— Я уже не хочу… знать, кто мой настоящий отец. Раз я нашла тебя, — прошептала Силмэриэль, зачарованно глядя в переполненные темнотой тёплой летней ночи глаза. Ее едва родившаяся после признания Сарумана сокровенная мечта прожила совсем недолго, став ненужной.
— Курумо не твой отец?
— Нет, он нашёл меня в Белерианде. Когда случайно попал туда из-за своих экспериментов. Мне бы могло быть шесть тысяч лет… почти как тебе, — спокойно продолжила Силмэриэль, не отрывая глаз от согревающего палец чуть ощутимым теплом кольца.
Это все настолько далеко и давно не важно — тем более сейчас, когда они вот-вот расстанутся. Лучше пусть он поцелует ее ещё раз и проведёт последнюю ночь в ее постели. Саруману останется лишь молча неодобрительно поджать губы и закатить глаза, и ещё чуть-чуть побыть не хозяином в собственной башне.
========== Часть 22 ==========
Я не твой папа, Силмэриэль… с ним ты простишься не в этот раз!
Ты не была сколь-нибудь нужна и интересна ему, полукровка, и не будешь.
Раз он оставил новорожденную дочь умереть… и быть съеденной обезумевшими от голода рабами.
Твои кости давно истлели бы на дне моря, а неприкаянный дух развеялся во мраке, если бы я не забрал тебя… неблагодарная девчонка.
Она так хотела похоронить сказанное той ужасной ночью в глубине памяти и больше никогда не воскрешать! Невыносимо неприятные воспоминания пригасили разлившуюся в душе тихую блаженную радость и накрыли грязно-серой пеленой сияющую красоту заката. Она не могла погаснуть навсегда от такой ерунды и непременно разгорится вновь в спасительном кольце объятий, но…
Зачем в последний вечер погружаться в пережитый на этом самом месте кошмар и отравлять сердце горечью? Любимая вершина Ортханка не смогла тогда защитить ее от боли и обид. Но теперь уже не больно… было. Недавно и так давно минувшие тяжелые моменты ничего не значат, если они могут любить друг друга здесь и сейчас… пока еще.
— Мы с папой чуть не убили друг друга… но все уже в прошлом. Без Палантира он больше не будет послушным рабом Саурона… — Мысли путались, картины обретали ясность, как наяву вставая перед глазами, медленно и неохотно. — Ты обещал не вредить ему, — с трудом сумела вспомнить и произнести она, вновь чувствуя на щеках жгуче-холодные слезы от ужасных слов Сарумана. Он же успокоит ее и согреет, потом, когда прочитает воспоминания?
***
— Господин, там были еще… — молодой воин испугано замолчал, натолкнувшись на невидимую стену ледяного презрения.
Наследник и любимый сын Дэнетора изменился после возвращения из не увенчавшегося успехом похода, непостижимо и пугающе. Для всех, кроме самого ослепленного отцовской любовью, или честолюбием Наместника — ему чуждая всему человеческому темная сила в глазах старшего сына внушала лишь восхищение и еще большую гордость, в первую очередь за себя.
— Знаю, — странно равнодушно, прежде он никогда не отреагировал бы так на безусловную, пусть и ничего по большому счету не меняющую, победу, ответил Боромир, скользнув невидящим взглядом по лицу юноши. — Взять их, и привести ко мне.
Ничего не меняющую победу.
Жалкий адан прав, как никогда, и мудрейший из мудрых не сказал бы лучше. Южанам с замотанными по самые глаза в черные тряпки лицами не помог их темный бог… потому что он по причудливой прихоти судьбы командует отрядом защитников Гондора. Отвратительно.
Не потому, что их жаль, нет, разумеется. От жутковато-величественных храмов «имени его» (довольно остроумно по человеческим меркам сказано) ощутимой пользы не было — ни им, ни виновнику торжества. Ни побед, ни возвращения из Пустоты кровавые жертвоприношения поклоняющихся Тьме принести не смогли, лишь слегка уменьшали число лишних ртов в бедных харадримских семьях. Только не в меру хитроумный Майрон достиг многого, заставив уверовать в божественность Тьмы недалекого нуменорского короля… но потом потерял больше, чем получил. В тот раз польза все-таки была, да.
