От Красноярска я ехала одна и несказанно этому радовалась, потому что порядком устала от соседей – семьи инженера, также возвращавшейся из Китая домой. Их проблемы меня мало волновали, но из-за своего идиотского характера я сочувственно выслушивала все их песенки о глиняных обидах: что поделать, в конце концов разочаровывает всякая чужбина. Теперь, оставшись наконец в одиночестве, я могла поразмыслить о собственных делах: пока я сеяла разумное, доброе, вечное на иноземную почву, дома все так изменилось, что я ощущала под ногами весьма ненадежную конструкцию. Мне писали, что иностранцев в университете осталось совсем мало, а кто сегодня не холодеет при мысли о возможной потере работы? Я гнала от себя эти страхи, но освободиться от них окончательно не могла.

Что меня ожидало? Я с тихим ужасом думала о том, на какой хлев наверняка стала похожа квартира, вспоминала, как не хотела пускать в нее чужака, как Галка уговорила сдать ее предпринимателю из Казахстана, где наших прижали так, что не дохнуть. Он хотел снять квартиру и попробовать наладить бизнес на новом месте. Выглядел этот Слесарев прилично, а настойчивость, с которой она меня обрабатывала, наводила на мысль о специфическом характере их отношений, я пожалела свою красавицу-подружку и согласилась. Да и деньги были очень нужны – пять тысяч «зеленых» на дороге не валяются. Сдавала на год, но подоспела пандемия, и пришлось просидеть в Китае безвыездно гораздо дольше. Когда я уезжала, квартира была в довольно приличном состоянии, но четыре года в ней прожил холостяк, поэтому питать иллюзий не стоило: ремонт неизбежен. Билет мне был выдан прямой, поэтому я не смогла задержаться в родном Красноярске и видела маму с Маринкой лишь на вокзале, а что скажешь за двадцать минут, когда вокруг снуют люди? Хорошо еще, так получилось встретиться: первоначально отъезд намечался на двадцать второе число, но потом его перенесли на пятнадцатое и сообщили об этом лишь за пару дней до срока, я едва успела позвонить. А с Галкой связаться так и не удалось, хотя мы заранее условились, что встречать меня будет она. К счастью, дома оказалась Юлька, вообще-то мне не хотелось ее дергать – поезд приходил ночью, – но пришлось.

Славные у меня подружки, вот на кого всегда можно рассчитывать. Галка еще когда вызвалась помочь, по совести говоря, я даже не ожидала от нее такого участия. Юлька – другое дело, она всегда была безотказной, а Галкина прелестная головка обычно была занята сугубо личными проблемами. И вдруг так категорично: не вздумай, только я, никакого беспокойства. Замечательные девчонки, вот что значит университетская дружба! Как же получилось, что у всех троих не склеилось на личном фронте? От Галкиного Мишеля у любого зубы заноют – жуткая зануда, мне, что говорить, и того круче повезло, но Юлька …

Я всегда тянулась к крупным уютным женщинам – есть в них какая-то удивительная глубинная доброта, – и Богдашечка моя была именно такой. Отчего они с Лешкой разъехались, я так толком и не поняла. Лешку я знала с первого курса, он учился на три года старше нас, через год после свадьбы родилась Майка, они были такой дружной семьей – и вот тебе. Может, если бы я была рядом, они бы не разбежались? Ох это проклятое сослагательное наклонение!

Мой отъезд в Китай был бегством от себя, от Олега, попыткой окончательно разорвать уже оборванную с его стороны нить. После отъезда всей их семьи в Штаты прошло два года, но я никак не могла прийти в себя. Я продолжала страдать, вспоминая и свои счастливые минуты, и те дни, когда Олег проводил время с другой. Я, кажется, помнила запах духов каждой его пассии и никак не могла избыть боль от его возвращений. Сколько безмолвных ночных бесед я провела с ним в опустевшей уже постели, сколько вопросов прокричала, сколько обид высказала – боже мой, какой же я оставалась дурехой!

