– За семью, моя ведьма, – промурлыкал он, накручивая ее волосы на палец, – Твоя магия – это фундаментальная сила, которая, слившись с мужской, будет передана ребенку. Это крайне важно. Да будет так.

Она смотрела на черные, голые ветки, закручивающиеся на небосводе вверху.

– Ты умрешь здесь, – произнесла она, понятия не имея, почему сказала это.

Он ухмыльнулся и крутанул пальцами внутри нее. Ее бедра задрожали, и влажный хлюпающий звук коснулся ее ушей перед тем, как она кончила, и слезы покатились по ее щекам, когда она выгнулась назад и чуть вниз с тяжелым вздохом, но потом…

Потом он беспощадно двигал пальцами снова и снова во время ее оргазма и продолжал, расположившись напротив нее.

– Докажи, ведьма.

Он не останавливался, надавливая на ее клитор, вырисовывая жесткие скользкие круги, толкнувшись в нее до предела.

– Стой! – бросила Гермиона, но он продолжал массажировать ее, смотря вниз своим серым взглядом, – Стой!

– Умоляешь? – выдохнул он, вколачиваясь в нее, – Мать обещает убить отца своих детей и в то же время просит пощады?

Он не останавливался, и волны удовольствия превратились в болезненные, словно электрические разряды, разрушающие наслаждение. Гермиона отвернулась от него и прикусила внутреннюю сторону щеки, как вдруг что-то внутри нее вспыхнуло. Он не был отцом, не был как ее отец, не был таким отцом, каким станет Билл, не таким, как Артур Уизли. Ее мама и Флер, как и любая другая мать, из тех, кого она знала, забили бы этого мужчину до смерти, если бы он сделал такое с их дочерьми. Массирующие движения по клитору, заставили ее бедра дрожать, но она сморщила лицо и сконцентрировалась на его смерти.

Он был просто человеком – кровь и плоть.

И шрамы.

Да, шрамы, включая тот, которым она наградила его.

Она решила, что она больше никогда в своей жизни не будет мастурбировать.

Когда он наконец-то кончил со стоном и, окинув взглядом тюрьму, ушел, она сконцентрировалась на шраме на его лице и на образе бедной целительницы Святого Мунго, которая, вероятно, уже давно мертва. Его смерть превратилась в мантру.

Это был мертвец, насилующий ее, и когда он касался ее, это было ничто. Вопрос был только в том, как убить его поскорее.

Так что она ждала, и планировала, и думала.

Только сейчас, когда у нее месячные, все стало немного по-другому. Она смотрела на небо, которое было таким ярким и светлым. Кровь на ее бедрах была чем-то привычным, но это ощущалось по-другому без его….

Без его участия.

Лежа на кровати в ожидании его, она снова заплела волосы в тугую косу и шумно выдохнула. При этом что-то на задворках ее сознания натолкнуло ее на мысли. Как тень. Будто бы она…

…под кроватью…

….вспоминала что-то, также как возвращались ее ночные кошмары тогда, в квартире в Лондоне. Иногда было сложно отделить реальность от вспышек паранойи. Воспоминание о Живоглоте в ее подсобке всплыло в памяти, и перед глазами возникла картинка, которую она преобразовала в мысль. Поладит ли он с ребенком Флер? Она надеялась, они отдадут его Гарри или семейству Уизли, если у них с ребенком не заладится.

Она прогнала эту мысль снова. На ее место пришел отчаянный шепот – посмотреть под…

Хлоп!

Гермиона поднялась на ноги и сжала кулаки. Долохов смерил ее долгим взглядом, потом медленно обошел ее вокруг, глаза прошлись вниз по задней стороне этого нелепого голубого льняного платья. Она знала, там была кровь.

– Ты испытываешь стыд? – она услышала новую интонацию в его голосе, не насмешку, а что-то другое, что она не смогла распознать. Он снова обошел ее, пока снова не оказался с ней лицом к лицу, – Ты здорова. Это гордость женщины.

