– Ты прости, что я тебя принял за этого … ну… .

 Вступать в новую жизнь с обидами не хочу, да и чувствую себя неуютно. Беспорядок, пыль, пельменная вонь – хаос вокруг не по-детски напрягает.

– Да пучком всё! – чавкает Петухов. – Я ж понимаю, что ты малость не в себе.

– В точку! – обречённо ухмыляюсь. – «Не в себе» – верно сказано. Ощущение, что всё это дурной сон. Забавно даже: я наизусть помню Конституцию, но понятия не имею, что делаю здесь, в этой общаге, как вообще дошёл до жизни такой, что поступил на филфак.

– О, Сокол! – Мишаня чуть не давится пельменем. – Запоздалое прозрение? Я, честно говоря, тоже не въезжаю, как тебя на филфак занесло. Там же одни девчонки да ботаники-очкарики с прыщавыми мордами, а ты, вроде, вполне себе ничего.

– Загадка, – усмехаюсь, потирая подбородок.

– Не переживай, всё наладится. – Петухов брякает пустой тарелкой и, пуская слюни, смотрит на мою, всё ещё доверху набитую пельменями. – Ты, Илюх, ешь давай, пока не остыло.

– Я не голоден. – Под предательское урчание в желудке отодвигаю от себя неудавшееся блюдо дня и решаю сменить тему: – А что ты там про Румянцеву говорил?

– В каком смысле?

– Ну, мол, она не для таких, как мы…

– А, это! – Рыжик переливает остатки бульона из чайника в тарелку и залпом её опустошает. – Не бери в голову.

– И всё же…

– Просто шансов у тебя нет, хоть и рожа смазливая.

– Это ещё почему? – Внутри разгорается чисто спортивный интерес.

– Ты, может, и нормальный пацан. – Явно не наевшись, Миша гипнотизирует голодным взглядом мою порцию пельменей. – Но, если на Румянцеву плотоядно смотреть не перестанешь, Царёв все нормальности твои отобьёт.

– Какой ещё Царёв? – будто случайно подталкиваю свою тарелку к Мише.

– Местный мажорчик с моего курса. – Петухов облизывается и всё же решается спросить: – Точно не будешь?

– Не буду! – С превеликой радостью отдаю обед соседу. – Расскажи мне об этом Царёве.

– Да что там рассказывать? – Рыжий с тарелкой в руках возвращается к окну. – Обычный папенькин сынок, разучившийся считать деньги. Надо Артурчику квартиру в центре – папа подгоняет. Хочет мальчонка новый седан – отец не думая дарит. Прогулы ему сходят с рук, девки липнут, как мухи на варенье, ну а набедокурит – сухой из воды всегда выходит.

– А Аня?

– Что «Аня»?

– Она, вроде, не такая.

– Ну да, все они не такие, – усмехается сосед.

– Полагаешь, она с Царёвым ради денег?

– В душу я к ней не заглядывал, не знаю. Может, она и любит Артура. Они, вроде, с первого курса вместе. В любом случае ты, Сокол, в пролёте. Нищий общажный первокурсник с пробелами в голове против упакованного, перспективного Царёва – заведомо проигрышное дело.

–Понятно. – Как зелёный юнец, отвожу взгляд. Хотя я есть зелёный, да и до Румянцевой мне дела особого нет: чувствую, что сердце давно занято другой, которую, увы, не помню. – Слушай, Миш, а где здесь душ можно принять?

– Из комнаты выходишь, и налево. Душевая рядом с кухней. – Петухов озадаченно смотрит на меня. – А ты не сейчас ли туда собрался?

– Да, а что? – уверенно отрезаю и встаю из-за стола. – Запах этот больничный с ума сводит, да и одежду Аня выбрала маломерную какую-то. Всё тянет.

– Слушай, и правда, ты на больничных харчах возмужал, что ли, – елозит по мне взглядом Петухов. – Это тебе не шустрики раз в день лопать, да?

– Шустрики? – Меня корежит от дебильного слова.

– Ну, там, лапша всякая, – поясняет Петухов, – которую кипятком залил, и готово. Или пельмени эти из соевого белка. В больнице, небось, первое, второе и десерт?

– Да тоже не фонтан. – Размяв шею, подхожу к шкафу. – Мои вещи здесь?

– Ага, – кивает с набитым ртом сосед. – Твои три полки снизу, мои верхние.

– Негусто.

 На нижней замечаю стопку постельного белья, чуть выше – пару полотенец, а на самой верхней – ещё одни джинсы, кучку нижнего белья и вязаный свитер морковного цвета. Пожалуй, мои ненавистные кеды —лучшее из всего гардероба.

