В комфортном для себя темпе кручу педали, полорото осматриваясь по сторонам. «Заречное» с его горластыми петухами давно осталось за спиной, а лесная просека, что ведёт к реке, пронизана солнечным светом, как паутиной и насквозь пропитана смолистым ароматом хвои. И куда Царёв так спешит, пролетая на бешеной скорости всю красоту?

Останавливаюсь на развилке возле старой раскидистой сосны и по привычке выглядываю на пушистых ветках шустрых белок: угощать рыжих вертихвосток семечками да морковкой давно стало моей любимой традицией. Правда, сегодня, за спиной – пирожки, безжалостно отвергнутые Артуром. Копаясь в рюкзаке, медленно обхожу могучий ствол дерева и мурлычу под нос песенку, пока не спотыкаюсь обо что-то мягкое и тяжёлое. Взвизгнув, падаю на землю, в кровь ободрав коленки о выпирающие коренья и старые ветки. Ругаю себя за невнимательность и, отряхивая от хвои ладони, встаю. С сожалением замечаю, что вылетевшие из рюкзака пирожки рассыпаны по опушке и теперь без вариантов являются собственностью белок. А после разворачиваюсь, чтобы взглянуть на причину моего падения, и снова опускаюсь на землю, теперь от животного страха! Там, за сосной, в окружении крапивы и лопухов в неестественной позе и перепачканной одежде лежит парень. Красивый, как ангел, но, похоже, не совсем живой.

 Мой истошный стон заглушается внезапным раскатом грома, а непрошеные слёзы смешиваются на щеках с мелкими каплями дождя. Прикрываю ладонью рот и несмело подползаю ближе, жадно рассматривая незнакомца. В его волосах цвета спелой пшеницы запутались травинки и длинные иголки хвои. Некогда белоснежная рубашка заляпана грязью и небрежно выбилась из чёрных брюк, оголяя накачанный пресс. Приглядываюсь к груди паренька – хочу верить, что тот просто спит, но признаков жизни не нахожу. Тогда, пересилив страх, беру несчастного за руку в области запястья и пытаюсь нащупать пульс, но сумасшедшее биение собственного сердца не позволяет уловить его слабое и тихое.

– Аня! – подобно раскату грома разносится по лесу голос Царёва. – Ты где? Дождь начался!

 Открываю рот, чтобы ответить, но не могу выдавить из себя ничего, кроме удушливого хрипа. Смахиваю с лица слезливо-дождевую влагу и тянусь к шее парня. Дрожащими пальцами пытаюсь ослабить галстук и расстегнуть воротник сорочки, а после неуверенно хлопаю блондина по щекам.

– Эй, ты живой?

– Ты больная – жмурика трогать?

Глухой баритон Артура за моей спиной раздаётся настолько неожиданно, что я отскакиваю от незнакомца как ошпаренная.

– Кого трогать? – отвечаю дрожащим голосом, отчаянно покрываясь мурашками: никогда раньше я не видела мёртвых людей.

– Забулдыга какой-то! – кипятится Царёв. – А ты, Анька, ручонками к нему лезешь! Хочешь, чтоб менты его на тебя повесили?

– На меня?! Повесили?! Что?! – ошарашенно мотаю головой, с ужасом начиная понимать, к чему клонит Артур. – Погоди! Ты думаешь, его убили? А если он живой?

– Живой? – Нахмурив брови, Царёв подходит ближе и небрежно поддевает тело паренька ногой. – Это вряд ли! – А потом грубо хватает меня под локоть и с силой тащит к дороге.

– Валить отсюда надо!

 Артур поднимает с обочины залитый дождём «Урал» и, поджав губы, ждёт, когда я перехвачу велосипед в свои руки.

– Так нельзя, Артур! – шарахаюсь от парня, как от прокажённого. – Там человек. Ему плохо.

– Ему уже всё равно! – скалится Царёв.

– А вдруг ещё не поздно помочь? – наплевав на предостережения Артура, снова спешу к сосне и лежащему под ней парню.

– Дура! – шипит мне на ухо Царёв, не позволяя приблизиться к пареньку. Артур перехватывает меня в кольцо своих накачанных рук и, оторвав от земли, тащит обратно. – Думаешь, местный участковый разбираться будет? Пойдёшь как соучастница преступления.

 Брыкаюсь в его лапах, как уж на сковородке, хоть и знаю, что бесполезно: силы изначально неравны!

