— Нет, — он качнулся вперед, и на его левой щеке появилась ямочка, — мы храним весь мусор в переулке, прежде чем использовать эванеско.

Гермиона издала короткий смешок, чтобы скрыть напряжение.

— Где им и место, по моему мнению. В мусорке или просто…, — она сделала паузу, бросив на него понимающий взгляд, — «исчезнувшим».

Он быстро оглянулся и посмотрел по сторонам.

— Я был вынужден… находиться вдали от Англии последние четыре года, поэтому я рад узнать, что еще не все изменилось.

Теперь он был полностью сконцентрирован на ней, в его глазах заиграл свет, возможно, это было вызвано поворотом его тела к ней и другим освещением или волнением, в котором он склонил голову.

— Это не так.

— Тогда всегда есть надежда все исправить, — многозначительно произнесла Гермиона, смотря в меню, — не хотите ли присоединиться ко мне, мистер Рокфорд? Может быть, вы порекомендуете фирменные блюда и расскажете мне о том, что я пропустил.

Он облизнул губы — нервная привычка, о которой упоминал Малфой — и снова оглянулся через плечо. Гермиона наблюдала за ним краем глаза, когда Рокфорд посмотрел нее, обдумывая это предложение, а затем улыбнулся.

— С удовольствием, — ответил он, садясь напротив нее, и, хотя ее грудь сдавило, на этот раз ее улыбка была искренней.

14 июня, 22:33

Его рука скользила от скулы к подбородку, голова была слегка наклонена вправо, а глаза прикованы к каждой новой полоске кожи, открывающейся под бритвой. Малфою пришлось подстричь бороду, прежде чем сбрить ее, и теперь раковина была завалена волосами.

Какая-то часть нее была счастлива, что борода наконец исчезла, так что она могла видеть форму его рта и лучше понимать, о чем он думает. Другая ее часть задавалась вопросом, каково будет иметь дело именно с Малфоем, а не обросшим заключенным. Гермиона не видела его по-настоящему со времен Битвы за Хогвартс, поэтому третья, наиболее любопытная часть, задумалась, были ли у него морщины уже тогда. Возможно, он выглядел непривычно, потому что это все было так давно. А, может быть, дело было в волосах, мокрых после душа и зачесанных назад как когда-то в детстве, вот только сейчас под ними обнаружилось лицо мужчины.

— Ты часто брился в Азкабане? — Ей всегда было любопытно это узнать, кроме того, разговор позволял заполнить неловкое молчание.

Гермиона не знала, почему было так важно следить за тем, чтобы он не поранился или не спрятал в карман острый предмет вместо оружия, ведь она почти каждый вечер вручала ему палочку и отпускала на свободу.

Малфой посмотрел вниз, открыл кран и провел бритвой под слабым напором воды. Половина его лица уже была побрита. У него была гладкая безупречная кожа, если не считать маленького пореза возле уха, покрытого ярко-красной кровью, от которого шла красноватая линия там, где ее размыло водой.

— Это зависит от охранника, — ответил он как раз тогда, когда она уже решила, что он этого не сделает. Малфой постучал по стенке раковины, а затем поднял бритву и прижал верхнюю губу к зубам.

— То есть бритье не является обязательным требованием и зависит от настроения охранника.

Его левый глаз дернулся, и спустя еще один взмах пространство между носом и ртом стало чистым.

— Или от моего желания, хочу ли я, чтобы бритва была приставлена к моему горлу, пока они там стоят.

Гермиона закатила глаза к потолку и задержала их там на секунду, осматривая подозрительное изогнутое пятно, которое выглядело так, словно потолок в этом месте вот-вот рухнет.

— Охранник не стал бы тебя убивать.

— Они ищут любую причину для нападения на заключенных, и наказание, что неудивительно, всегда несоразмерно преступлению. Несчастные случаи случаются довольно часто.

— Это люди, которые имеют дело с преступниками — преступниками, которых сажают в тюрьму за то, что они убивали, пытали, насиловали, нападали, жестоко обращались. Если один из них нападет на охранника, ты ожидаешь, что тот просто попытается оттолкнуть его, в то время как другие вежливо попросят его успокоиться?