Я прошла отменную школу, хотя до последнего времени так и не смогла понять, чего ради все это терпела. То есть ответов у меня было множество, но все они сегодня оставляли ощущение, будто я пыталась измерить скорость ветра при помощи молотка. Подумать только: шесть лет объяснять себе, что чувство валентно, что Олег такой, какой есть, и надеяться переделать его бессмысленно, что это еще надо посмотреть, мне он изменяет с другой женщиной или ей со мной – за какую спасительную чушь я цеплялась! Надо отдать должное – его хватало на всех. Думаю, я удерживала его неизменной спокойной приветливостью – лишь из-за нее он всегда возвращался. Это было вполне осознанное поведение, и оно очень устраивало Олега. Когда однажды на какой-то вечеринке подвыпившая Светка Герасимова спросила с отчаянием: «Скажи, зачем ты женился?», Олег ответил с обычным веселым цинизмом:

– А как еще я мог ее заполучить? Инна Петровна у нас девушка тургеневская.

Смешно, он свято верил, что добился меня двухгодичной осадой, а на деле это я взяла его измором. Что он только не вытворял тогда: уходил в загулы, возвращался, умолял… Я стояла как скала, сводя его с ума холодноватой приветливостью. Он, привыкший к победам, категорически не мог принять такого отношения и в конце концов сдался: повел-таки меня под венец. Вот так: за что боролась, на то и напоролась. Да и что я знала тогда о жизни? «Что нивы красивы, что люди счастливы, любовь завершается браком, а свет торжествует над мраком»?

Хорошо думается под стук колес… Когда прошлое действительно

становится плюсквамперфектом, в него можно вернуться, как возвращаешься иногда к давно прочитанной книге – без боли. Думаю, Олег был рад моему отказу ехать в Штаты, однако добросовестно доиграл роль пусть беспутного, но любящего мужа. А может, и не играл вовсе, ведь я осталась в трехкомнатной квартире, на которую не имела никакого морального права: она принадлежала раньше его бабушке и была таким уютным гнездышком, что я после свадьбы решила все сохранить почти без изменений. Благородный поступок, ничего не скажешь, на такое не всякий способен. Сейчас, шесть лет спустя, все подернулось золой, и я почти не вспоминала мужа, а ведь когда-то любила его до ватных ног, до дрожи, до звона в ушах. Оставшись одна, я впала в настоящую депрессию и все чаще стала подумывать о радикальных способах выхода из нее.

Как удивительно складывается порой судьба: помню, словно это было вчера, как с отчаяния забрела в церковь и в замешательстве остановилась у иконы Божьей матери. Что я надеялась от нее услышать? Ведь я не была верующей в привычном смысле этого слова, не умела молиться, была абсолютно чужда всякой обрядности. В церкви было пусто (или мне так показалось?), огни свечей расплывались перед глазами, я пыталась сдержать слезы, но не могла. Кто-то прикоснулся к плечу, я обернулась и встретила пристальный взгляд человека в черной рясе.

– О чем плачешь, сестра?

Глядя в светлые, почти прозрачные глаза, я ответила:

– Боюсь сделать ошибку.

Лицо его осталось бесстрастным, но голос прозвучал повелительно:

– Беги от соблазна!

Перекрестил меня и отошел. Несколько минут я смотрела ему вслед, потом побрела к выходу. А дома меня ждало письмо из Китая от моего бывшего студента Люй Миня с приглашением поработать у них в университете. Это был знак судьбы.

Я надеялась окончательно прийти в себя, и, кажется, это мне удалось. Конечно, удалось. Странно, почему-то от этой мысли становилось тоскливо, хотя не к тому ли я стремилась?

… Юлька встретила меня у вагона: милое лицо, мягкие теплые руки – она была прежней. Оказалось, мой квартирант куда-то уехал, мы загрузили сумки в старенький Юлькин автомобиль – верную Карлу – и через полчаса уже пили чай на уютной маленькой Богдановской кухне. Потом они с Майкой, которая из очаровательной девчонки превратилась в длинноногую стильную штучку, выпускницу факультета психологии, рассматривали и примеривали подарки. Мы и не заметили, как пролетело полночи.

Проснулась я чуть свет: привыкла за четыре года – на территории кампуса в семь включали радио, и гром национального гимна мог разбудить даже покойника. Юлька тоже оказалась ранней пташкой и, как только я завозилась на неудобной раскладушке, спросила: