– Она бы испытала отвращение от этого.

– Полагаю, что да. Она была похожа на тебя, – он наклонился вперед и обхватил кончик ее косы, она дернула головой в сторону.

– Она убила твоего отца?

Он посмотрел на нее почти нежно, и уголок его рта поднялся в усмешке:

– Она умерла, рожая третьего ребенка там, где ты сейчас лежишь.

– Значит, вот как ты к этому пришел? По опыту пойманной, изнасилованной женщины и закопанной, когда она уже была бесполезна?

– Закопанной? – он изогнул бровь. – Она была скормлена фестралам.

Спокойный тон его голоса поразил ее до глубины души, и внутри нее закрутилась ярость:

– Я убью все, что ты засунешь в меня.

– Если бы это было так просто, все это было бы бесполезно.

Он прошел по периметру ее тюрьмы, проверяя каждый предмет мебели, каждый камень, будто это было совершенно обычное утро.

– Все, что мне требуется от тебя, располагается у тебя между ног, и я могу стереть твою язвительность. Однако это будет такой жалостью, – он проверил ванную комнату, потом вернулся обратно. – Твоя ненависть действительно прелестна.

Он подошел к кровати в последний раз и склонился над ней, смотря спокойным взглядом. Все еще совершенно умиротворенный.

– Если ты действительно навредишь моего ребенку, я сотру кусочки тебя. Ты будешь умирать частями. Например, так.

Он вскинул палочку, и она в панике оттолкнула одеяло.

– Обливейт.

Ее подхватила ледяная тишина, и она упала назад. Фрагменты ее жизни замелькали у нее перед глазами, проносясь мимо нее, и проникали обратно в глубины ее подсознания. Череда бессвязных воспоминаний возникла перед ней – воспоминаний, которые она едва воссоздавала – она видела картину на стене в спальне, взбитые яйца и тост, а потом он выхватил их, и они превратились в ничто.

– Что ты забрал? – она вскрикнула. Она оттолкнулась от простыней и вскочила на ноги. – Что ты забрал?

Щелчок палочки толкнул ее обратно на постель.

– Не выводи меня, ведьма, – его голос был спокойным и твердым, будто он воспитывал ребенка. – Оставайся в постели или я привяжу тебя к кровати и возьму как строптивую шлюху.

Он исчез с неприятным хлопком, и она ударила кулаком по матрасу, тяжело дыша. Он умрет. Она представила, как она рассекает его отвратительное, ненавистное лицо в последний раз, и он умирает. Пульсирующая боль от месячных охватила живот, и она закричала в подушку, она кричала еще какое-то время, пока не охрипла.

_____

Смотря на небосвод, она яростно думала.

Что он забрал?

Это чувствовалось, как что-то слабое, почти хирургическое, когда он проник внутрь и забрал что-то из глубин ее сознания. Она распустила косу, и кудри разметались в стороны, она снова заплела их в тугую косу в настойчивой попытке вернуть себе ощущение контроля. На задворках ее разума послышался слабый шепот о том, что он забрал что-то, что она хочет иметь, в чем она отчаянно нуждается. Это было будто…

Под кроватью…

Она села. Под кроватью. Она настороженно осмотрела, вспоминая его угрозы, заставляющие ее оставаться в постели, и вздрогнула от осознания того, что он сделает с ней, если она встанет. Встать с постели назло ему приведет ни к чему иному, кроме как к боли, а она ненавидела давать ему что-то новое, что его развлечет. Но что-то по поводу кровати зацепило ее.

Она опустила ноги вниз, с осторожностью, проверяя, нет ли там заклятья или чар, которые дадут ему знать о том, что она встала с постели.

Ничего нет.

Чтобы поднять постель потребовались неимоверные усилия, она была античной, тяжелой и большой, но, наконец, подперев угол подставкой для ног, она опустилась на колени на каменный пол, заглядывая под кровать.

На нее смотрели кровавые льняные простыни.

Она рассердилась. Бесполезно. Она отшвырнула лен, и бросила один последний взгляд.

Подголовник кровати был испачкан темно-коричневой кровью – руны.

