Вчера мне приснилась действительность.

Боже, с каким облегчением я проснулся.

Станислав Ежи Лец

Всё дальше и дальше – поезд уносил меня в преисподнюю, опоясанную бетонной стеной. Никто не ведал, что ад готов обрушиться на привычный мир – и сам я не знал, что встану на пути злотворного потока.

…Ах, мама,

Какая драма!

Зашла в Овальный кабинет —

А там Обама, –

Бойкие девичьи голоса выдернули из дурного сна. Там, во сне, двое в резиновых фартуках, совсем не похожие на хирургов, распластали меня на столе. Плотный курчавый брюнет пилил мой череп, а немолодой красавец-атлет с белоснежной шевелюрой командовал процессом.

– Осторожнее, мозжечок не повреди, – говорил блондин. – На, держи. Да аккуратней внедряй, аккуратнее. Закрывай и заклеивай. Волосы ему причеши. Всё, закончили.

– Белый, зачем? – спрашивал я блондина.

– Тебе знать не положено. Операция засекречена, гриф «АС», абсолютно сугубо, – и снова брюнету. – Активируй.

В уши ворвался рёв и грохот – и я проснулся.

Наяву оказалось ещё гаже. Спасаясь от чёрного хищника, мы с дочкой потеряли дорогу. Ноги то и дело увязали в болоте; Катюшка проваливалась в вязкую трясину по пояс. И тут зверюга, обернувшись трёхглавым драконом, заорал женскими голосами во все глотки:

…Зашла в Овальный кабинет —

А там Обама.

Да ведь и это сон, – и тут я проснулся по настоящему.

Радио завершило шлягер:

– Вы слушали хит сезона «Овальные страдания» в исполнении группы «Кузькина мать».

Поезд замедлял ход. Июльское утреннее солнце лупило прямо в окно.

– Граждане пассажиры, – чеканный голос вконец развеял дремоту. – Сейчас мы находимся в шлюзе. В Большую зону прибываем через тридцать минут. Прослушайте правила поведения в Би зед.

Радио замолчало, будто подыскивая нужные слова, и ожило вновь.

– Правило первое. Командированные на один день должны покинуть Большую зону засветло. В противном случае Российская Федерация не отвечает за вашу жизнь и здоровье. Правило второе. Прочие прибывшие в Би Зед руководствуются понятиями Большой зоны. Приготовьте вещи к досмотру.

Кто бы сказал – не поверил: пяти часов не пройдёт, как я нарушу главные понятия Большой зоны. А заодно и серьёзные статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.

Дверь открылась, в купе заглянула светленькая проводница с овальным бейджиком на высокой груди:

«Наталья. 2.000».

Две тысячи – чего? Часов трудового стажа? Ладно, без интереса.

– Распишитесь за ознакомление с правилами, – она протянула журнал. – Прошу сдать гаджет.

– А линейка логарифмическая дозволяется?

– Пожалуйста, – улыбнулась она. – И калькулятор тоже не грех.

Хорошая девочка, с юмором; на Катюшку мою похожа.

* * *

– Папуля, мне страшно. Не хочу, чтобы ты ехал туда…

– Всё будет хорошо, Катёнок. Там тоже люди живут.

– Нет, они преступники. И ещё говорят, не все оттуда возвращаются. Уедет человек – и пропал, никаких следов.

– Такое бывает, но редко. Да ведь я же всего на день, даже вон очки для близи не беру.

– Опять ты со своими очками, папа. Ну кто их сейчас носит? Поставь, наконец, линзы.

– Мне так привычнее, доча.

– Пап, у меня предчувствие нехорошее…

– Катенька, всё будет нормально. Я вернусь.

– Обещаешь?

– Век свободы не видать.

Двадцать тысяч нужны срочно, ей на хирургию. И два раза в год по пять штук – на поддержку, чтоб исключить рецидивы. Слава богу, в Би Зед подвернулась знатная тема, на Материке такие деньги нынче не поднять.

За окном проплывала глухая бетонная стена со свёрнутой поверху спиральной колючкой.

* * *

На той стороне меня ждали. Мужичок в синем комбинезоне, чем-то похожий на сказочного Колобка, протянул руку.

