Долго еще из уст в уста, от отца к сыну, передавалась легенда, как эльфийский король спас несчастных от жуткой участи. И лишь некоторые не забывали, что и Барахир протянул руку, дабы вытащить тонувшего нолдо. И многим людям больше нравилось это сказание, а то, что правды в нем почти и не было, волновало их мало — на то ж она и небылица, детей малых потешить.

Последний варг упал на землю, и Айканаро спрыгнул с коня.

— Держись! Сейчас, я помогу тебе, — произнес он, наклоняясь над Аракано.

— Ты… вовремя. Благодарю, — тихо произнес Аргон.

Арафинвион ничего не ответил, но задумался, как отвезти кузена подальше от черных врат. В том, что Нолофинвион не сможет ни стоять на ногах, ни сесть в седло, он не сомневался. Между тем с надвратной башни полетели стрелы. Как ни хотелось Айканаро ворваться в Ангамандо и убивать тварей, пока хватило бы сил, он понимал, что жизнь Аракано зависит теперь от его действий.

— Терпи! — бросил он и, прикрыв кузена и себя щитом, поднял раненного на ноги и подозвал коня. Несколько стрел вонзились рядом в землю, еще пара стукнула в металлическую оковку, а одна срезала волосы из хвоста скакуна.

— Терпи! — повторил Аэгнор, вскакивая в седло и подтягивая кузена к себе.

Аргон еле слышно застонал, но сразу сжал зубы и замолчал, не желая отвлекать родича.

Конь быстро уносил нолдор на запад, туда, где еще зеленела трава, не тронутая темным пламенем Моргота.

— Останови, — тихо попросил Аракано.

— В паре лиг будет неплохое место, — ответил Аэгнор. — Туда не должны сунуться ирчи.

— Останови здесь… я… не доеду. Он зовет меня, — голос Нолофинвиона делался все глуше.

— Держись! — Айканаро спешился и, расстелив на земле плащ, аккуратно уложил на него кузена.

— Запомни… и передай всем. Моргот теперь будет хром. Может… пригодится… потом… когда… — Аргон замолчал, жадно хватая ртом воздух. — Оставь… после меня здесь. Не хочу… чтобы видели… таким…

— Ты не… — договорить Аэгнор не успел: Аргон сжал его пальцы и затих, лишь с последним выдохом позвав атто.

Майар Намо, принявшие фэа Аракано, незамедлительно отвели ее в серую унылую комнату, чьи стены были словно покрыты паутиной.

— Отдыхай. Возможно, позже Владыка пожелает говорить с тобой, — произнес один из слуг Мандоса. Аракано ничего не ответил, но, оставшись один, тут же принялся искать выход. Фэа желала обрести свободу и увидеть если не родичей, то хотя бы других нолдор. Неожиданно, когда силы души, казалось, были на исходе, Аргон услышал голос отца:

— Я горжусь тобой…

Как ни пытался Аракано дотянуться до него мыслью, все попытки не увенчались успехом. Его фэа устало прислонилась к стене, проваливаясь в небытие, однако другой голос вернул ее в серую комнату, чья прежде невидимая дверь вспыхнула и белесым пеплом осела на пол.

— Кано? — удивился Аргон.

Фэар родичей собрались у Финвэ, с горечью приветствуя Аракано и спеша узнать последние новости.

Айканаро же в далеком Белерианде похоронил кузена, как тот и просил, и повернул коня на юг — следовало сообщить нолдор о гибели принца и о ранах Врага.

Риан не плакала, опасаясь слезами повредить ребенку, которого носила под сердцем. Только время от времени тихонечко, протяжно выла, глядя на серое, пустое небо за окном и на колышущиеся острые, словно наконечники копий, немного корявые ветки. Сидевшая на лавке у стены Морвен смотрела на родственницу с плохо скрываемым раздражением. Ей явно хотелось поскорее уйти, но она не решалась прямо сейчас оставить молодую женщину одну.

Ребенок внутри беспокойно зашевелился, и Риан, глубоко вздохнув, постаралась взять себя в руки.

«Он должен родиться, — подумала она, — в память о его отце. Род Хуора не может прерваться!»

В мыслях, в придавленной тяжестью горя душе царила гулкая пустота, однако сердце билось, и это биение говорило Риан о том, что она все еще жива.

