— Мы по тому же поводу, — не удержавшись, фрегат-капитан подмигнул бывшему курсанту. — Нам бы десять килотонн боевого отпраздновать. Найдется место?

— Д-да, конечно… парни, живо очистили диван! Это сам фон Хартманн!

— Десять тысяч боевого, — переспросил сидевший рядом лейтенант. — А чего это недавно топили на десятку?!

Ему тут же принялись нашептывать на оба уха сразу, а еще трое пристроились рядом слушать. Пробиравшийся к дивану вместе с девушками фон Хартманн расслышал только «та самая белая субмарина» и «авианосец» после чего добрая половина сидевших за столом округлостью глаз дружно стала напоминать лемуров — а перед Ярославом из воздуха сконцентрировался бокал со следами губной помады и сразу три бутылки.

— А «янтарная смола» для дам найдется?

— Сейчас организуем!

Фон Хартманн поискал взглядом корвет-капитана — и обнаружил его уже на сцене, как раз в процессе выдирания микрофона у певички. Та визжала, микрофон жалобно хрипел, сидящие в зале выражали свое негодование недовольным шумом и парой бутылок — к счастью, пущенных уже не очень твердой рукой и упавших с большими недолетами.

— Так… тихо всем! — уровень шума в ответ стал еще больше и тогда Максим заорал: — Заткнулись все, суки! Тишина в отсеках!

Привычная команда подействовала — глубинники ошарашено смолкли.

— Значит так, парни… — корвет-капитан пошатнулся, но благодаря микрофонной стойке все же сумел устоять на ногах. — Слушать всем… у нас тут сам фон Хартманн. Тот самый… Хан Глубины.

Тишина стала еще более оглушительной. Кто-то зазвенел — то ли оброненной вилкой, то ли челюстью. Еще кто-то отчетливо произнес: «да не, быть того не может».

— Придется сказать пару слов, — вздохнул Ярослав. — Присмотрите за местом.

Он направился к эстраде, слыша, как по сторонам, словно волны от бульба, расходятся шепотки.

— Глазам не верю…

— Его же утопили в проливе Меч-рыбы…

— Мне говорили, на берегу спился…

— А я еще думаю, кто это такой лихой, сразу с двумя бабами в обнимку…

— Старая школа, у них был стиль. Теперь таких не делают…

— Вот уж не ждал увидеть…

— Ну теперь «тому берегу» точно хана, раз сам Хан с нами…

Поднявшись наверх, Ярослав стукнул ногтём по микрофону, обвел взглядом зал — и едва не задохнулся от привычности узнавания. Он словно вновь оказался в аудитории, под внимательными взглядами вчерашних мальчишек. Только у этих форма была чуть наряднее, а еще прибавилось всяких висюлек и седых — в неполных тридцать лет! — волос.

И только теперь он понял, что должен сказать.

— Я вернулся, ребята. Утопим их всех!

Еще одну долгую секунду зал молча осознавал услышанное — а потом взорвался ликующе-яростным ревом.

Капитан Такэда. Победитель?

— Суммарный расход — сто тридцать шесть снарядов. По данным воздушной разведки нашим огнём уничтожена артиллерийская батарея среднего калибра, подожжён склад артиллерийских боеприпасов и подавлен штаб северного опорного пункта гарнизона в подвале вице-губернаторского особняка Маракеи, — комбат Скотт Петерсон удивительно хорошо читал высотную облическую фотосъёмку. — Работу дальномерного поста и башенных команд признаю хорошей. Ударная полусотня работать корректировщиками огня не обучена, но старания бортстрелков можно в целом счесть удовлетворительными.

На горизонте всё ещё курился дымами атолл. Что там могло столько времени гореть — вряд ли понимали даже в десанте. Хотя уже которые сутки подряд топтали атолл ногами, выковыривая из нор последних имперских недобитков.

В буквальном смысле этого слова. Туземное ополчение проявило совершенно несвойственную ему лояльность — и сражалось за имперцев настолько же яростно, как и в своих людоедских войнах, после которых на свалку истории отправлялись целые этнографические карьеры — вместе с монографиями о несуществующем более племени архипелага и горестно рыдающими в поминальном запое академиками.