Жаль только, что недобитый бывший помощник возродился вновь, и совершенно точно не захочет ни уступать свое всевластие, ни делиться им — и не остается ничего другого, как притворяться сыном гондорского наместника и командовать партизанским отрядом в Итилиэне. По-настоящему отвратительно именно это, а не живущие краткую, как мгновение, бессмысленную жизнь смертные воины — вернувшихся сил недостаточно, чтобы легко и просто покончить с готовым стать властелином мира рыжим майа без их помощи.
Правда ли он столь хорош, каким кажется Силмэриэль? Этот почти уже покорившийся Майрону мир — человеческие глаза видят его по-новому, позволяя заметить ранее не имевшее значения. Главное, что он нравится… его лучшему творению. Ей пока ни к чему это способное огорчить знание, или вообще ни к чему — Силмэриэль еще слишком молода и слишком человек, а он испытал неожиданное и странное облегчение, узнав истинную природу родства их душ. Все встало на свои места и круг замкнулся.
Пустота в, казалось, давно и безнадежно разрушенной стене заполнилась идеально подошедшими каменными блоками — лучше, чем утерянными… или их просто не было никогда ранее. Но Силмэриэль может не понять и очень расстроится, тем более сейчас. Саруман предпочел доверить воспитание приемной дочери смертной прислуге и чадолюбивым стражникам, по близким ей понятиям аданов такая любовь ненормальна. Хотя для него она стала лишь больше, чем была, обретя логику, причину и что-то еще, вызывающее непонятные щемящие ощущения.
Осень чувствовалась в граничащем с Мордором южном краю гораздо слабее, чем в окруженном занесенными снегом вершинами Изенгарде. Она с такой забавной и трогательной настойчивостью предлагала полюбоваться им же самим когда-то сотворенными горами (что он там не видел), чтобы ощутить красоту этого мира… как иронично.
В таком аспекте он о них не думал никогда, лишь о практической пользе, чтобы создать барьер для Оромэ. Но то, что Мглистые горы столь глубоко и искренне восхищают ее, оказалось неожиданно приятно, и даже помогло увидеть их по-новому.
Поросшие густыми кустарниками и по-осеннему чахлыми низкими деревцами холмы Итилиэна не шли ни в какое сравнение с хребтами Мглистого, но значительно больше радовали взгляд, чем воины Гондора. Последние не радовали вовсе, а исключительно раздражали глупостью и слабостью смертных, что делало поход особенно суровым испытанием.
Но все уже почти кончено, Саруман не обманул с подсмотренным в чужом зеркале видением. По-другому и не могло быть, ложь он бы почувствовал… последнюю в жизни хитроумного волшебника. Благо, неосмотрительно пообещать Силмэриэль не трогать самозваного папочку он тогда ещё не успел.
До слез надоевшие игры в прятки с приспешниками Майрона среди холмов Итилиэна подошли к концу, город людей, Минас Тирит, манил обещанием долгожданного невозможного счастья. Из каких соображений Саруман передумал в последний момент, заставив Силмэриэль последовать за ним — неважно, Белый маг заслужил безмерную благодарность. Он бы не смог все это терпеть, если бы в гондорской крепости не ждали ласково обнимающие за шею теплые руки, мягкие послушные губы и родная чернота глаз, в которую можно погрузиться и утонуть, ни о чем не думая.
— Вот они, господин! — воины подтолкнули вперед еще более жалких, чем смертные (хотя, казалось бы, уже некуда) коротышек, и поспешно отступили назад. Охотнее всего они бы разбежались, куда глаза глядят, собственный командир внушал гондорцам гораздо больше страха, чем приспешники Майрона. И очень хорошо.
— Оставьте нас… идите вперед, к Минас Тириту, — наследник Дэнетора выплюнул команду сквозь зубы, презрительно сузив глаза, — и не торопитесь… пока.
— Мы простые странники… — заикаясь, попытался тронуть его жалкой ложью хоббит, и замолчал на полуслове, округлив глаза: — Ты жив? Не может быть, я же сам видел…
— И зрение не обмануло тебя, хоббит. Дай его мне, тянуть время бессмысленно, и лишь добавит вам ненужных страданий. Так будет лучше, я обещаю… — с искренним сожалением в голосе произнес Боромир… или нет, протягивая открытую ладонь.
