— Я тебя у них отберу, — заявил Такэда. — Вместе с чаем. Капитанским приказом с занесением в бортжурнал. И отдам палубным и набольшему голове уряда лётной безопасности. С такими повреждениями бортов на посадке девчонки попросту не заслужили дворецкого.

— Такэда-доно, палубу и впрямь слишком качает, — недовольно заявила Пшешешенко. — Мы понимаем, идёт война, и в строй отправляют всё, что может сражаться, но это действительно судно, а не корабль!

Её бортстрелок, Яська Пщола, демонстративно покивала в подтверждение каждого слова командира экипажа и без слов промычала что-то утвердительное.

— Это судно на восемь пятьсот чистого водоизмещения, и нас ещё ни разу по-настоящему не качало, — устало заявил Такэда. — Сколько можно прятаться за эту нелепую отговорку? Если бы вы садились хоть раз по третьей процедуре, вы бы знали, что такое качка... но метеорологи и вторую за этот переход ни разу не объявляли ещё!

— Тогда почему так бросает палубу? — толпа взорвалась гомоном недовольных голосов. — Мы на тренировке на самоходную баржу-пятёрку садились, угольную, её никогда так не качало!

— Простите, на какую ещё угольную баржу? — Такэда не мог поверить своим ушам. — Конфедерация не возит уголь баржами. Даже для старичья позапрошлой войны есть нормальные эскадренные угольщики!!

— Ну так никто и не говорит, что морскую! Дядя нашей Сэм одолжил для тренировок моторизованный «светлячок» и даже смонтировал почти настоящую лётную палубу для наших тренировок. В озере Холодном.

— Вы хотите сказать, — Айвен Иванович Такэда впервые чувствовал, что от него ускользает дар речи. — Вы хотите сказать, что ваши семьсот часов учебного налёта, все тренировки и подготовка шли на Семи озёрах? В четырёх сотнях миль от ближайшего морского берега? Серьёзно?

— Но мы же по-настоящему учились! — яростно сверкнула глазами Пшешешенко. — С героями первых боёв за архипелаг!

— Вы не учились, — отрезал капитан. — Вы просто жгли авгаз под командованием брошенных в топку резервистов мирного времени, которым повезло не сгореть до конца. Цистернами жгли. Эшелонами. Имперскому пилоту за такой ущерб экономике Конфедерации скрещенные лабрисы с янтарным бантом на грудь приколют!

Толпа взорвалась недовольным гомоном.

— И судя по тому, что никто из ваших «учителей» даже не заметил разницы! — повысил голос капитан, — Они все тоже с аэродромов островного базирования. Вы идёте в настоящий бой с жирной дырой в лётной подготовке. С чем я нас всех и поздравляю!

И у последнего порогаНам командир внушает строго,Что в небе нет ни звёзд, ни Бога —Есть только мы!

Передовой аэродром 12-й авиагруппы «длинного прыжка», авиабаза 2-ого Императорского Воздушного Флота «Нагината», Буревые острова.

Штурман явно нервничал. Он попытался встать из-за стола, едва отзвучала сирена, но застыл на половине движения, увидев, что все остальные по-прежнему сидят

— Не дергайтесь вы так, лейтенант неба, — добродушно буркнул Тихон Хямяляйнен, сосредоточенно пытавшийся выловить среди лапши последнюю императорскую креветку, — еще ничего не кончилось.

— Но…

— Это всего лишь улетели бомбовозы. Сейчас аэродромная обслуга высунет нос и попробует оценить ущерб. Затем пролетит их фоторазведчик и сделает это же самое, но для «того берега».

— Главное, чтобы не было попадания в полосу, — добавил второй бортинженер, с белой налобной повязкой, на которой аккуратными женскими стежками было вышито «Петрович». — Эти новые противоаэродромные бомбы очень поганая штука. Пробивает десять вершков бетона и взрывается под ними, вспучивая плиты. Даже при здешней технике, это не меньше суток ремонта, пока срежут все лишнее, заровняют в ноль и заплатка застынет. Хуже только главный калибр с моря.

— А что, тут и такое бывает? — удивился штурман.

— Здесь все бывает, — веско произнес майор и все сидящие за столом одобрительно закивали. — А с моря нас обстреливали последний раз… в феврале?

