Вид у радио-грузчиков был слегка прифигевший. Во-первых, от факта назначения вечных сидельцев за семью замками на погрузочные работы. А во-вторых от осознания, из кого именно состоит экипаж загадочной белой субмарины. О том, какие слухи уже в ближайшее время потекут по волнам эфира как вода из пробоины, фон Хартманну не хотелось даже задумываться. В конце концов, для этого есть специальные люди… вот как эта фифа.

— Насколько срочно ваше «срочно», Танечка-сан?

Комиссар «Имперца», Татьяна Сакамото героически сумела не задохнуться от возмущения. Фрегат-капитан и сам понимал, что слегка перекрутил вентиль… но удержаться не сумел. Уж очень пафосно и одновременно забавно выглядела политкомиссар. Форменная шинель с красным кушаком, слева — фамильный вакидзаси вместо штатного кортика, с уже слегка ободранными в тесных коридорах ножнами. Справа клинок «уравновешивался», точнее, явно перетягивался штатным же «фидерлеусом» в лаковой и тоже уже слегка пошарпанной кобуре-прикладе. Довершали образ комиссара узкие стекла очочков и фуражка с высокой тульей. Все вместе это могло бы выглядеть очень грозно, если бы… оказалось хоть немного повыше.

— И прошу вас, хватит уже царапать мне нос вашей фуражкой.

К удивлению Ярослава, комиссар не попыталась тут же проткнуть его, пристрелить или хотя бы испепелить взглядом. Вместо этого Татьяна сняла фуражку и спокойно поинтересовалась: «Так лучше?»

— Значительно лучше, — искреннее произнес фон Хартманн. До этого момента он и не знал, что у комиссара Сакамото длинные, ниже плеч волосы цвета «воронова крыла».

— Станет еще лучше, — тем же ровно-спокойным тоном продолжила комиссар, — если мы спустимся на палубу и отойдем подальше от рубки. Мне нужен конфиденциальный разговор… а в условиях похода это сложно.

— Можно выгнать всех дизелистов и задраить оба люка в отсеке, — заметил Ярослав, галантным жестом пропуская даму к лестнице. — Когда оба дизель-мотора в работе, там и себя не очень слышно.

— Верю, — уже взявшись за поручень, Татьяна на миг замерла, словно прислушиваясь к чему-то. — Но я не люблю повышать голос, очень быстро срываются связки.

Фрегат-капитан почти собрался ответить «вами и не нужно», но в последний момент сообразил, что Сакамото может счесть это не комплиментом, а очередной подколкой.

Они дошли почти до носовых торпедных аппаратов, прежде чем комиссар, наконец, дала волю чувствам. По крайней мере, их части — ногти она в ход все-таки не пустила, зато шипению позавидовали бы многие представители семейств кошачьих и аспидов.

— Что вы себе позволяете, капитан Хартманн!

— Фрегат-капитан и фон Хартманн, — чисто механически отозвался слегка ошеломленный напором комиссара Ярослав. — А что именно я себе позволяю, Танечка-сан?!

— Вы… вы… — похоже, от возмущения у комиссара все-таки возникли проблемы с дыханием. — Вы ведете себя совершенно неподобающим образом! Позорите честь мундира офицера Имперского флота!

— И всего-то?! — с легким разочарованием уточнил фрегат-капитан.

— Вы…

Глядя на задохнувшуюся от гнева Татьяну, Ярослав меланхолично подумал: в романтической мелодраме здесь бы непременно следовал поцелуй двух непримиримых антагонистов, на фоне заходящего солнца и финальных титров. Солнцу до захода оставалось еще часа три, но в целом, идея фон Хартманну понравилась. Без фуражки Сакамото выглядела весьма… женственно, даже шинель и очки не слишком портили впечатление.

— Я командир этой проклятой всеми морскими демонами белой консервной банки, — произнес он вслух. — Первый после бога. И веду себя как считаю нужным и правильным. А если вы будете мне мешать, засуну вас в кормовой торпедный аппарат до конца похода.

Он был готов к очередной, еще более жаркой вспышке гнева, но Сакамото, как оказалась, тоже умела держать удар. Сняв очки, она медленно начала протирать их маленькой черной тряпочкой.

— А почему именно в кормовой?

— Не люблю стрелять из них, — признался Ярослав. — Вроде тот же торпедный треугольник, а промахов больше.