От артиллерийской батареи в зоне высадки «Гимель» в первый же день боёв осталась единственная пушка. Лейтенант артиллеристов оказался слабым Видящим и вовремя поднял тревогу, когда из нор в земле почти что под складом боеприпасов полезли укрытые шаманским пологом остроухие чернокожие головорезы с мачете имперских штурмпионеров, револьверами и гранатами.

Артиллеристы гранатами же, ручником и станкачом удержали позицию вокруг бесполезной на прямой наводке гаубицы. Недобитых соседей принимали дважды. В последней свалке дрались уже шомполами, пустыми ящиками и камнями.

Если бы не пара огневых налётов истребительного звена и долгий круг на бреющем с обстрелом земли бортстрелками, смяли бы и последнее орудие.

— Командирам башен — официальную благодарность, всем расчётам поощрение из капитанского наградного фонда, — решил Такэда. — С полусотней будем работать. Джинни, что со здоровьем лётного состава?

— Девятнадцать раненых и обожжённых, четверо тяжёлых стабильных, одна тяжёлая критическая. Бортстрелок Юлиана Семецкая умерла от ран и ожогов не приходя в сознание в шестнадцать тридцать семь. Подобранные с воды экипажи в целом к несению службы пригодны. Считавшиеся утерянными в бою ноль два первый и ноль два третий красный все четверо лежат в бинтах у армейских коновалов под навесиком где-то на Ити-Тараи и пребывают в полной уверенности что их там вылечат. Или хотя бы не дадут помереть.

— Оптимистки, — согласился Такэда. — Страшная же дыра, четвёртая категория армейского снабжения. К сожалению, их борты нелётнопригодны, да и на месте бортстрелка гонять их лично я разрешу только под угрозой гибели.

— До сих пор не понимаю, как они там сели, — вполголоса сказала Хунта. — Мы с мужем там были на третий год свадьбы, пролётом, наша «мокрая курица» — и та чуть за полосу не выехала. Днём! С работой всех служб и трезвым пилотом!

— Ну, это как раз просто, — усмехнулся Такэда.

— Просто? — не поверила Хунта.

— Когда девочки протрезве... — Такэда вовремя вспомнил, что он больше не лётчик и торопливо исправился. — Гм. Когда экипажи пришли в себя, им показали всё ещё перекрытую наглухо полосу. Мягкой посадке они целиком обязаны усталости, которая просто не дала им слишком много думать и ровному сильному боковому ветру, который сам проносил самолёты между препятствиями. Ну и... доктор, вы же сами должны это знать.

— И сдаюсь! — нетерпеливо отрезала Хунта. — Айвен, я косметический хирург, а не боевой пилот.

— В сумерках и с кровопотерей они просто уже толком не понимали, куда на самом деле садятся, — вздохнул Такэда. — Только и видишь, что круг такой серый над капотом, как тоннель, по краям что-то несущественное, и препятствия выныривают. Одно за другим, одно за другим. Ты и не соображаешь обычно в этот момент ничего.

На мостике повисла тишина.

— Совещание окончено, все свободны, — объявил Такэда. — Спасибо, вы и ваши боевые части отлично поработали. Если вдруг окажусь кому-то нужен, я на ангарной палубе.

За первые сутки боя Такэда совершил невозможное. Обе воздушных группы нанесли удары по Маракеи и даже сумели добиться каких-то попаданий в значимые цели. После этого всё побитое безжалостно отправилось на аварийные посадки на любых клочках земли, куда им хватало флотского запаса горючки в баках. Остатки получилось два раза по очереди посадить на палубу, дозаправить, обвесить и поднять в бой снова.

В промежутки, согласно требованиям армейского командира линкора, кое-как запихнули четыре артиллерийских налёта по острову и непосредственную воздушную поддержку наземных войск. Не особо эффективную, но, с учётом всего произошедшего, куда лучше, чем никакую.

К моменту окончания активной фазы боёв ВАС-61 «Кайзер бэй» всё ещё имел полностью комплектную по самолётам ударную полусотню. Хоть и сводную, зато при некотором избытке экипажей.

Даже сейчас на ангарной палубе торопливо латали пригодные к мелкому ремонту самолёты. И возле одного из них прямо на глазах разгорался скандал.