– Эй, "оливка", остынь… – легла мне на плечо тяжелая рука.

"Оливками" звали пограничников – за цвет их мундиров. Мне пришлось стать поручиком Корпуса пограничной стражи – коротко стриженным, бородатым и злым на весь свет. Я заметил черный рукав бушлата и пуговицы с якорями, и сбросил ладонь:

– Хорошо тебе, морячок, в консервной банке по ссаной луже плавать? Сколько вас тут, в этом болоте – двадцать тысяч засранцев на пятидесяти калошах? Пятнадцать тысяч пограничников на пятнадцать тысяч верст сухопутной границы империи, а? Нам жопами своими работорговцев и контрабандистов распугивать?

Морячок вломил мне первым, потом подключились унтера.

Всё дело было в позиции руководства Корпуса пограничной стражи. Если честно, меня они всегда восхищала. Пограничники остались на местах и несли службу, даже когда лоялисты захватили власть. И потом, когда началось имперское восстание. Помимо западной границы, которая горела огнем во время войны с Протекторатом, у нас был огромный восточный фронтир, и южная засечная черта. С началом смуты имперские колонисты и более-менее цивилизованные туземцы оказались под ударами диких племен. Башибузуки – на юге, хунхузы – на востоке. Они просто озверели, чувствуя свою безнаказанность, и только самоотверженная позиция пограничной стражи хоть как-то сдерживала эту волну насилия.

Если бы у меня был выбор, если бы я вообще хоть когда-то задумывался о том, что придется надеть мундир – я бы был пограничником. Да и вообще – "олива" была куда удобнее "хаки".

Так же легко я смирился с короткой стрижкой. А вот борода… Никогда не понимал эту моду. У пехотных офицеров было принято носить усы, у кавалеристов – эспаньолки, а моряки щеголяли бакенбардами. Так что отросшая борода откровенно бесила – чесалась и терлась о воротник.

С потолка капало, спина мерзла, а сокамерники мои – воняли. Они старались держаться от меня подальше – бродяги и уголовники никогда не терпели политических. А что вы думаете? Господа унтера так разозлились на меня за слова о Его Высочестве, что хором дали показания о том, что я призывал сжечь Тайный совет и Регента, унижал боеспособность, честь и достоинство имперских армии и флота и вообще вел себя антиобщественно и непатриотично. Судья хотел дать мне штраф и отправить в арестантские роты на пару месяцев, но записка, переданная судебному приставу человеком с невыразительным лицом сделала свое дело – я отправлялся к черту на рога – на поселение.

Железные двери со скрипом отворились и в камеру запустили группу заключенных. Они вертели головами как слепые котята, попав в нашу тьму кромешную из хорошо освещенного коридора. На троих были синие изорванные мундиры, еще четверо носили цивильное. Ну понятно – лоялисты из очередного занятого армией населенного пункта, по которому частой гребенкой прошлись жандармы…

– Доброго вечера добрым людям, – произнес один из новоприбывших.

– Так то добрым, а тебе, псина лоялистская, добра не видать от Мангазеи до Эвксины… – буркнул один из уголовников.

Но его особенно никто не поддержал – да и маловато их было, чтобы диктовать свои условия. Поэтому пришлось заговорить мне:

– А вы господа, присаживайтесь, не стесняйтесь. Тут свободных мест много – давеча одну партию по этапу отправили, да и нам долго ждать не придется, есть такое чувство…

Их глаза как раз привыкли к мраку, и они расселись на нары. Я увидел, как у самого молодого – парня в знавшем лучшие времена френче и круглых очках, дернулось лицо, когда я назвал их господами. Остальные были постарше и поспокойнее.

Потом принесли ужин – какую-то овощную похлебку и ячменные хлебцы. На самом деле – не так уж и плохо, приходилось мне питаться и похуже. А вот парнишке-лоялисту явно хотелось страдать. Он набрал ложку супа и медленно вылил из нее жидкость обратно в тарелку, швырнул туда же хлебец и отодвинул посуду от себя.

– Я съем? – тут же оживился один из бродяг. – Дай мне там…

Лоялист брезгливо кивнул. Я не удержался от реплики:

– Зря вы так. Потом пожалеете.