Она знала эти руны. Это были руны Дурмстранга. Те самые, о которых ей не рассказали в Дурмстранге, потому что она магглорожденная, поэтому она попросила Гарри отправить сову. Те самые, которые ей было так тяжело отыскать и исследовать, потому что Министерство не смогло сдержать Долохова, чтобы ни предпринимало, и ей пришлось сложно курице забиться в коттедж «Ракушка» с Флер, выбираясь только, чтобы увидеться с целительницей.

Боже. Она скучает по Флер. Поминальная служба по целительнице была, наверное, несколько месяцев назад, а она даже не помнит ее имени.

Она посмотрела на руны. Будучи ослабленной – используя кровь, без достаточной магии из-за отсутствия палочки – они истощила бы силы за часы, может за пару дней, если она действительно вложила свою магию в них. Неудивительно, что она проснулась измотанной, когда была первый раз подвергнута Обливейту. Она знала симптомы Круциатуса от Беллатрисы Лестрейндж – дрожь в руках, хрипота – но головная боль была адской. Она подумала, что это было последствие стирания памяти, но сейчас, когда она думает об этом, это ощущается, как фундаментальная измотанность от использования магии в течение долгого дня и уроков в Хогвартсе.

Но конкретно эти рунические чары были чарами против вмешательства в сны. Гермиона закусила губу, снова читая кровавые руны на изголовье кровати. Каждый раз, когда Долохов насиловал ее в лондонской квартире, ее преследовали галлюцинации от кошмаров и гнетущее чувство паралича. Теперь Долохов насилует ее в реальной жизни, но чары могут по-прежнему защищать ее от паралича или связующих чар.

Она засунула льняную ткань обратно под кровать, прикрыв ими руны, и услышала позвякивание.

Кусок стекла поблескивал, выглядывая из деревянного выступа в изголовье. Затаив дыхание, Гермиона потянулась и вытащила его.

«Ты уже пыталась это делать», – сказал он, когда она швырнула подсвечник в окно.

Да, и она спрятала немного стекла.

Ей казалось, будто она держит что-то священное.

Она быстро убрала его обратно, вылезла из-под кровати и выпрямилась. Нужен план и соответствующая расправа. Очевидно, в последний раз он не нашел эти кусочки паззла, она сохранила их в секрете. Она содрогнулась, подумав о том, какую цену ей пришлось заплатить, чтобы кусочки паззла остались там, где были спрятаны. Он, должно быть, подумал, что это случайность, а не тщательно продуманный план.

Последние кусочки паззла оказались на месте. Ей только нужен план. Расправа должна быть идеальной.

Но она была Гермионой Грейнджер.

Всем своим естеством она знала, что должна хотя бы попробовать.

***

Месячные закончились через два дня.

Долохов пока еще не узнал об этом. Каждый раз, когда он приходил проверить ее, она заворачивалась в одеяло, выглядела несчастной и смотрела в потолок с видом явного отказа разговаривать с ним. Чары Забвения были сами по-настоящему жестокими, но он наслаждался тем, как он напугал ее и, казалось, радовался непрекращающемуся шоковому эффекту.

Она принимала настойку первоцвета, когда он давал ей ее вечером, с горьковатым привкусом чего-то, что влияло на фертильность, но передышка от сексуального насилия была облегчением.

Все, что она могла делать, это лежать в постели, ходить в ванную в его сопровождении утром и вечером, и непрерывно думать о том, как его убить.

Хлопок трансгрессии снаружи слышался как минимум один раз в день.

Спустя пять дней после ее менструаций, время пришло.

Она заползла под кровать и достала стекло. Покрутив его на свету, она обнаружили, что он был заточен на конце. Она догадывалась, что шлифование заняло несколько дней. Вероятно, она использовала плитку в ванной, чтобы заточить его.

Она решила добыть кровь из стопы – если что-то покажется ему отходящим от нормы, если что-то насторожит его, она будет обречена на жизнь в насилии и рождении детей Антонина Долохова. Поэтому она полоснула стеклом по ноге и обмакнула палец в крови.

Она очертила линию рун. Оставшаяся в них магия была слабо ощутимой, и она прищурилась, сконцентрировав все свое внимание.