— Нет. Я ожидаю от них того, что они делают: пятеро человек хватают одного за такую мелочь, как толчок локтем, а затем бьют этого человека еще долго после того, как он перестал шевелиться, все еще в попытке удержать его или остановить от сопротивления.

— В большинстве случаев это, вероятно, оправдано. — Гермиона была не настолько наивна, чтобы верить, что это оправдано во всех случаях — она прочитала достаточно отчетов. — Ты просто не понимаешь этого, потому что рассуждаешь с позиции человека, который толкнул охранника локтем.

— Да, — протянул он, снова открывая кран, — точно так же, как ваша Сторона думала, что все это было неоправданным, потому что на вас напали, но на самом деле все это было оправдано. — Он посмотрел на нее через зеркало — сгусток серого и белого. — Это имеет смысл.

— Это не имеет смысла.

— Тогда и твоя теория тоже, но ты настолько ослеплена чувством собственной правоты, поэтому считаешь, что это не неправильно, то есть это неправильно, если только речь идет о твоей Стороне.

— Потому что человек, лежащий на полу, совершил преступление…

— За что он расплачивается своим заключением, и избиение без причины не является его частью. Как ты можешь оправдывать приговор человека к тюремному заключению за необоснованное избиение другого человека, но затем не наказывать заключением охранников, которые делают то же самое? У вас в тюрьме сидят люди за убийства, которые ваша сторона тоже совершала. Нет разницы в наших действиях, есть разница только в убеждениях или обстоятельствах.

Гермиона выпрямилась, ее челюсти были сжаты, а взгляд сверкал.

— Моя сторона не пытает людей…

— Бить их без причины, заставлять людей бояться выходить из камеры — это не форма пытки? И ты не видела высеченное слово «Правда» над тем местом, куда ты поместила меня? Или ты просто пытаешься притвориться, что восьмой уровень создан не для того, чтобы пытать людей, вынуждая их раскрывать информацию? — Выражение лица Малфоя было холодным и жестким, его не смягчал даже нанесенный крем для бритья. — Нет правильного или неправильного — есть только тот, кто это определяет с позиции власти.

— Это ложь. Я не верю в избиение людей без причины, кем бы они ни были, и если так происходит, то этого быть не должно. Но правильное и неправильное определяется тем, что отражает нашу собственную человечность. Наносить вред другому человеку, убивать другого человека, если только это не призвано, чтобы помешать ему причинить вред тебе или другому человеку — это неправильно. Неважно, на чьей ты стороне или кто ее определяет.

— Тем не менее ты мне даешь карт-бланш на пытки людей сейчас…

— Чтобы завоевать доверие у высшего круга, чтобы разрушить Возрождение и положить конец страданиям еще тысяч людей. — Ее взгляд скользнул по жесткой линии его плеч, а затем проследил, как он проводит бритвой по щеке. — Если бы был какой-то другой способ сделать это, мы бы так и сделали.

Малфой выглядел так, будто собирался что-то сказать — его губы приоткрылись — но затем в его глазах мелькнула тень, и он промолчал.

— Разница, Малфой, в том, что я встречалась с людьми из армии Волдеморта в одиночку, когда у меня была палочка, а они были безоружны, и я не пыталась причинить им вред. Если бы ситуация была обратной, и у них была бы возможность остаться непойманными, думаю, подавляющее большинство воспользовалось бы этим. Они бы убили меня за что-нибудь совершенно неважное для мира, за мое происхождение, которое не представляет никакой угрозы ни для кого. В этом разница. Правильное и неправильное. Хорошее и плохое. Нет ни одного аргумента, который ты можешь привести, чтобы убедить меня, что на самом деле границы более размыты, чем обозначенные мною.

Он стянул полотенце, которым вытирался, со штанги для душа. Всего за пару вдохов горький, чистый аромат мыла и универсального шампуня перебил густую вонь плесени и пыли. Он смочил уголок полотенца, а затем провел им по лицу.