– Негусто, – соглашается Миша. – Слушай, Сокол, ты бы с душем обождал немного.

– Почему?

 Впрочем, какая разница, если даже переодеться не во что. Отрешённо плюхаюсь на продавленную неким Стасом кровать и, прикрыв глаза, стараюсь не обращать внимания на предсмертный скрип матраса.

– Горячую воду дают по расписанию, – сетует Петухов. – Экономия! А под холодной, сам понимаешь, долго не помоешься. Хотя…

– Что?

– Если невтерпёж, возьми на кухне тазик. Он там как раз для таких случаев.

– Стоп. – Распахнув глаза, вскидываю руки. – Какой ещё тазик?

– Жёлтый, эмалированный. Наберёшь в него воды, на газу подогреешь – и вуаля! Это, конечно, не джакузи, но освежиться хватит.

– Я, пожалуй, до вечера потерплю. – Бьюсь затылком о стену. Соседи, тазики, пельмени —да когда это всё закончится?!

– Вот и правильно! – горланит Миша и падает на многострадальный матрас рядом со мной. – Вечером нормально помоешься, а пока пошли в 202-ю, чайком угостимся, может, даже с пряниками. Нинель нынче именинница!

 Не успеваю оглянуться, как уже тащусь по серому коридору за Петуховым. Мне не столько хочется чая или знакомства с некой Нинелью, сколько просто отвлечься, перестать думать, хотя бы на мгновение снова обо всём забыть.

– Сокол, – бросает на ходу Миша. – Нинка девчонка добрая, но обидчивая. Ты с ней поосторожнее, ладно?

– Нинка?

– Нинель, она же Нина Комарова.

– Твоя девушка?

– Упаси Бог! – в шутку крестится Петухов, остановившись у потёртой двери с покосившимся номером 202. – Сам всё увидишь.

– Слушай, Миша, а это нормально, что мы с пустыми руками? У девчонки днюха, как-никак.

– Я не с пустыми, – подмигивая, гогочет Петухов и без стука врывается в чужую комнату. – Нинель, с днём рожденья! А я к тебе с подарком. Смотри, кого привёл!

Рыжик театрально указывает на меня пальцем.

– Если это шутка, то неудачная! – шиплю, на автомате всё же заваливаясь в комнату.

– Ладно тебе! – толкает меня плечом Петухов, как закадычного друга, а затем отходит в сторону, являя моему взору именинницу.

– Нинель, – не теряясь, тянет девушка… или не девушка… короче, я не знаю. Но единственное, чего хочу сейчас – это бежать со всех ног. Прямо передо мной то ли на стуле, то ли на табуретке сидит нечто с тройным подбородком и стрижкой, как у меня, и что-то монотонно пережёвывает.

– А это Илья, – отвечает за меня Петухов.

– Немой? – басит чудище в ядрёно-розовой футболке и леопардовых бриджах.

– Скромный! – находится с ответом Миша.

– Всё, как я люблю! Чаю хотите, мальчики?

Медленно, со скоростью дохлой улитки Нина начинает подниматься, а я только сейчас замечаю в её руках ноутбук, который всё это время удачно маскировался под очередную складку на животе хозяйки.

– Да! – Нет! – одновременно голосим с Петуховым. Придурку весело! Ну, конечно, не он принесен в жертву сумасшедшей толстухе.

– Тогда располагайтесь, – игриво шепчет Комарова и как заправская обольстительница закусывает нижнюю губу. Боже, какое счастье, что в желудке моём пусто!

– Расслабься, Сокол. – Миша подталкивает меня к аккуратно заправленной кровати. – Чаю попьём и уйдём.

– Что-то мне уже не хочется, – морщусь, наблюдая, как неуклюже передвигается по комнате Нинель.

– Зря ты, Илюх, нос воротишь, – откровенно издевается надо мной Рыжик, находя что-то смешное в этой ситуации. —Присмотрись!

– Да пошёл ты! – отмахиваюсь от него, твёрдо намереваясь уйти.

– Куда это мой подарочек собрался? – Комарова перекрывает единственный путь к отступлению широкой и до ужаса объёмной грудью. – Я ещё не успела тобой насладиться, мой пупсик!

– Петухов меня заменит, – плачу Мишане той же монетой.

– Так не пойдёт, – грозит пухлым пальчиком Нинель. – Я рыжих не люблю, а ты милый.

 Комарова проводит ноготком по моей футболке в районе груди, медленно, но весьма ощутимо. Уверен, она находит этот жест интимным и интригующим, но мурашки по моей коже разбегаются сейчас скорее от страха, чем от желания.