– Добро пожаловать в каменный век. Я – Пухлый.

– Александр…

– Вот уж хренушки. Будешь ты у нас Доцентом. На весь день, так решили. Ну, пошли.

Он заглянул мне в глаза:

– Я, между прочим, тоже кандидат наук. А здесь по контракту, из пяти лет полгода осталось. Хочу продлить.

– Пять лет? Невесело.

– А что делать? Жена больная, детей трое. На Материке-то нынче не заработаешь. А нам каждый год полсотни надо.

– Пятьдесят штук?! Рашенбаксов?

– Да здесь я и больше имею, так ведь расходы, туда-сюда. – Пухлый приотстал, но тут же нагнал меня. – Не сегодня-завтра и тут всё схлопнется. И что делать тогда, ума не приложу. Смотри, Доцент, вот наши кормильцы, ЭР-заводы.

– Господи, ну и монстры! А почему трубы-то лиловые?

– Другой краски не было. Во-он «лисий хвост», видишь? Последний дымит, остальные на приколе, почти всё время.

– А что случилось-то?

– Доцент, а чего ты не называешь меня никак? Говори «ты», здесь так принято.

– Конечно, Пухлый.

– Что стряслось, спрашиваешь? Китайцы свои редкие земли на рынок выбросили, цены обрушили. Вот наши заводы и крякнули. Один-одинёшенек в полную-то силу работает.

По обеим сторонам безлюдной улицы уныло тянулись бараки.

– Слушай, Доцент. Мы, учёные, должны держаться друг за друга. А эти, – он кивнул на времянки, – они чужие. Говорить наловчились складно, а по сути-то – звери. Спиной к ним лучше не поворачиваться.

– А вообще здесь как?

– Херово.

– Ну хоть что-то хорошее имеется?

– Ага. Бабы.

– ?

– Их тут мало, да. Зато всё просто, никаких церемоний. Баба, она ведь тоже человек, ей и самой хочется. Так чего стесняться?

– А вдруг ты ей не по душе?

– Тогда деньги. Если много, то перевесят. Ты к нам надолго? А, ну да. Не поймёшь, не успеешь.

В чистом, без единого облачка небе погромыхивало. Мы забрали влево, в узкий серенький переулок; показался бетонный куб, совсем без окон и дверей, и снова мы очутились на пустынной улице.

– Пухлый, а что за слухи про командированных и контрактников?

– Слухи?

– Мол, исчезают люди.

– Очкуешь? – он засмеялся, обнажив гнилые зубы. – Не ссы, Доцент. Кто пропадает, сам же и виноват. Есть понятия, кровью писаные. Их держись – и живи себе на здоровье. Вот мы и пришли, это управа.

– Заводоуправление?

– Да, всех ЭР-заводов. Лаборатория тут же, и мой стол тоже. Ксиву покажи человеку. Сбор у нас через десять минут…

– Где можно ознакомиться с устройством вашего туалета?

– А, понял, ты шутишь. Дальняк за углом. Давай сумку-то, прихвачу.

– Да не, у меня там щётка зубная, то-сё, умыться с дороги…

– Ладно. К старшому подходи, третья дверь по коридору.

Удивительная вещь, никаких мрачных предчувствий у меня тогда не возникло.

Обоняние – чувство древнейшее. Зрение потом пересилило, но в подсознании нашем нюх берёт своё. И там, в глубинах психики, всякому предмету и понятию отвечает свой запах. Хлорный дух в сортире мигом вернул меня в советские времена.

Задвижка сломана, дверь тогда на швабру. На пол газетку, сверху сумку. Где мой хитрый ежедневник? Ага, на месте. В этом блокноте, в потайном гнезде, зажаты металлические пластинки – сильные магниты, самарий-кобальт-пять. А реагент куда подевался? Тут она, пробирочка. Доцент к бою готов.

Вот и третья дверь. Изнутри доносится густой бас:

– Нахер твои шахтёры, своих девать некуда. Ты мне химиков давай, химиков!

В комнате трое в чёрных комбинезонах и один в синем – Пухлый. Прокуренный, несмотря на открытое окно, воздух – тоже из прошлого.

Русоволосый крепыш, сидящий у дальней, торцевой стороны большого стола, положил трубку.