— Понятно, — Татьяна закончила протирать стекла и вновь одела матово свернувшие очки на нос, — в таком случае, попробуйте зарубить себе на… носу, фрегат-капитан и фон Хартманн, что я вам не Танечка-сан, а политический комиссар третьего ранга. Выполнение боевой задачи, возложенной на нас командованием и Императором для меня священный долг. А если вы будете мне мешать…

— ...то что вы сделаете?

— Тоже вас куда-нибудь… засуну, — пообещала Сакамото. — Вы полезны… но незаменимых людей нет. Как я уже убедилась, экипаж достаточно подготовлен…

— …чтобы почти утопить подводную лодку пять раз в течение перехода даже без воздействия противника. Я не просто полезен, комиссар-сама, я именно что незаменим. Без меня вас утопит первый же встречный конфедератский сторожевик, если вы до него доплывете. Да, и перестаньте долбать в меня вашими фамильными умениями.

— Какими умениями? Вы о чем вообще…

— Да бросьте притворяться, я же читал ваше дело. Подчинение разума, чтение ауры и страх. Отличный набор для контрика, не понимаю, почему вы сразу… и хватит уже шипеть!

— Но я… — начала Татьяна, однако фон Хартманн уже и сам осознал, что в этот раз шипение уже переходящее в свист, раздается откуда-то со стороны… причем звук явно не исходил из человеческого горла. Оглянувшись, он увидел, как в полуверсте от них, на дальнем пирсе, из рубки подводной лодки вырывается в небо столб дыма и огня, развернулся к мостику и заорал: «Вниз! Все вниз!» Затем снова оглянулся на фонтанирующую багровой струей подводную лодку, сбил Сакамото с ног, навалился сверху… и почти сразу откатился в сторону, получив сразу несколько ударов. Тот, что коленом между ног, был болезненней, зато пощечина вышла оглушительней.

Впрочем, проморгавшись, Ярослав разглядел парящий в небе предмет и понял — оглушительной была вовсе не пощечина.

Громадная туша баллона высокого давления летела уверенно и неторопливо — позволяя обгонять себя другим, более мелким обломкам и лениво вращаясь. Наконец она взобралась на верхнюю точку, зависла там, словно раздумывая, а затем также неторопливо начала падать. Прямо на фрегат-капитана.

— Она погибла сразу!

Доктор Харуми протирала руки антисептической салфеткой нарочито тщательно, словно пыталась оттереть нечто донельзя липкое и противное.

— Перелом основания черепа… даже окажись я рядом в тот же миг...

— То вы бы ничем уже не смогли бы ей помочь, — закончил фон Хартманн. — Зато можете помочь другим. У нас половина экипажа с травмами… а вторая половина могла просто из-за шока еще не осознать, что чего-то себе переломала. Займитесь этим, доктор. Сейчас. Это приказ.

— Да, фрегат-капитан.

— Теперь вы, — Ярослав посмотрел на стоящую рядом Анну-Марию. Та продолжала всхлипывать, а левое ухо девушки заметно увеличилось в размерах и покраснело — Лейтенант флота Тер-Симонян! Вы меня вообще слышите?!

— Она со мной в одной спальне была, — тихо сказала лейтенант. — Белка… то есть, матрос Дебриенн. Еще до разделения… меня взяли на офицерские курсы, а её на электрика. За две кровати от меня. Понимаете… она простудилась тогда, проболела две недели, поэтому контрольную работу написала хуже. А так ведь Белка умная была… и на её месте…

— Никто не должен быть не её месте, — догадавшись, какой будет следующая фраза, сказал фон Хартманн. — И её здесь быть не должно… было бы.

— Да… наверное…

Фрегат-капитан попытался вспомнить, как выглядела матрос Дебриенн живой и почему-то не смог. Хотя считал, что за время похода уже неплохо познакомился с экипажем. Но сейчас, лежа у трубы зенитного перископа, погибшая даже в матросской шинели выглядела просто девчонкой, непонятно как оказавшейся здесь, посреди океана и войны.

— Она себе возраст завысила, чтобы в училище попасть, — на этот раз Анна-Мария угадала мысли Ярослава. — На полтора года. Мол, пойду лучше в море, чем к ткацкому станку… или на панель. У детей из фабричного предместья выбор небогатый, тем более, у девочек, там рано взрослеют.