– В смысле? Я должен жалеть эту бурду?

– Ну почему сразу бурда? Овощи в супе не гнилые, хлебцы – свежие. Мяса бы еще – и вообще порядок!

– Это так показательно – жрать что дают и не возмущаться… Психология обывателя!

Тут подключился какой-то из уголовников:

– Иди, потребуй обед из трех блюд, барчук… Ща официянт тебе марципанов принесет…

От "барчука" лоялиста вообще перекрутило и он начал кипятиться, но один из старших товарищей положил ему руку на плечо и тот хмуро прошествовал на свое место.

– Молодой еще, идеалист, – кивнул на "барчука" старший лоялист. – Будем знакомы? Моя фамилия Вольский. Не погнушаетесь пожать руку синемундирнику?

– Мне плевать, я пограничник, – хмыкнул я.

Да и вообще, сидя в одной камере проявлять мелочную неприязнь было бы глупым. Тем более – и на нашей, и на их стороне было полно людей, только волей случая примеривших на себя "хаки" или "синеву". Гражданская война – дело сволочное и непредсказуемое…

– А-а-а, – понятливо протянул Вольский. – Пресловутый нейтралитет "оливы"… И каково оно вам, в имперской тюрьме? Помог нейтралитет? Вы по какой статье?

– Нормально в тюрьме, не хуже нашего Мухосранска. Я сам виноват – напился и устроил невесть что в приличном месте… Но, вообще-то могли бы отдубасить и на том остановиться, поселение – это пожалуй слишком.

– И вас на поселение? Ну надо же… Я вижу вы, человек бывалый и осведомленный, не поделитесь соображениями, что нас ждет?

– Не знаю как вас, а я собираюсь проситься в старатели – всяко больше шансов скостить срок… А еще на Севере выделяют землю даже таким как вы – если верить Земельному проекту. После того, как отбудете положенное, конечно…

– Этот Земельный проект – вообще нечто удивительное. Это так неконсервативно, что я начинаю подозревать Регента в симпатиях к социал-демократам…

– Послушайте, Вольский, почему лоялисты всегда всё приводят к обсуждению политики?

Собеседник глянул на меня своими умными серыми глазами, а потом хохотнул и хлопнул себя ладонями по ляжкам:

– Уели вы меня, господин офицер! Вы ведь офицер?

– Поручик пограничной стражи, да…

– Ну я тоже не лаптем щи хлебал и дослужился до старшего лейтенанта… Мы с вами практически в одном звании, получается. Ну, с вами-то понятно, но про судьбу пленных лоялистов всякие слухи у нас ходили…

Я пожал плечами. Насколько я успел вникнуть в тему – хуже всего синемундирникам и функционерам из Ассамблей приходилось непосредственно после захвата их имперцами. Там могли и отдубасить, и обобрать да и – что там говорить – зарубить или пристрелить на месте. Маловато гуманистов в Новой имперской армии, что уж тут говорить. Особенно – в кавалерии и у преторианцев… А вот после того, как лоялист попадал в фильтрационный лагерь – его судьба становилась простой и понятной. Его ждал суд.

И судили там всех одинаково – что уголовников, что политических. Обычной практикой было впаивать рядовому-синемундирнику незаконное ношение и хранение оружия и отправлять на поселение лет на семь. Командному составу – организацию массовых беспорядков с применением оружия – это уже на десятку тянет. Эмиссаров, уполномоченных и депутатов Ассамблей никто жалеть не собирался – тут проводили тщательное дознание и выкапывали всё – от коррупции и спекуляций до подстрекательства к убийствам и статей совсем отвратительных, о которых и говорить-то неприятно… И тут уж приговор мог быть самым суровым – вплоть до высшей меры. А что расследования могло затянуться – так лоялисты столько тюрем настроили за недолгое свое правление – на полстраны хватит!

– Вы людей за ноги вешали? – спросил я Вольского.

Он помрачнел, сжал скулы и решительно ответил:

– Нет!

– Ну вот, значит и бояться вам нечего. Поедем на поселение дружной компанией, на месте разберемся.