В Мордоре жалких коротышек ждут лишь пытки и нескончаемые мучения, забрать у них безделушку Майрона — акт милосердия и единственный способ не дать ей оказаться в руках хозяина.

— Господин, пожалуйста… — хоббит, как загипнотизированный змеей кролик, смотрел в черные провалы глаз некогда бывшего старшим сыном Дэнетора. Дрожащие грязные пальцы с черной каймой под обломанными ногтями неохотно сняли с цепочки гладкое золотое колечко.

— Да, я сделаю то, чего не сможете вы. Вас ждала бы впереди мучительная смерть и неизбежная неудача. Но благодаря мне она будет легкой, и Майрон не получит свою прелесть.

Ни капли вожделения и восторга прежнего Боромира не промелькнуло в глубине нечеловечески черных глаз, когда засиявшее собственным светом проклятое кольцо Всевластия, желанное и губительное для всех ныне живущих, наконец легло в не дрогнувшую и не поспешившую жадно и торопливо сжаться руку.

Это и есть твоя суть, Майрон? Такое маленькое простое колечко… Можно было ожидать большего.

Почти без всякого выражения еле слышно прошептал гондорский витязь, опуская кольцо в карман, и с на мгновение промелькнувшим сомнением взглянул на неподвижно застывших хоббитов. Их смерть среди наводненных орками и харадримцами земель будет скорой и жестокой, и, прежде чем умереть, они разболтают лишнее. Пусть скажут спасибо безупречно белому, как его одеяние, магу, возложившему на ничтожно малых созданий непосильную ношу.

— У вас не было шанса, с самого начала, — все также удерживая взгляды коротышек в дурманяще-вязкой темной глубине своих глаз, неБоромир медленно обнажил блеснувший на солнце меч, верой и правдой служивший многим наместникам.

***

— Передайте Дэнетору мои извинения… я не очень хорошо себя чувствую.

И это даже не было ложью, хотя разделять трапезу с наместником ей не хотелось в любом случае. Невыносимо… как и все здесь. Силмэриэль страдальчески поморщилась, нервно крутя готовое вот-вот рассыпаться жемчужное ожерелье.

Вид с балкона совершенно не успокаивал и не помогал настроиться на лучшее — озаряемые огненными сполохами Ородруина Изгарные горы вызывали лишь неприятное томительно-тревожное ощущение надвигающейся опасности. А идти на отчасти похожую на смотровую площадку Ортханка Фонтанную площадь не хотелось даже под страхом смерти, слишком большой, многолюдной и чуждой ее внутренней сути она была.

Засохшее Белое дерево у заполненной неподвижной водой круглой мраморной чаши фонтана, воины Дэнетора в черно-серебряных доспехах у застывших в столь же бессмысленном величии белых каменных изваяний древних королей раздражали ее с самого начала. Все тут было слишком светлым и очевидно бессильным перед затаившейся за пугающе близкой горной грядой тьмой Мордора.

В Ортханке с непонятно чего замышляющим отцом тяжело не сойти с ума от тревоги и сомнений — Саруман внушал их искусно и невзначай, подталкивая в нужном направлении ее собственные мысли, меняя местами правду и ложь. Но и в Минас Тирите она осталась одна уже слишком надолго, и после ночного разговора накануне отъезда странно себя вел не только Саруман. Глупо, и по-детски, но ей страшно — из-за неизвестности, все более близких раскатов грома и вспышек подземного огня… и совсем даже не из-за них.

— Госпожа… — так ни разу и не поднявшая на нее глаз служанка с полностью убранными под черно-серую накидку волосами нерешительно замерла на пороге.

— Я не хочу есть, — раздраженно перебила Силмэриэль. Прислужница не по своей воле докучала ей излишней заботой, но сдержаться и не решить проблему раз и навсегда, грубо покопавшись в сознании девчонки, становилось все труднее. — Ничего. Принеси вина… с водой.

Тем более в обществе Дэнетора.

То, что она смотреть не может на любимое им жареное мясо и приготовленную целиком истекающую жиром птицу — почти не имеющие значения мелочи по сравнению с главным. Он слишком похож на Сарумана в худших его проявлениях — непомерными амбициями и отношением к собственным детям. Болезненно-слепая любовь Дэнетора к старшему сыну лишь усилилась от замены его на наделённого пугающей даже Сарумана силой тёмного мага.

