– Зачем?

– Сразу отчитаюсь перед студкомом.

– А на завтра это ответственное мероприятие, – на мгновение выпустив руль, Арту рисует в воздухе воображаемые кавычки, – отложить нельзя?

– Но …

– Ань! – шипит Царёв. – Мне это уже осточертело! У тебя есть время на все: на непонятный студком, жертву отравления Соколова, вечно депрессирующего отца! Только не на меня! Твой деревенский подопечный в хороших руках! Подождёт! А у нас по плану роллы, не забыла? Или тоже память отшибло?

– Помню, – покорно киваю, продолжая смотреть в окно, и решаю умолчать, что дала слово Илье первое время быть рядом и помочь ему освоиться в старой новой жизни. Артур не поймёт: взбеленится, снова начнёт нудить и ещё, чего доброго, заставит отказаться. – Роллы так роллы!

Фил 

– Со-ко-лов… – Уже минут десять разглядываю себя в зеркале, примеряя звучную фамилию к своей смазливой роже, и жду, когда что-нибудь щёлкнет в опустевшем мозге. – Ни-че-го!

– Разговариваем сами с собой, Илюша? – Как всегда, не вовремя в палату забегает Шестаков с кипой бумаг. – А я выписывать вас собрался. Видимо, рановатенько.

– Куда выписывать? – Отталкиваюсь от одинокой раковины и подхожу к окну. Там, за стенами больницы, меня никто не ждёт. Даже бабка, и та, сославшись на уборку картошки, отказалась приехать. Мол, не маленький, справлюсь сам.

– Сокол мой, не раскисайте! – Поправив на носу очки, доктор усаживается на стул и раскладывает на столе мою историю болезни. Толстенную историю, надо сказать. – Поверьте, на свободе вам будет гораздо лучше. Либо могу перевести вас в психиатрическое отделение. Полежите там, а то в токсикологии делать вам больше нечего.

– В психушку? – прыскаю со смеху, но тут же беру себя в руки. Ещё не хватало, чтобы толстяк приписал мне какое-нибудь расстройство.

– Вот и я, соколик, полагаю, что лучше на волю. Верно?

– Верно, – обречённо киваю и растерянно смотрю за окно, совершенно не представляя, куда мне идти.

– Тогда собирайтесь, Илюша. Аннушку я уже обрадовал. Она обещала привезти ваши вещи и помочь добраться до дома, ну, или где вы там живете.

– Аннушку, – повторяю задумчиво, мыслями уносясь в пустоту.

 Эта девочка с огромными глазами и копной русых волос – единственная, кому есть дело до меня. Уже больше недели она прибегает в больницу после учёбы и делится со мной новостями. Находит время и силы, чтобы помочь мне восстановить документы. Взваливает на свои плечи общение с участковым. И даже в минувшие выходные вместе с ним доехала до Дряхлова, чтобы заручиться словами бабки касательно моей личности. На моей тумбочке теперь тоже лежат апельсины, а приёмные часы перестали быть пустым звуком.

– Вот и ладненько! – Шестаков звучно хлопает по столу моей выпиской и потирает пухлые ладони. – Вот и в вашем, соколик, непростом случае могу поставить галочку. Долгие прощания терпеть не могу, поэтому давайте больше к нам не попадайте.

 Шумно выдохнув, доктор поднимается на ноги и спешит прочь. Успеваю крикнуть в спину «спасибо» и снова устремляю взгляд к окну: вариантов нет —жду Аню.

***

– Вот я не понимаю, честно. – Уступив место молодой мамочке с карапузом на руках, мы с Румянцевой устраиваемся в самом хвосте «Икаруса». – Почему ты помнишь, что борщ – это борщ, что ботинок бывает левым и правым, а, например, сколько стоит проезд в автобусе, забыл?

– Не знаю, – пожимаю плечами и, как баран на новые ворота, продолжаю смотреть на кондуктора, собирающего с пассажиров плату за проезд: это же можно рехнуться – обилечивать так каждого!

– Кстати, о ботинках… – Носом киваю к странного вида кедам цвета детской неожиданности, что красуются на моих ногах. – Это точно мои?

– Если в прошлом ты не промышлял кражей чужой обуви, то да, – чеканит пуговица, сияя глазками, как драгоценными кристаллами. – Я их взяла из твоей комнаты в общаге. Кстати! – Отпустив поручень, Аня скидывает с плеча рюкзак и начинает что-то усердно искать.

