– А меня пытались утопить, серьёзно! А ведь у меня английский лучше всех в нашем классе был, и, честное слово, утопили бы, да тут, видимо, – Илона запнулась, мысленно взвешивая все «за» и «против» – признаваться ли Анжелке о неожиданной поддержке в лице того толстого, что ворвался в аудиторию, всё же решила промолчать, – тут, видимо, у них совесть проснулась, особенно у второй, женщины, что рядом сидела. А первый как узнал, что я черновик не писала, так обрадовался, сволочь!

– Ты что! – не удержалась Анжела. – Черновик обязательно писать надо. Это же твой документ, доказательство, слово-то к делу не пришьёшь.

– Да я знаю, но уверенной себя чувствовала, вот и не писала ничего. Да и как ты себе представляешь – у меня только статья из этого долбаного «Морнинг стара» страниц на пять убористым почерком! А этот гад меня топит и топит! Я уже расстроилась, ну, думаю, не везёт мне, на физике майорша, здесь этот хлюст с бородкой.

– Ну ладно тебе, не везёт. Повезло же в итоге. Да и в школе, вспомни, как на математике тебе наша классная молча пальцем ткнула в ошибку. Нет, ты везучая, видишь, и в этот раз повезло всё-таки. Ерунда какая, пытался придраться, но ведь не посмел в итоге. Если не тебе, кому тогда «пятаки» ставить? Подумать только: «МГИМО». Нет, сто̀ит это дело обмыть.

– Да, – согласилась Илоны, – но не сегодня, слушай, если я с выхлопом домой заявлюсь, ты не представляешь, что произойдёт. Нет-нет. Сегодня – мороженое. Для мамы мне положено быть пай-девочкой. Не дай Бог прознает она про Никиту, ух, – Илона задрала лицо к небу, будто старалась там разглядеть что-нибудь кроме редких облаков, – не представляю, как я ей когда-нибудь расскажу о нём.

– С твоей мамой будет нелегко, – согласилась Анжела и замолчала, внезапно нахмурившись, – мне тоже объяснение с моей далось непросто, но разобрались, она в курсе всего.

– Молодец, как я тебе завидую, а сама вот не знаю с какого конца приступить? У неё свой мир, она в нём живёт, и ничего другого видеть или представить не желает.

– А что Никита говорит?

– А что он? Он ничего не говорит, у него свои проблемы, бабушка, картошка на даче.

– Чё-то я про дачу-то не слыхала от Павлика, а они ведь вроде старые приятели, – от удивления Анжела совсем не эстетично вытянула губы вперёд, – что-то новое. Но это же мысль! Слушай, а без мамы если дачей воспользоваться, в рабочий день? – Анжела хитро подмигнула своими киргизскими глазами.

– Ну там такая дача, халупа и у чёрта на куличках, чуть ли не в Ивановской области, электричка три часа ползёт, потом на автобусе трястись, – отмахнулась Илона, – это не вариант, он даже не предлагал, всё звал на какие-то чужие квартиры, но я так не могу. Когда мои в выходные отправляются на нашу дачу, тогда только.

– Не густо, – кратко резюмировала Анжела, – и это пока лето, а зимой как?

– Ой, Анжелка, – всплеснула руками Илона, – до зимы ещё столько времени! Разберёмся.

– Разберёмся, – хмыкнула Анжела, – ты взрослая уже, в МГИМО поступила, студентка, не школьница, имеешь право на личную жизнь, пора и родителям понять это.

– Слушай, моя мама никогда, наверное, не поймёт! Ну что тут поделаешь, не уходить же из дома? И куда? – Илона впилась взглядом в лицо подруги, как будто именно в нём искала ответ. – Куда?

– Хрен знает, это вопрос, – Анжела покачала головой, – да уж, однако надоело шляться по этому задрипанному парку. Меня Павлик позавчера в одно кафе сводил, оно недавно открылось, давай там, без коктейлей, но хоть присядем. Там классно, такая атмосфера, как бы это сказать, вот, располагающая к общению. Давай завалимся туда? Рабочее время, народу немного будет. Отсюда всего штук пять остановок на автобусе.

Илона посмотрела на часы, во времени её никто не ограничивал, почему бы нет? В случае чего звякнет маме. Да и вообще, она ведь, действительно, уже взрослая, студентка, пора перестать всё время оглядываться на маму.

Автобуса прождала минут пятнадцать, но в разговорах время летело быстро, вот он подъехал, скрипя тормозами, хлопнули створчатые двери, перед ними долго пыхтела на ступеньках одна толстуха, она с трудом протискивала своё тело в правую часть узкого прохода, а согнутая в локте левая рука загораживала путь слева от поручня. Подруги уже намылились бежать в заднюю дверь, но наконец вход освободился. Кинули монеты в кассу, крутанули ленту и обилетились.