Все остальные, даже слуги, оказались гораздо прозорливее и почувствовали неладное — скрыть нечеловеческую сущность и самопроизвольно заполняющую глаза тьму невозможно, как ни старайся. Силмэриэль со страхом ждала, что любящий отец поймет все первым, и тогда… Но наместник словно ослеп, или видел лишь то, что очень хотел увидеть — что любимого (любимого ли на самом деле?) сына больше нет, он и не подумал заметить.

Благо новый своим откровенным превосходством над смертными давал больше поводов для отцовской гордости, проливая бальзам на больное самолюбие — так и не занятый трон законного короля Гондора постоянно незримо присутствовал в мыслях всех наместников крохотной непроходящей червоточиной. На младшего сына, Фарамира, у двадцать шестого наместника не осталось ни капли теплоты, совсем ничего. Как у Сарумана на нее… до недавних пор, а свидятся ли они ещё — неизвестно.

Она может не выдержать и сказать что-нибудь неподобающее, а выдавать себя пока нельзя. Любимый просил быть осторожной, и не покидать Минас Тирит, что бы ни случилось. Так же, как и не называть имя, но Силмэриэль уже и сама боялась и не хотела его произносить после поразительно бурной реакции отца. Может быть, лучше попытаться забыть и не тянуться к способному разрушить их пугающе идеальный мир знанию?

— Может, лучше сока и поедите немного? Господин велел мне…

— Неси вино, тебе говорят! — топнула ногой Силмэриэль, мысленно пригвоздив служанку взглядом к дверному косяку. — Быстро!

Смотреть, как начавший непонятно к ней относиться возлюбленный, она не могла, но и подобия оказалось достаточно. Что такого он узнал из рассказа о ее рождении у освобожденной из Ангбанда неизвестной рабыни? От, казалось, неинтересных для него подробностей лицо майа перекосилось совершенно немыслимым образом и помешать ему нарушить собственное обещание удалось с трудом. Жизнь Сарумана в этом физическом воплощении висела на волоске несколько раз за проклятый вечер.

Может, дело не в этом, бывший соратник Саурона просто разлюбил ее? Так по-родительски заботливо и терпеливо не относятся к женам, или невестам… она даже не знает, кто ему, вопрос так и застыл каплей замерзшей росы на губах.

Сводящую с ума нежность и принятие она мечтала увидеть в детстве… от Сарумана или чудом воскресшей матери. Подобное можно чувствовать лишь к любимым детям, а просто к девушке нет, только искусно притворяться. Ему не за что на самом деле любить ее, тем более так… в ней же нет ничего хорошего и особенного.

— Иди, — Силмэриэль нетерпеливо махнула рукой служанке и, осторожно долив воды в слишком резко пахнущее вино, отпила глоток — так оно становилось менее терпким и приторно-сладким. Раздражение постепенно уходило, и покрытая высохшей на солнце травой Пеленорская равнина начинала немного напоминать родную с детства степь Рохана.

Мысли помимо воли вновь вернулись к разговору на смотровой площадке — с тех пор тревожное ощущение, что от неё что-то скрывают, мешало наслаждаться незамутненным счастьем близости. Как-будто нежеланного возвращения в канувший в прошлое тяжелый момент было недостаточно.

***

— Саруман сказал, что мой настоящий отец никогда не интересовался и не будет интересоваться мной, потому что я… слишком жалкая полукровка. — Она уже не чувствовала боли, разворошенная старая обида притупилась и почти совсем потухла, как прогоревший костер под осенним дождем, от успокаивающе-нежно закрывших глаза ладоней. Сознанию больше не было холодно и одиноко, в прикосновениях считывающей картины прошлого упоительно похожей на ее души хотелось раствориться и очиститься от всего горького и ядовитого. — Даже если он прав, уже неважно. Ты… ты же любишь меня, да?

— Да, — почти без всякого выражения глухо ответил майа. Ожидавшая большего Силмэриэль поджала губы, недоуменно глядя на него… и испуганно вскрикнула, чуть было не потеряв равновесие от столь же равнодушно сказанного: — Я убью его.