— Не беспокойся обо мне, — сказала она Морвен, — иди домой. Тебя там тоже ждет… Еще хуже…

Кузина нахмурилась, однако с готовностью поднялась и обернулась в сторону двери:

— Если ты уверена, что сможешь обойтись одна…

— Все будет хорошо, — вновь заверила ее Риан.

— Если что-то понадобится, зови.

— Непременно.

Морвен ушла, а дочь Белегунда подошла к окну и долго стояла, глядя на осиротевшее хозяйство. Как жить теперь, она совершенно не представляла.

«Как странно, — размышляла аданет, — когда Хуор уходил, я все надеялась, что он вернется живым. А теперь… Какой во всем этом смысл?»

Ребенок вновь шевельнулся беспокойно, и мать, вздохнув, положила ладонь на живот. Вот то последнее, что еще связывало ее с этим миром. Но ниточка эта была чересчур слаба.

Решив, что стоит пока заняться хоть чем-то, она замесила тесто и поставила в печь хлебцы. Сев у огня, долго смотрела на пляшущие в глубине язычки пламени. Родному народу она теперь будет обузой. Одна, без мужа, с хозяйством самостоятельно справляться не сможет. Постоянно должен будет кто-нибудь помогать.

«А у Морвен теперь и без меня проблем хватает, с мужем-калекой».

И что ее вместе с ребенком тогда ждет? Голод? Риан вздрогнула, отчетливо представив картину безрадостного будущего. Что делать теперь, как следовало поступить, она пока не знала.

Внутри по-прежнему ворочалась колючим ершистым клубком боль. Смотреть на дом, где она была счастлива, теперь казалось невыносимо. Вынув хлебцы из печи, Риан попробовала лечь поспать, однако сна не было. Тяжело поднявшись, она в который раз подошла к окну и стала смотреть на вызвездившее небо.

«Пока единственная моя забота, — размышляла она, — сохранить дитя и родить его».

А, значит, следовало пойти туда, где по возможности ничто ей не будет напоминать о прошедшем до срока счастье.

Сняв со стены холщовую котомку, она положила туда яблок, еще теплые хлебцы и флягу воды. Затянув шнурок, женщина накинула на плечи плащ и уже собиралась было уйти, как вдруг ее взгляд упал на висевший на стене кинжал Хуора эльфийской работы. Поколебавшись, она подошла, сняла оружие и неловкими движениями закрепила на поясе:

«Отдам ребенку, когда тот родится. В память о его отце».

И, уже не оглядываясь, вышла в ночь.

Околица скоро осталась позади, не слышалось больше и лая собак. Идти было тяжело, Риан то и дело спотыкалась и хваталась за растущие рядом кусты и деревья. В конце концов, выбившись из сил, она села прямо на голую землю и, прислонившись головой к ближайшей сосне, тихонько, по-звериному, завыла.

Взошел Исиль, расплескав по лесу жидкие капли серебра. Женщина все не вставала, неподвижно глядя в пустоту перед собой, и перед мысленным взором ее проплывали картины недавнего прошлого — знакомство с Хуором, помолвка, свадьба. Воспоминания одновременно причиняли боль и дарили облегчение. Если закрыть глаза, то можно было ненадолго вообразить, что любимый муж рядом и все еще жив.

Когда развиднелось, Риан съела один из хлебцев и, с трудом поднявшись, продолжила путь. Она сама не знала, куда несут ее ноги, да и не думала об этом. Лишь бы дальше от дома, а все остальное не имело значения.

Звонко пели птицы, шуршала под ногами трава, журчал поблизости ручей. Тонкие веточки хрустели, заставляя Риан вздрагивать и оглядываться в поисках опасности.

Скоро женщина вовсе перестала замечать смену дня и ночи. Она брела, не осознавая этого, и ветки деревьев хлестали ее по лицу, цепляли одежду. Риан потеряла по дороге хлеб, и голод подтачивал ее изнутри. По лицу дочери Белегунда текли слезы, оставляя грязные дорожки на щеках, и только мысль о ребенке не давала ей упасть и застыть, чтобы больше не подняться. Мир перед глазами кружился, сливаясь в одну невообразимую карусель, где золотые полосы сменялись черными, но вдруг в один миг все изменилось.

Громкий удивленный возглас заставил Риан вздрогнуть, и измученная странница, распахнув глаза, видела перед собой два силуэта всадников — мужской и женский. Остановившись, она попыталась понять, что ей делать теперь.