Мартин огляделся.
Они стояли на высоком берегу широкой величественной реки, медленно несущей свои воды мимо лесистых берегов, обрывистых излучин и песчаных островов. Над водой кружили и кричали чайки, они внезапно устремлялись вниз и выхватывали из серо-синих волн серебристую трепещущую рыбешку, подкидывали ее в воздух и заглатывали целиком, на лету. Противоположный, низкий берег желтел песчаным пляжем, на который медленно наступал зеленый цветущий луг. А на этом, обрывистом, берегу высились вековые сосны, они подходили к самому краю и иногда падали вниз, оставляя обрывки корней в глинистой стене, отвесно спускающейся к воде. Пахло хвоей, легкой сыростью реки и соснового леса, прозрачные стрекозы носились у самой кромки обрыва. Мартин прикоснулся рукой к шершавой, с липкими потеками смолы, с серыми наростами лишайника древней коре дерева. По коре полз маленький красный жучок с черными точками на надкрыльях. Добравшись до пальца Мартина, он взобрался на него и с легким, почти неуловимым жужжанием унесся в прозрачную синь неба, туда, где неторопливо бродили стадами высокие кучевые облака. Мир, несомненно, был реален, и его реальность была не меньше реальности самого Мартина.
Агасфер улыбнулся.
-- Ты считаешь свой мир реальностью, не так ли, но ведь весь этот мир не больше, чем комплекс твоих ощущений... комплекс неизвестно откуда взявшихся сигналов. Исчезнет он, -- исчезнет и весь твой такой реальный мир.
-- Этому рассуждению сотни лет, -- безразлично заметил Мартин, -- и от него ничего не изменилось в мире...
Ему не хотелось ни спорить, ни доказывать что-то кому-нибудь, пусть даже себе. Хотелось сбежать вниз, с обрыва, бросить одежду на траву и окунуться в прохладные воды этой реки. А потом долго лежать на теплом песке, покусывая травинку, смотреть в бездонное небо, как там медленно движутся и растут, набухают кучевые облака. Жить -- принимать жизнь такой, какая она есть, не выдумывая химер, не задавая вопросов, ощущать ее дыхание всем своим существом -- это ли не высшее счастье на земле? Однако Агасфер ему чем-то мешал, оставляя где-то в глубине души чувство недовольства, мешающее сделать шаг, махнуть на все рукой и кинуться получать удовольствия от этого такого реального и доброго мира. Ему надо было что-то сказать, отгородиться привычной формулой, найти спасительное заклинание...
-- Наши ощущения -- отражение материального мира, -- сказал в пространство Мартин.
-- Ах, мы занялись философией, -- ласково откликнулся Агасфер. -- Ну что ж, тогда будем последовательны. Это всего лишь гипотеза, мой дорогой. Равно как и обратное утверждение. И это такая гипотеза, Мартин, что вряд ли кому удастся ее доказать. Да, все твое -- это отражение, но чего? Действительности или фантомов, рожденных в глубинах твоего же сознания? И разве самое первое отражение доходит до тебя? А не те жалкие лучики света, тени на стене пещеры, которым посчастливилось пройти каким-то чудом через зеркальный лабиринт твоего мозга? А где вообще находишься ты? Может, и тебя-то самого нет, а есть лишь метание пойманного в ловушку зеркал света, тщетно стремящегося вырваться наружу? Ты принимаешь интуитивную гипотезу, мой друг, потому что тебе больше ничего не остается делать. И также ты стараешься забыть это, потому что таков единственный выход. Забыть, придумав себе кучу слов о том, что такое реальность и что такое материя.
-- Материя есть объективная реальность, данная человеку в ощущениях и существующая независимо от них, -- глухо сказал Мартин.
-- Вот-вот. Данная. Чем или кем -- данная? Реальным миром или кусочком твоего мозга, на который твое сознание влияет еле-еле или совсем не влияет? Вот тебе пример независимого существования!
-- Но что же я тогда вижу, слышу, чувствую? -- устало спросил Мартин.
-- Быть может, весь твой мир -- это всего лишь некоторый комплекс логических конструкций, развивающийся по определенным законам, рано или поздно приходящий к абсурду, и затем -- крушение всего и строительство нового комплекса.
-- А откуда же берутся эти законы?
-- Их формирует твоя память.