— В марте, — поправил его четвертый бортинженер. У него белую полоску «Иваныч» нашили прямо на грудь комбинезона. — Точно в марте, аккурат на именины тещи пришлось, мне супружница еще потом долдонила, чего мол, телеграмму не отбил. А как тут отобьешь, когда от радиостанции две воронки!

— Дождались «шторма с пенкой», в смысле с магнитной бурей и подогнали кружным путем пару линейных крейсеров, — Хямяляйнен отставил миску с лапшой и потянулся за молоком. — Шесть сотен снарядов, это вам не барбос чихнул. В полосу, правда, только четыре попало, а в ангары вообще ни одного, но базе досталось. Хорошо еще, у нас тут все, что можно, под землю попрятали, а после того раза еще больше и глубже копать начали.

— П-понятно, — кивнул штурман. — Я и не знал.

— Да канешна… хто ж в газетах такое напишет.

— Так что не спеши, молодой, — подвел итог лекции майор. — Спокойно поснедай. Если полетим, лететь нам до-олго.

Возможно, штурман и хотел бы последовать совету старшего боевого товарища и своего непосредственного командира, но из-за волнения ему банально «кусок не лез в горло». Тихон Францевич, откинувшись на спинку стула и сцепив руки на пузе, вполглаза наблюдал, как лейтенант пытается давиться бутербродом с сакуровым джемом и тихо посмеивался, про себя, разумеется. Известное дело, все такими были когда-то. И он сам, и даже бессмертный, то есть бессменный командир «двенадцатой», барон фон Розенблюм-дер-Васен. Понимание, что самая большая профессиональная опасность для летчиков сверхдальней авиации, это геморрой, приходит далеко не сразу.

Все же лейтенант оказался упорным и сжевал почти весь бутерброд, прежде чем звонок над дверью в столовой дважды коротко взвизгнул, вызывая экипажи на брифинг.

Как обычно, карта на стене была «до времени» закрыта занавеской, а рядом с грузной фигурой барона переминался с ноги на ногу главинженер группы, то и дело пролистывая исчерканный карандашными пометками блокнот.

— Итак, — барон сделал паузу, дожидаясь пока стихнут перешептывания в зале, — сегодня гости «с того берега» сумели добиться целых трех попаданий в атолл, считая бомбу, проделавшую новый проход в рифе. Синоптики тоже дают добро на маршрут, значит, вылету быть! — зал ответил на это сообщение всплеском одобрительного гула и снова затих, когда фон Розенблюм поднял стек. — Главный инженер, что с готовностью у «птичек»?

— Что ж… — главинженер задвинул обратно к переносице сползшие было на кончик носа очки, — Вторая, — инженеры и прочий наземный технический состав личные имена самолетов игнорировали с принципиальностью, доходящей до религиозного фанатизма, — третья и пятая машины готовы без ограничений, первая и седьмая — ограниченно.

Этот приговор зал снова встретил гулом, на этот раз с отчетливо различимыми нотами разочарования.

— Тишина! — рявкнул барон и, уже более нормальным тоном продолжил, — ну что вы, право… каждый раз одно и тоже, как дети малые. Рапорт все услышали?! Экипажам «Небесного дракона», «Грозового кабана» и «Степного орла» остаться для получения задания, «Зоркий сокол» и «Черный дракон» подходят позже за маршрутами патрулирования, остальные — на выход.

Даже сквозь шум встающих и толпящихся у входа Хямяляйнен явственно расслышал за спиной облегченный выдох штурмана. Юный лейтенант до последнего момент боялся, что и сегодня ему не суждено подняться в небо… как и предыдущие восемь дней. Эх, молодость-молодость, ветер в голове. И того не знает, что «приговор» главинженера, это еще только полдела. Вот если взлетим, да начнем набор высоты…

Наконец дверь за выходящими захлопнулась и командующий авиагруппой отодвинул занавеску, явив оставшимся знакомую до последнего берегового камушка карту побережья Конфедерации. Как и положено, в неё было воткнуто десять красных флажков и фон Розенблюм, сопя, принялся снимать лишние, пока помеченными не осталось лишь три цели.

— «Небесный дракон», на сегодня ваша цель Быдгощ.