— Ты уедешь на целый год? А как же я?
После папиной смерти она привыкла во всем полагаться на меня, да и вообще никогда не была общительной и уверенной в себе. Ее жизнь многие годы состояла из забот о муже и дочерях, посещения церкви да участия в алтарной гильдии, члены которой поддерживали в порядке церковную утварь.
— Тетя Гортензия составит тебе компанию. А миссис Бредли проследит, чтобы в доме было чисто и красиво.
— Но это же так безответственно, — возразила мама. — Зачем, скажи пожалуйста, тебе понадобилось снова учиться рисованию? В школе вроде бы считают, что для преподавания твоих навыков вполне достаточно!
— Мамочка, но это же такой отличный шанс! Ты должна за меня порадоваться.
— Порадоваться? — В ее голосе появились интонации, которые обычно предшествовали истерике. — Тому, что ты целый год будешь одна среди иностранцев? Ты — без всякого опыта, без знания мира! Как ты справишься? Ты же всегда жила дома, под моим крылышком.
Это было не совсем справедливо, потому что наши роли давно переменились, и теперь она жила у меня под крылышком.
— Я справлюсь.
— А что будет, если Гитлер решит объявить войну? Весь мир и так в хаосе, — сказала мама. — А этот Муссолини почти ничем не лучше Гитлера. Разве он уже не вторгся в Абиссинию?
— Мамочка, Абиссиния далеко, в Африке. Это колония. Он просто колонизировал ее, Британия и Франция веками занимались тем же самым. А если начнется война, я, конечно, вернусь домой, — объяснила я.
Тогда мама прижалась ко мне.
— Ты — все, что у меня есть, деточка, — проговорила она. — Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится.
Удивительно, но тетя Гортензия приняла мою сторону.
— Ее сестру, Винни, ты отпустила аж в Индию, — сказала она. — Уж конечно, девочка заслуживает право пожить собственной жизнью. Она же заботилась о тебе все эти годы!
И мама, пусть и с неохотой, была вынуждена согласиться. Я упаковала свой скудный гардероб и, терзаемая непонятным чувством вины, отправилась на вокзал.
И вот я здесь. Я приехала вчера и остановилась в маленькой гостинице у вокзала — конечно, это временно, и мне еще предстоит найти себе постоянную берлогу. Обстановка у меня в номере почти такая же спартанская, как была в монастыре, где мы жили в прошлом году. Тут совсем не так чистенько и постоянно пахнет дымом и потом, а еще ужасно шумно: рядом главная магистраль от вокзала к собору Святого Марка. Не слишком вдохновляющее начало! Погода жаркая и душная. Всю прошлую ночь я пролежала на кровати, но так и не смогла толком уснуть. А едва решилась приоткрыть ставни, чтобы впустить хоть немного воздуха, как была немедленно атакована комарами.
Утром меня с первым лучом солнца разбудила оглушительная какофония церковных колоколов, вопреки моему желанию напоминая, что сегодня воскресенье. Так что делами мне не заняться даже при всем желании, и остается только освежить свои познания о городе. А завтра схожу в академию и разузнаю побольше, где мне жить и когда начнется учеба. Поскольку у меня статус вольнослушательницы, я не буду заниматься по академическому расписанию, а смогу посещать некоторые классы уже сейчас, и это замечательно. Я почти не привезла принадлежностей для рисования, потому что не сомневалась: каждый из профессоров обладает твердым мнением относительно единственно подходящих для работы кистей, красок, холстов. Помнится, мои педагоги в школе Слейда были очень придирчивы в этом отношении. Школа Слейда! Она была так давно, будто в другой жизни. Утром я смотрела на себя в рябое зеркало над расписным комодом. Неужели я когда-то была девчонкой, которая смотрела на мир полными надежд глазами и строила великие планы на прекрасное будущее? Теперь я глядела на свое отражение и видела наметившиеся на лбу морщинки. И Лео, помнится, заметил, что глаза у меня грустные.
Я отвернулась от зеркала. Лео. Я не должна о нем думать. Потом я сказала себе, что есть и другие симпатичные итальянцы, а Лео упоминал, что мужчины тут предпочитают не жениться до тридцати лет. Может быть, я кого-нибудь встречу. Какого-нибудь итальянского художника. Выйду замуж. И проживу всю оставшуюся жизнь в Венеции.