-- Память? Воспоминания -- о чем? Значит, что-то реальное все-таки было, раз я это помню?
Агасфер ничего не ответил. Он снисходительно усмехнулся, махнул рукой и решительно зашагал вглубь леса. Мгновение -- и он скрылся из вида, оставив за собой, как ни странно, последнее слово в этом разговоре.
Мартин сделал несколько шагов вслед за ним, но остановился. Кое-что показалось ему более важным, чем продолжение этой странной беседы. Лес напомнил ему древний храм, сохраняющий в своей сумрачной глубине удивительные тайны и откровения прошедших тысячелетий. Стволы сосен, прямые, как колонны, уходили вверх, поддерживая на невообразимой высоте ажурный свод, сотканный из сплетения веток, зеленой дымки хвоинок и кусочков голубого неба. Свет солнца, такой яркий и прямолинейный, сталкивался с завесой мохнатых ветвей, дробился, и клубами опускался вниз, создавая таинственный полумрак. Опавшая хвоя пружинила под ногами, как диковинный ковер. Голова Мартина легко кружилась от прикосновения к неосознаваемым в обычные дни тайнам природы. Он прислонился к одной колонне из белого, с легкими сероватыми прожилками мрамора. Запрокинув голову, долго вглядывался вверх, в сверкающую тысячами огней люстру, в витражи, кольцом опоясывающие свод, в изящные барельефы на своде и колоннах. Звучал храмовый орган. Это была величественная, умиротворяющая музыка, одновременно знакомая и незнакомая мелодия, полная светлой тоски знания о бренности земной жизни. Она заставляла задуматься над смыслом бытия, вечностью времени и бесконечностью всех измерений пространства, над огромным числом не поддающихся пониманию истин, окружающих нас с рождения. Разноцветные лампы, висевшие под потолком, вспыхивали в такт органным пассажам, грохоту ударника и визгу электрогитар. В зале было нестерпимо душно, он был переполнен народом. Мартина все время толкали, но он не обращал на это внимания, его руки крепко обнимали странное существо в цветастой майке, с длинными светлыми, как будто выжженными солнцем, волосами, ярко крашеными губами и отсутствующим взглядом. Мартин чувствовал, как плотно облегают джинсы ее тело, он ощущал исходящий от нее запах дорогих духов и дешевого портвейна. Все вокруг вихлялись под нестерпимо громкую полумузыкальную полифонию, и Мартин старался не отстать от всех в захватывающем угарном экстазе толпы, беснующейся в тесном, полутемном, полном дыма сигарет и вспышках цветомузыки пространстве. Если он поднимал глаза, то сквозь частокол вскидываемых рук видел на возвышении огромные колонки с динамиками в рост человека, они-то и выплевывали в толпу сотни ватт завывающих звуков. И среди тумана этих звуков казалось Мартину, что он вот-вот уловит какую-то важную мысль, невыводимую из всего окружающего, но в голову лезло только то, что он видел и слышал вокруг. Эти звуки, крутилось в голове у Мартина, делают воздух плотным и непроницаемым, они отделяют людей друг от друга в такой тесной толпе, но и этого им мало, они разъединяют прошлое и будущее. Здесь, в этом зале рвется связь времен. Здесь остается только одно настоящее, но и оно дробится стробоскопом на отдельные не связанные с собой мгновения. Для этой толпы не существует ничего, кроме одного мига, сверкающего и пустого, ее задача -- получить из него как можно больше удовольствия, и как же оно убого! Все они желают забыть обо всем, утонуть в многодецибельном наркотике и полуживотных сексуальных движениях. Где смысл существования любого из этого сборища, какие у каждого из толпы цели, мечты, желания? Не может быть, чтобы их вообще никогда не было. Оглушенные музыкой и собственным состоянием, многократно усиленным толпой, люди дергались в такт содроганиям динамиков, ни о чем не желая думать, ни о чем не желая помнить. А над всем этим безумным морем, как утес, возвышался мерцающий десятками разноцветных огоньков пульт, крутились световые блики на катушках, и некто знакомый с садистской улыбочкой на лице выкручивал до отказа регулятор громкости... Я хотел всего лишь войти в воды реки, я не хотел всего этого! -- мысленно вскричал Мартин, уступая натиску волн и уходя в глубину.