– Ты сколько бросила туда? – игриво спросила Анжела.

– Как сколько? Пять копеек! – удивилась вопросу Илона.

– А я всегда три бросаю, желательно по копейке, так шума больше. Две копейки экономии – почти стакан газировки с сиропом. Учись! Впрочем, тебе это ни к чему, и мне тоже. Я, как перебралась к Павлику, так поставлена на полное социальное обеспечение, как пенсионерка, только в собес ходить не надо! – хохотнула Анжела. – Чего так смотришь? Жизнь надо весело принимать! Представляешь, Павлик рассказывал такую штуку. Умереть не встать.

Анжела, едва не давясь от смеха, поведала Илоне как Павлик зайцем катался на электричках в былые времена и обводил контролёров вокруг пальца. Илона тоже смеялась. Им было весело, они были довольны, они собирались хорошо провести время в классном кафе. Люди оборачивались, их лица выражали недоумение, но подружки не замечали ничего. Жизнь прекрасна!

В кафе, на самом деле, сидело немного народа: два столика у входа занимала одна большая компания и ещё несколько пар в глубине зала. Илона рассматривала интерьер помещения: его отделали декоративным красным кирпичом, как бы под старину. В Париже Илона видала нечто подобное, но там оголили обработанную чем-то многовековой давности кладку и создавалось полное впечатление старой таверны. Здесь же больше попахивало дешёвой подделкой.

Вдруг Анжела, шедшая немного впереди, развернулась и загородила ей дорогу.

– Нет, не пойдём, здесь чем-то воняет, не чувствуешь разве? Пойдём отсюда!

Ошеломлённая внезапным поворотом Илона втянула носом воздух, но ничего не почувствовала, и тут её взгляд упёрся в пару за последним столиком. Сдвинув стулья, они целовались, целовались чувственно, слившись в долгом поцелуе, не обращая внимания ни на кого больше. Руки молодого человека лежали на голых, еле прикрытых короткой юбчонкой бёдрах партнёрши. Эти руки заползали всё глубже, прячась под тёмной материей. И это были руки Никиты, и это Никита целовал другую, страстно, безбожно, безотрывно, взасос. Так же как он целовал Илону.

После июня дни стали на удивление прохладными не по сезону, с конца августа и вовсе зарядили длинные, тягучие осенние дожди. Лето, за исключением одной недели оказалось серым, холодным и мрачным. Стоило солнцу выглянуть из-за облака, как тут же накатывали другие, стоило прекратиться мокрой погоде, когда казалось, ещё чуть-чуть и подсохнут наконец надоевшие лужи на тротуарах, исчезнет противная, липкая грязь в парках и во дворах, как там, наверху, снова собирались чёрно-серые тучи и снова вываливали на землю потоки холодной воды. В общем, лета не случилось, хотя где-то южнее Москвы стояли жаркие недели и месяцы, а счастливчики, свалившие по путёвкам или дикарями на черноморское побережье, возвращались тем более довольные, чем больше народ жаловался на ненастную погоду в Подмосковье, где так и не успевшие загореть дачники копали полусгнившую картошку, а в колхозах стоговали непросохшее сено. Зато грибники ликовали, появляясь в примеченных в былые годы полянках и просеках – их жатва, в отличие от настоящей, полевой, получилась невиданно изобильна.

Илона не любила грибы, особенно в этом году, и её абсолютно не привлекали длинные ряды уличных торговцев с корзинками, на показ заполненными привлекательными шляпками всех оттенков бурого и красного да на крепких белых, слегка кургузых ножках. Они зазывали прохожих, демонстрировали свои самые внушительные трофеи, и многие не выдерживали, подходили, торговались, покупали, доставая из карманов или сумочек смятые авоськи. Рядом стояли цветочницы с астрами, гладиолусами, пионами или флоксами. Илона стремилась быстрее пробегать такие места. Грибы ей незачем, а цветы напоминали о прошедшем лете, о первых настоящих букетах в её жизни, о первой любви, о Никите, которого требуется забыть. Забыть поскорее, вычеркнуть, вырвать как листок календаря. Он был, приходил и уходил, брал её тело, её любовь, пользовался ею так же, как и другими. Она для него стала лишь одной маленькой галочкой в длинном списке его безудержных приключений или, как пишут в книгах, побед. «Побед», слово какое дурацкое. Только в книжках его встречаешь в таком смысле. Как будто она сдавалась на его милость. Не сдавалась ему, она себе сдавалась. Но этот свой внутренний плен Илона ещё не совсем победила. Его только предстояло одолеть.