– Это не то, это тоже, – бурчит себе под нос, плавно покачиваясь в такт движению автобуса, пока я, как настоящий трус, цепляюсь обеими руками за всё, что только можно, лишь бы устоять. Бред! Как вообще люди ездят стоя?! И почему мне всё это в диковинку? Неужели я настолько пропитан деревенской жизнью, что боюсь общественного транспорта, как огня?

– Вот! – ликует Румянцева, протягивая связку ключей, и награждает меня обворожительной улыбкой, немного наивной, но такой искренней и чистой, что я зависаю и отпускаю поручень. Хочу, как Аня, быть смелым и ловким.

– Это от твоей комнаты. Держи! – напоминает о себе пуговица, не понимая, что я сейчас целиком  и полностью сосредоточен на удержании равновесия. Она смеётся. Ну конечно! Потом берёт меня за руку, вкладывает ключи и сжимает мою ладонь в кулак. – Так-то лучше!

– Да! Намного! – срывается с моих губ. Правда, думаю я совсем не о ключах.

– Илья, а что с кедами не так? – щебечет Румянцева и вновь хватается за поручень, оставляя меня одиноко болтаться возле задних дверей.

– Они мне велики.

– Сильно?

– Размера на два.

– Странно… – Аня забавно сдвигает брови, пытаясь придумать объяснение.

– Наверно, всё же не мои, – помогаю с ответом.

– Твои, Илья, твои! – со стопроцентной уверенностью заявляет девчонка. – Просто другого размера не было в магазине, а искал ты именно такие.

– Такие? – Нет, я, конечно, смирился со своим деревенским прошлым и дипломом лучшего баяниста, но, чёрт побери, что было с моим вкусом? Мало того, что на мне джинсы, облегающие ноги ничуть не хуже капроновых колготок, футболка с идиотской надписью «Аbibas», и ветровка, насквозь пропахшая печкой, так ещё и кеды непонятного оттенка я оттяпал в магазине последние. Пижон, ё-моё.

– Не нравятся, да? – с наигранным сочувствием смотрит на меня Аня, а сама еле сдерживает рвущийся на свободу смех. Та ещё ехидна!

– Нет! – недовольно бурчу и даже не падаю, когда автобус заходит в поворот.

– Мне, честно говоря, тоже, – признаётся Румянцева, наморщив аккуратный носик. – Но другой обуви я в твоей комнате не нашла. Ты бы, Илюш, за поручень взялся, а то мало ли…

– Не упаду – не переживай! – Получается как-то грубо и самоуверенно.

– Как знаешь. – На щеках Ани тут же проступает лёгкий румянец. Она немного растерянно отворачивается к окну и молчит. Чувствую себя не в своей тарелке: что мне стоило перевести всё в шутку, а не срываться на единственном человеке, протянувшем мне руку помощи?

– Я знаю, как было на самом деле, – продолжая удерживать равновесие, делаю шаткий шаг навстречу. – Мне их купила бабушка.

– Бабушка?

Получилось! На губах Ани улыбка, а в глазах – интерес.

– Ага! На вырост.

Полупустой автобус моментально наполняется звонким смехом.

– А вот и не на вырост, – хихикает Румянцева, наплевав на осуждающие взгляды других пассажиров. – А чтобы ты носочки шерстяные пододевал.

Стоит представить эту картину, как невольно и сам начинаю сотрясаться от смеха и забываю взяться за поручень, когда автобус резко тормозит на светофоре.

– Ой! – только и успевает пискнуть Аня, волею судьбы прижатая моим телом к пыльному окну.

– Прости! – шепчу, утопая губами в мягком шёлке русых волос. Понимаю, что должен отойти, ещё раз извиниться, но с головой пропадаю в лёгком, едва уловимом аромате, исходящем от девчонки. Сладкий жасмин переплетается с почти невесомой терпкостью мимозы и рождает поистине магическое послевкусие.

– Соколов, сделай шаг назад! – приводит меня в чувство пуговица и отчаянно упирается ладошками в мою грудь.

– Прости! – бубню невнятно и тут же нахожу предлог не отходить: – Мне кажется, я что-то вспомнил.

– Наша остановка, – смущённо бормочет Аня и юрко высвобождается из-под моего веса. – Илья, идём!

Она берёт меня, немного растерянного, за руку и тащит за собой. Чёрт, как все же неудобны эти автобусы: мало того, что постоянно трясёт, какие-то чужие и незнакомые люди так и норовят ткнуть локтем побольнее, так ещё и выйти из этого ада нужно успеть, а не то ржавые двери ногу откусят или шею передавят. Бр-р!