— О! Библиотекари…

— Нет-нет. Конечно же, библиотекари могут быть в курсе, но не… другие люди.

Драко Малфой. Такие, как чёртов Драко Малфой.

Фолиант был посвящён гербологии. И, судя по объёму, охватывал обширный материал. Было неясно, интересовался ли Малфой тем самым растением из всех тех, что упоминались в книге. Насколько помнила Гермиона, он был хорош в зельях и, возможно, искал информацию о каких-то ингредиентах. Или выискивал то же, что и она сама. Но даже если так, Гермиона мало что могла сделать. Изучение этого растения не было незаконным, а его поиски не находились под запретом.

Ей просто нужно держать ухо востро, вот и всё. А ещё наложить министерские ограничения на все книги об этом растении или хоть как-то с ним связанные. На всякий случай.

18 февраля; 18:32

У Гермионы было много умений, отточенных за годы исследований, учёбы и практики. Среди этого длинного списка значилась способность читать и одновременно выполнять другие действия. Не отрываясь от книги, она ходила в туалет, заваривала чай или готовила ужин. Гермиона никогда не позволяла физическим потребностям — за исключениям сна — превалировать над хорошей историей или интересной информацией.

Гермиона почти всю свою жизнь была страстным книголюбом. Мама или папа читали ей каждый вечер перед сном, а когда она подросла достаточно, чтобы читать самостоятельно, то сидела под одеялом при свете карманного фонарика, пока перед глазами не начинало всё плыть от усталости. Когда ей стукнуло восемь, Гермиона с родителями отдыхала в Австралии и заметила этот маленький фонарик на полке в пляжном магазинчике. Ей захотелось заполучить его — с той срочностью, с какой детям требуются кажущиеся бесполезными вещи. Он был цел до сих пор: хранился в кладовке, засунутый в обувную коробку. Но теперь уже не казался таким впечатляющим: взрослые решения лишили детские воспоминания яркости.

Характер её отношений с родителями изменился. Любовь в их семье была так же крепка, и какое-то время спустя они всё поняли. Им по-прежнему было трудно принять то, что их дочь сражалась на войне и могла умереть, а они об этом даже не догадывались. «Мне плевать на собственную безопасность, Гермиона Джейн! Я твой отец, я…» Папа выглядел настолько потерянным, словно Гермиона разорвала его на части и он никак не мог сообразить, как же собрать себя воедино.

В тот день её мама плакала и беспрестанно качала головой. Гермиона тоже рыдала. Она оплакивала множество разных вещей, но в тот момент больше всего слёз вызывали чары памяти. Было невероятно больно закрыть переднюю дверь, оказаться с собранным чемоданом лицом к лицу с войной и знать, что мама с папой даже не подозревают о том, что они были родителями. У них не осталось воспоминаний ни о её существовании, ни об их любви к ней, ни о её любви к ним. Но так они были в безопасности: их бы не поймали, а они сами не бросились бы с известной ей отвагой на помощь в войне, в которой просто не могли сражаться. Для них же было лучше думать, что Гермионы никогда не существовало, на случай, если бы она никогда не вернулась. Это было оптимальным решением. И самым трудным. Последствия которого ощущались до сих пор.

Потому что теперь в их отношения закрался страх. Осторожность, сквозящая в ласковом взгляде, напряжённость осанки, появляющаяся, если они замечали её палочку; доверие, прежде казавшееся естественным, пошатнулось. Они осознали власть, которой их дочь обладала над другими людьми, но опыт оказался горьким. Гермиона пообещала, что война закончилась и она большие никогда так не поступит. Они плакали, заключали друг друга в объятия и днями напролет твердили о своей любви, словно хором выводили горько-счастливую песню. Тревога и гнев вытеснили благоговение перед второй половиной мира Гермионы — перед её собственной частью. Вина грозовым облаком лежала у неё на сердце — тёмным, душным и тяжёлым, — но она знала, что если бы ей выпал шанс, она бы никогда не променяла его на то ожесточение, что ослепило родителей.