– Сейчас ты отключаешь свою сердобольность и как ни в чём не бывало едешь к бабке, а это всё забываешь, как страшный сон. Поняла? – не замечает моих потуг Царёв.

– Артурчик, милый, давай хотя бы «скорую» вызовем! Ну вдруг?

– А давай её вызовем не мы! – сердится Царёв, наконец опуская меня на ноги, и взбешенно проводит рукой по голове, сминая упругий ёжик чёрных волос. – Господи, Анька, зачем тебе чужие проблемы?! Своих мало?!

– А если бы на его месте оказался ты? – обнимаю себя за плечи, не собираясь сдаваться и уезжать.

– Если бы да кабы! – перебивает меня Артур. – Поехали отсюда быстрее, пока никто нас тут не увидел!

– Я не могу уехать!

– Румянцева, хватит! – Царёв взмахивает руками и царапает меня свирепым взглядом. – Валим, я сказал!

 Артур никогда не был трусом, но сейчас испугался конкретно: глаза расширены, дыхание сбито. Не в силах устоять на месте, Царёв мечется туда-сюда, хаотично сжимая кулаки, а я верчу головой, умоляя Всевышнего послать хоть какой-нибудь знак.

– Дьявол! Анька! – вопит Артур. – Это что?! Пирожки?! Бабмашины?!

 Царёв подбегает к сосне и начинает остервенело раскидывать по кустам румяную выпечку, вывалившуюся из моих рук. Вот он, знак! Мы должны остаться!

 Подбегаю к Артуру и, обняв его за плечи, щекой прислоняюсь к его спине.

– Давай просто вызовем «скорую». Я дождусь врачей одна, сама же дам показания, если будет нужно. Нам с тобой нечего бояться, а вот ему, – киваю в сторону неподвижно лежащего под дождём парня. – Ему, должно быть, сейчас очень страшно.

– Ладно, – кивает Царёв и достаёт мобильный.

Бригада «скорой помощи» находит нас примерно через час. Долгий, наполненный неизвестностью, пением птиц и недовольными причитаниями Артура.

 «Да не трогай ты его, Анька!»

 «Господи, где же эта «скорая»?!»

 «Ну, Румянцева, готовься домой к обеду в лучшем случае попасть».

 «Аня, отойди от парня!»

 Мне так хотелось, чтобы Царёв замолчал хотя бы на минуту, но ворчливая пытка завершается лишь с приездом медиков.

Белые халаты. Дежурные вопросы. И только одно слово «жив», вернувшее и меня к жизни.

 Как и пророчил Артур, в посёлок мы возвращаемся к полудню, искусанные мошкарой, голодные и до чёртиков уставшие, а ещё взглянувшие друг на друга новыми глазами. Недаром говорят, что друзья познаются в беде. Мой друг проверку прошёл на «троечку».

Аня

– Румянцева! Аня!

Не успеваю зайти в аудиторию, как староста нашей группы Лариса дёргает меня за рукав и без всяких «здрасте» ставит перед фактом:

– Мы решили, что в студком от нашей группы направим тебя. Распишись вот здесь.

 Лариса суёт мне авторучку и машет перед носом какими-то бумагами. Стоит ли говорить, что первый учебный день на третьем курсе филфака я представляла себе немного иначе?

– Профком знаю, а студком…

– До профкома ты, Румянцева, не доросла! Расписывайся, где галочка!

Спорить с Ларой – себе дороже, а потому беру авторучку, однако прежде чем оставить автограф, пытаюсь вникнуть в текст документа. Но то ли оттого, что бумаги в руках Ларисы постоянно дёргаются, то ли по причине ещё не перестроившихся на учебный лад мозгов, я совершенно не понимаю, к чему меня так бесцеремонно подталкивают.

– И что мне нужно будет делать?

– Всё просто, Аня: будешь отстаивать права студентов, обитающих в общаге, и биться за улучшение условий их жизни там.

– Я?! – Авторучка с треском приземляется на пол и услужливо укатывается под кафедру. – Я же никогда не жила в общежитии!

– Я так и знала, что ты опять в позу встанешь! – ехидно подмечает Лариса и достаёт запасную авторучку. – Никто от тебя ничего и не ждёт, Румянцева! Раз в месяц будешь посещать собрание студкома и голосовать за решение большинства.

– Бред какой-то! – бурчу под нос, не осмеливаясь коснуться чернилами белого листа.

– Румянцева, от тебя убудет? Нет! Давай уже закончим на этом! А то отправлю посвящение для первокурсников организовывать или казначеем поставлю. Хочешь?