— Это саксофон! Запомни, наконец!
— А давайте мы прямо здесь и сейчас проверим, кто из вас лучше играет.
Теперь на комиссара оглянулся не только Ярослав, но и все остальные — Герда, прервавшие спор акустики, высунувшаяся из своей каюты Верзохина… и еще примерно семь человек, до этого момента старательно делавших вид, что происходящее их не касается.
— Я правильно понимаю, — уточнил фон Хартманн, — что вы предлагаете устроить эту… как её… музыкальную битву?
— Именно, — ничуть не смутившись, кивнула Татьяна. — Все равно никто уже не спит.
Музыка шторма. Качает.
Ба дем трамвай се штейт а очередь ци штерн
Трамвай кимт ун оле hейбн он ци квелн
Ин моментальне верт а гройсер квичерай
Ой, вэй! Театр из дер кёниграйх трамвай!
ВИА Боро-но-дачи «Имперский трамвай».
— Ну что, пришли! — Тоня Мифунэ хлопнула по крылу гидроплана. — Прошу в гости! К армейскому, так сказать, пайку.
Марыся Пшешешенко нерешительно ухватилась за плоскость, встала на центральное каноэ одной ногой, толкнулась в протёртое добела пятно на полусложенном балансире под крылом второй ногой, подтянулась и оказалась на крыле.
Оказалась только затем, чтобы с жалобным писком распластаться плашмя. ВАС-61 «Кайзер бэй» мучительно долго, как на «имперских горках» провалился куда-то вниз и вбок под грохот шторма и гул напряжённого металла.
— Непривычно, да? — кавалергард-лейтенант оказалась рядом с ней как раз вовремя, чтобы подхватить. — Это ничего. Достигается упражнением.
Она подняла новую знакомую, и на противоходе, всё под тот же гул шторма и поскрипывание металлических тросов на креплениях гидроплана, то ли помогла забраться, то ли закинула в просторную кабину армейского воздушного разведчика.
— Гостевую, — пока Рысь приходила в себя, её спутница времени зря не теряла. Под нос шибанул запах бренди. — Антуановка, чернил на спирту не держим, не по гонору. И вот, на закусь.
Из чего бы ни гнали загадочную «Антуановку», пахла она так, как не всякий боярский спецзаказ. А вот слегка неправильной формы кубик загадочной субстанции в дополнение к нему больше всего походил на кусок оконной замазки, щедро присыпанный морской солью и мелкой ржавчиной.
— Что это? — с подозрением в голосе осведомилась Рысь.
— Армейский пайковый шоколад для офицерского состава. По-лётному. Перенагретый с молотой курагой и черносливом, в обсыпке из кристаллической соли под сушёным порошком чили. Первое дело по нынешней погоде. Давай, по-нашему, по-лётному. Глоток на укус. Ап!
Оказалось неожиданно вкусно.
— Юхии, — Тоня Мифунэ отобрала у новой знакомой флягу, повторила уже сама и демонстративно простонала от удовольствия. — А жизнь-то налаживается!
— У кого-то может и налаживается, — мрачно сказала Рысь. — А я хочу сдохнуть.
— Первый шторм, и сразу по-взрослому? — догадалась Тоня Мифунэ. — Ну да, тут кто угодно взвоет. Что со мной было, когда первый раз сорок пять узлов с воды повидала, и вспоминать стыдно.
— Я боёв своих настоящих так не боялась, как этого всего, — призналась Рысь. — Мы вон после стоянки загрузились по уши, кто фруктами, кто ещё чем, так шмотки старые в кубрике теперь девать некуда, снаружи на крюках вывесили. Посдувало в дупу. У меня ладно ещё, проживу, а у Верзохиной-Джурай саквояж гербовой улетел. От самой Жени Танаки, платиновая коллекция двенадцатого года, прикинь?
— Погоди, вы на военном судне, в морском походе, — не поверила Мифунэ, — А барахло своё на барашки иллюминаторов снаружи намотали? Только потому, что место под койкой занято жратвой? Саквояж ценой в хорошую фотокамеру? Вот так запросто?
— Ну да, а чего им там было? Погода-то хорошая. Курва.
— Действительно, — хихикнула Мифунэ. — Ну, за упокой!
Накатили за упокой.
— Не люблю качку, — продолжила Рысь. — Ненавижу, курва мать, качку. Жаловалась командиру, на посадку заходить сложно. Качает, говорю. Ну, пока на архипелаг шли ещё. Так он меня, когда вся эта холера началась, на мостик вызвал, к иллюминатору подтащил, там «Ветерок» армейцев на боку лежит градусов под тридцать. Вот это, говорит, называется «качает»!