Голова Гермионы дёрнулась в сторону гостиной её маленькой квартиры, рёв из камина сменился грохотом и скрежетом. Закусив губу, она взглянула на висящие на кухонной стене часы. Кошачьи хвостик и лапа указывали на без четверти семь. Гермиона громко застонала и засунула в книгу салфетку вместо закладки.

— Гермиона?

— Невилл, прости, — он рассмеялся, и она замолчала. — Дай мне всего пять минут, и я буду готова.

Она бросилась по коридору, пробегая мимо гостиной, улыбнулась другу и скрылась в спальне.

— Гарри сказал, тебе дали какое-то задание по работе. Так что я пришёл чуть раньше, на случай, если ты зарылась в книгах.

— Ну, обычно мне не нравится такая моя предсказуемость, но я хотя бы не опоздаю,- откликнулась Гермиона из-за закрытой двери, на пути к шкафу стаскивая футболку.

— Я собирался прийти час назад, потому что просто умирал от скуки. Я очень хочу, чтобы Макгонагалл разрешила мне начать стажировку в этом году. Я начинаю уставать от постоянного пребывания с бабушкой. Вчера, когда я вставал, мои колени хрустнули, а ещё я начал ценить дневной сон.

Гермиона засмеялась, натягивая джинсы и первую подвернувшуюся рубашку.

— Рон рассказал мне, что день Всех Влюбленных ты провёл с Луной.

— Нет, я провёл этот день, разыскивая с Луной флобмошек.

— Флобмошек?

— Родственников флоббер-червей. По всей видимости, они живут в лесу, заползают в уши людям и животным и взрываются, как только доберутся до конечностей. «Придира» готовил статью. Так что я болтался по лесу в снаряжении, изготовленном её отцом — а я почти уверен, что весит оно столько же, сколько сама Луна, — и обдирал почки с деревьев.

— Это звучит… — начала было Гермиона, собирая волосы и закручивая их при помощи заколок в сложный пучок.

Невилл в ответ разразился смехом, и старые пружины в её диване скрипнули. Гермиона скакала по спальне на одной ноге, надевая носок и одновременно пытаясь отыскать свою обувь. Невилл замолчал, и Гермиона сообразила, что её кофейный столик завален раскрытыми книгами, посвящёнными растению, о котором она не должна была болтать. Никто за пределами её отдела не должен был знать, в чём именно заключалось её задание. Чем меньше людей осведомлено о слухах, тем лучше. А сплетни о том, что Министерство занимается этим вопросом, лишь усугубили бы ситуацию.

Она распахнула дверь в спальню чуть сильнее, чем требовалось, створка врезалась в стену и Невилл подпрыгнул. Он на секунду обернулся, и Гермиона рывком натянула кроссовки, наблюдая за тем, как друг склоняется над своим коленом. Слишком поздно.

— Тебя интересует Флоралис Фати?

— Что?

Она обогнула диван, и Невилл улыбнулся и приподнял плечи, будто щенок, выражающий свою любовь после того, как сжевал тапочки.

— Мне стало любопытно. Я собираюсь стать профессором гербологии, а у тебя тут дюжина книг по этому предмету. Я никому не скажу, что ты его изучаешь — обещаю.

— Спасибо, Невилл.

Гермиона собиралась пошутить про министерское наказание для тех друзей, что сливают информацию, но при словах «министерское наказание» в мозгу пронеслось слишком много мыслей, и она погрузилась в воспоминания. Перед глазами вспыхнуло сияющее, покрытое синяками лицо Невилла, стоящего в небольшом коридоре, и Гермиона закрыла рот и улыбнулась. Иногда она размышляла о своих друзьях и отваге, и от этих мыслей её переполняла гордость, а сердце сбивалось с ритма. Иногда ей снилась комната, полная воинов, подготовленных Невиллом, и он сам, замерший перед Волдемортом с зажатым в кулаках мечом Гриффиндора. Временами она задавалась вопросом, что бы с ними стало той ночью без него, и ей приходилось напоминать себе о том, как дышать.

— Как ты назвал его? Флоралис Фати?

— Да. У него десяток имен. Но обычно его называют так. Воля богини Флоры. Последние лет сто его называют Доминус Темпорис. Повелитель времени. Я хочу сказать, существует пара разных переводов, но смысл у них один.

Гермиона записала название в блокнот.