что вызывало одновременно желание прижаться к ней снова и спровадить в Англию.

Драко бы отступил, но ее руки не отпускали рубашку, а горячее дыхание опаляло губы. Грейнджер что-то искала в его лице, и он был бы рад знать, что она видит, потому что сам понятия не имел, как разобраться в эмоциях и скачущих мыслях.

Она облизнулась, его взгляд проследил за движением, за тем, как она пробует его вкус на своих губах, и Грейнджер шагнула назад.

— Я…

— Увидимся, Грейнджер.

Похоже, поцелуй и единственное предложение составили самое достойное прощание в его жизни.

— Именно. Обязательно.

Драко кивнул, Грейнджер втянула воздух и развернулась к двери. Он смотрел ей вслед, пока ее не скрыли деревья. Задержал взгляд в точке, где она исчезла, перевел на окно и повернулся спиной. Зашагал на задний двор — на свежий воздух, к морю.

Двадцать три

В Министерстве его взяли на оплачиваемую работу. Он даже не осознал сразу разницы: вчера ругался с Грейнджер как волонтер, а сегодня — уже как полноправный сотрудник. Спустя три дня, пока он набрасывал мантию и хватал со стола тост, мать высказала свои мысли насчет перемен в его жизни. Драко чуть не остался дома. Рассматривал стул, тарелку с завтраком, взглянул сквозь проем на путь к постели. На него снизошел покой. Всеобъемлющий и абсолютный.

За опоздание Грейнджер выклевала ему мозги, сообщив, что раз уж ему теперь платят, неплохо бы проводить время на работе. Потом придралась к оставленному на офисной тарелке маффину и рванула к столу, что Драко не преминул прокомментировать. И все. Легчайший переход за время его существования. Наличие Грейнджер должно было усложнить все в сотню раз, он бы мог стащить мантию и остаться завтракать с матерью, но легкость в принятии решения пришла в том числе из-за нее. Непонятные отношения с Грейнджер оказались наиболее интересным и любопытным опытом, что выпал ему за прошедшие пять лет, вырвали из рутины и застоя. Он чуть не стал затворником. А она его вытащила.

Драко размахнулся и вогнал топор в полено, в грудь отдалась вибрация от удара. Рубить дрова особого смысла не было, но занятие оказывало терапевтический эффект. Замах, удар, треск, отдача. Нужно было чем-то себя занять. Он уже посидел в кабинете: читать было нечего, записей не осталось. Вытащил оставшиеся в голове воспоминания и ждал, пока что-нибудь не подтолкнет на поверхность другие.

Покрасил спальню Грейнджер в цвет «ракушка», который нашел в подвале. Загадочным образом лишь одна стена в зале оказалась выкрашена в него же, хотя Драко все же припоминал, как так вышло. Попытался выровнять покосившийся комод, но отказался от этой затеи, опасаясь сломать. Купил по стеллажу в ее комнату и зал. Обтесал ветку в форму ножки, которую Грейнджер взорвала у его кровати. Починил стул, от которого она голыми руками тоже отломала ножку, постелил в зале коврик, подкрутил расхлябанную ручку. Шумел специально, выгоняя из себя и дома тишину.

Прибрался везде, раскрыл окна, выпуская затхлый воздух, игнорируя факт, что в ее комнату не ходил — лишь бы не выветрился запах чернил, книг и кофе. Вдруг он его забудет. Стащил дрова в подвал, старался внимательно отмечать дни в календаре, учился готовить без рецептов и наблюдал за морем. За морем — чаще всего.

Дни сливались друг с другом. Драко просыпался, видя перед глазами вспышки событий, которые не мог распознать. Многие дни просто выпадали из памяти, словно их и не было. Он смотрел на море, чувствуя, как жизнь проходит мимо так же, как ветер: касается и стихает, не оставляя следа. Наедине с собой, с мыслями – неустанно.

Он размышлял о проклятии, об остатке жизни, о возможном будущем — и содрогался. Забывался на середине действия, и никто не мог намекнуть хотя бы разговором, что происходит. Совершенно один. Иногда в голову приходила мысль, что, может, он умер, а сам еще этого не понял. Тишина разрывала.

Драко взгромоздил ветку на пень и, отойдя на шаг, замахнулся топором.

Не стоило ее целовать. Он всегда мнил себя наблюдательным, но мог и неправильно понять намеки. Грейнджер временами бывала открытой книгой, но чаще — еще сложнее обычных женщин, которые и сами по себе были той еще головоломкой. Она делала это специально. Не Драко же виноват. Он уже на полпути к сумасшествию. Чего от него ждать, кроме странных поступков? И странных мыслей. Мыслей, будто бы поцеловать ее напоследок — хорошая идея, будто бы они — хорошая идея. Драко не помнил большую часть своей жизни. Не обвинять же его в том, что он попутно забыл, почему им нельзя встречаться. Если нельзя. Драко еще не определился.

Грейнджер ведь ответила. В обычных обстоятельствах он бы посчитал это согласием, но прошла неделя. Восемь дней с ее ухода, а пресс-папье в кармане даже не дернулось. Видимо, Драко ее напугал. Видимо, Грейнджер вернулась к прежней жизни и вспомнила все причины, о которых тоже раньше забыла. Решила жить своей жизнью, а не спасать его. Может, друзья-мракоборцы убедили ее, что той ночью он не мог не убить.

Верь мне.

Он даст ей пару дней. Лишь пару, пока переписывает на бумагу все, что запомнилось из записей. Потом заглянет в магический мир, постарается найти нужные книги и контрзаклинание, чего бы это ни стоило. С ней или без.

Драко тяжко выдохнул, пнув бревно в сторону поленницы. Слева доносился грохот волн, бьющихся о скалы, — те словно отсчитывали время. Один… два… три. В моменты непроглядной тоски он полагал их обратным отсчетом. Вот что от тебя осталось, шептало море. За каждое мгновение он держался что было сил, пока то не пропадало наравне с остальными. Три… два…