Значит, в моей душе все-таки сохранилась толика надежды и воображения!
3 июля 1939 года
Я решила найти себе постоянное жилье! Сегодня утром, после довольно-таки скромного завтрака из хлеба, маргарина и абрикосового джема, а также очень жидкого кофе, заставившего вспомнить добрым словом пансион «Реджина» и даже монастырь, я надела серое платье с широким белым воротничком, белую шляпку с синей лентой, белые перчатки и направилась в академию. Женщина в приемной расстреляла меня очередями итальянских фраз, таких быстрых, что я не поняла ни слова.
— Пожалуйста, вы не могли бы говорить помедленнее? Я только что приехала из Англии, — сказала я.
Она вздохнула, словно говорить медленнее было для нее мучением.
— Что вам нужно? — спросила она. — Художественная галерея в соседнем здании, а здесь учатся.
Я обдуманными заранее фразами объяснила, кто я такая: студентка-вольнослушательница, желающая зарегистрироваться. Она снова посмотрела на меня, как будто не верила, что дама моих лет может быть студенткой, но потом послала наверх, в регистратуру. Я поднялась по широкой мраморной лестнице, с удовольствием ведя ладонью по прохладным мраморным же перилам. Женщина в регистратуре оказалась поприветливее. Она сказала, что в ее обязанности входит помогать иностранным студентам, и вообще говорила медленно и четко, а иногда, если я не понимала, даже по-английски. Вручив мне список курсов, она сообщила, что я могу выбрать три предмета. Читать список было все равно что знакомиться с меню в высококлассном ресторане. История искусств. Обнаженная натура — рисование и живопись. Практикум по колориту. Живописцы шестнадцатого века. Лепка из глины. Металлическая скульптура.
Я была бы рада посещать все занятия, но решила подойти к выбору реалистично и не браться за скульптуру, раз уж у меня нет никакого опыта в этой сфере. Поэтому я остановилась на обнаженной натуре — она должна была быть на втором курсе в школе Слейда, — живописи маслом для начинающих и предмете под названием «свобода выразительных средств». Может быть, из меня все-таки получится Пикассо!
Потом речь зашла о поиске жилья. Мне повезло, сказала женщина. Обычно в это время года в Венеции полно туристов, но в этом году слишком многие боятся путешествовать, особенно мало англичан, ведь Италия подписала с Германией пакт о ненападении.
— Остается только надеяться, что войны не будет, — добавила она. — Одну мы уже пережили, не так ли? Огромное количество людей погибло, и ради чего? Ничего не изменилось, мы только стали беднее и потеряли надежду.
Я кивнула. Мне хотелось сказать, что мой отец стал жертвой газовой атаки, но таких итальянских слов в моем лексиконе не было, а мне не хотелось расписываться в своем бессилии, перейдя на английский.
Женщина сверилась с лежащим у нее на столе журналом регистрации и выписала несколько адресов.
— Вот адреса квартирных хозяек, которые сдают жилье студентам, — сказала она. — Многие не хотят рисковать, связываясь со студентами, потому что они пьянствуют и ломают мебель, но вы не производите впечатление человека, который будет так себя вести.
Я засмеялась.
— Уверяю вас, я никогда не делала ничего подобного, даже когда много лет назад была студенткой в Лондоне.
Я вгляделась в список, который протянула мне женщина. Разобрать чужой почерк, который так сильно отличался от моего, оказалось сложно. Я снова подняла взгляд.
— Не могли бы вы мне посоветовать самый подходящий вариант? Боюсь, я не знаю, где все это находится.
Она обратилась к списку вместе со мной.
— Это в Каннареджо. Пешком оттуда добираться далеко, и остановки вапоретто рядом тоже нет. Кроме того, это еврейский квартал. Лично я ничего не имею против евреев, но вы там будете чувствовать себя не в своей тарелке. — Она подождала, ожидая, не стану ли я возражать. — Следующий адрес… ой, нет, первый этаж вам не нужен.