Мифунэ рассмеялась.
— А ты? — спросила, наконец она.
— А что я? — возмутилась Рысь. — Была пристыжена. Два раза. Один раз изливала стыд на переборку, второй, осознав и раскаявшись от содеянного — на обувь командира.
— Унцию за субординацию, — немедленно предложила Мифунэ.
Выпили за субординацию.
— А вообще хорошо у вас тут, — призналась Мифунэ. — Даже матросы как на человека смотрят, а не это наше всё.
— А что, ты не из какой-то армейской программы в пику флотским родам? — удивилась Рысь. — У вас там разве не так?
— Да ну, какое там, — фыркнула Тоня Мифунэ. — «Родам!» Обычная голоногая. Отец так, деловарил по мелочи. Даже без гражданских чинов. Фотолавка у нас своя. Товар вроде и дорогой, но берут по нашим временам сама догадываешься как. А потом Свин мой как-то поутру вытолкал меня из койки, заявил, что тян, которая не умеет держать палку хотя бы пяти ангелам — это просто тян, и поволок учиться летать. Я тогда в школе доучивалась ещё. Там же и в кружок фотографии ходила.
— А Свин это кто? — осторожно уточнила Рысь.
— Кавалергард-лейтенант Порко дель Акаино. — Тоня вздохнула. — Как всё это началось, сначала в действующие, а там в первые же недели пропал без вести над архипелагом. Как на вынужденную шёл — видели, а дальше не знает никто, остров за имперцами с начала войны остался. Ну, может хоть у них похудел.
— Брат у меня, — сказала Рысь. — Тоже. Но там видели. И как падал, и как всё остальное. Ты б знала, как на меня дед орал, когда я сказала, что тоже летать буду.
— Я когда над Архипелагом летать начала, всё думала, что вот, может разгляжу его сверху как-нибудь. Прикидывала даже, как бы на вынужденную успеть нырнуть, и тут же подскочить с пассажиром на борту, — Тоня запила слова щедрым глотком. — Скажи глупо, да?
— Чего уж глупого, — мрачно вздохнула Рысь. — Ты его хотя бы в теории дождаться можешь.
И немедленно запила мрачные слова из фляги.
— Ну и вот жила-была одна тян, — продолжила Мифунэ. — И была она бака не потому, что бака, а потому, что пошла воевать единственной тян на кавалерийскую воздушную баталию фотографической разведки.
— Прям вот сама пошла? — не поверила Рысь. — И взяли? Наша до папы с петицией ходила. Официальной, через секретариат. За всех сразу.
— Выставка у меня школьная, — ответила Тоня. — Была. Ну армеец какой-то заглянул, дочка у него лет на пару младше у нас училась. А там мой «город с высоты» на отдельном стенде вывешен. На широкоугольник арендованный, через отца выпросили с возвратом и страховкой. Ну и приходят на школу наутро две повестки. Одна на пилота, одна на фотографа. У военкома же нормального в голове не поместится никогда, что девка семнадцати лет может ногами палку облезлого гидроплана держать, а с рук бандурой этой в двадцать фунтов весом на ремнях снимать. В одно рыло упоротое. А я тогда мордой в подушку лежу в соплях и слезах, кулаки об стену все отбила уже, похрен мне та выставка, я треугольник с печатью и получила уже, и развернула. Ну что я могла тут ответить, когда у меня не один билет на войну, а сразу два, какой хочешь, тот и выбирай?
Она замолкла ровно на один глоток и продолжила:
— Ну и определили меня в армейскую фоторазведку. Ладно б ещё нормальные военные, так нет, по тому же школьному набору фотографы, мальчики-из-хороших-семей, чтоб им соплёй до колена с червя толщиной висел, — кавалергард-лейтенант грязно выругалась. — Поголовно скорострелы, хуже разболтанного М2 авиационного. Мамкину титьку забыли уже, подружкиной за всю жизнь и не видели. Матросят как на флоте, две минуты на всю любовь, одно название, что кавалеристы.
Рысь подавилась глотком и начала медленно заливаться краской.
— Антуан вот из них всех единственный мужик, но он дядька уже взрослый, у него семья, дети почти моего возраста, имение хоть на машине объезжай, дом в столице. Так он смотрит через меня насквозь, как просто на пилота с титьками, и не подкатишь. Ещё и жалеет, как чумную.... — тем временем безжалостно продолжала Тоня Мифунэ. — Командир-то ваш как? Холостой?