В животе Гермионы закрутился узел. Он не подходил ближе, потом приложил палец к губам, будто задумавшись.

– Это больно?

Она усмехнулась, и он нахмурился.

– Ты доставляешь мне боль каждый день, – бросила она.

– И все же, – его глаза прошлись снизу вверх и обратно вдоль ее тела, – Снимай одежду.

Он сделал бы что-то жестокое и все равно наколдовал бы Империо, если бы она воспротивилась, поэтому она сняла платье. Оно было похоже на те платья, которые носили маггловские последовательницы культов. Она надеялась, что он сожжет его.

– Ты просто загляденье, – сказал он. Она обхватила себя руками, посмотрев на него. Его глаза снова остановились на ее бедрах, покрытых кровью. Ей нужно помыться, но она отказывалась испытывать стыд, стоя вот так перед ним. Если это была еще одна попытка унижения, которую он придумал, ее реакция будет худшим, что он получит от нее.

– Каждый важный день в своей жизни ты будешь истекать кровью вот так….

– Ты реально помешанный, – парировала она.

– … но тебе нет нужды испытывать боль. Ты будешь принимать настойку первоцвета, пока не восстановишься, – он сверлил ее глазами. Она не стала отвечать ему, и он трансгрессировал с хлопком.

Она так и стояла, голая, страстно желая сходить в душ в своей квартире в Лондоне или хотя бы в бассейн в коттедже «Ракушка». Что угодно, только не та когтистая ванна снова.

Его не было по меньшей мере около часа, но ей было все равно. Кровотечение было движением вперед, но вечность ожидания в тишине круглой тюрьмы превратилась в рутину. В конце концов, тишине придет конец от звука трансгрессии снаружи или от черных, жутких деревьев, закручивающихся над головой. Но у нее вошло в привычку медитировать, двигаться и, наконец, пытаться делать разминку в небольшом пространстве, в котором она находилась.

Когда он вернулся, он оставил четыре вещи у кровати. Зелье, новое льняное платье, комплект нижнего белья, который был зачарован на самоочищение и новый комплект постельного белья.

Он заставил ее одеться после ванны (ванны… ее кожа съежилась, ей нужен душ) и выпить зелье.

– Что еще в нем? – спросила она, выпивая его одним глотком. Вкус отличался от обычной настойки первоцвета, кроме того, помимо маслянистости, у зелья был резкий кислый привкус.

– Кое-что, что помогает ведьме зачать быстрее. И поспособствует рождению мальчика, – он посмотрел на нее оценивающим взглядом, – Для рода лучше, чтобы старшим был мальчик. Проще нести ношу, которая лежит на плечах волшебников.

«Конечно, он сделал это», – бесцветно подумала Гермиона. Она ожидала худшего. Если честно.

Хлоп!

Звук хлопка трансгрессии был едва слышимым, но Долохов так и не появился. Гермиона притихла, держа в руках пустой флакон из-под зелья. Снаружи трансгрессировал не Долохов. Ее горло сжалось. Снаружи не Долохов. Это может быть Гарри.

Каждая деталь имеет значение, Гермиона. Так сказал Гарри, звуча как истинный мракоборец, рассматривая ее с горячим участием. Он бы не сдался, даже если сдастся Министерство. Ее мысли стремительно проносились в голове. Если бы она узнала, что он действительно был здесь, и нашла бы способ как заполучить палочку Долохова…

– Я позову тебя вечером, – сообщил Долохов. Взмахом его палочки, кровать была расстелена. Она какое-то мгновение оставалась неподвижной, пытаясь скрыть трепещущую надежду, зародившуюся в ней, – Отдохни и оставайся в постели.

Она усмехнулась и шепотом произнесла:

– Я спала достаточно. Ты не можешь заставить меня лежать в постели днями.

– Есть и другие места, где я могу кончить в тебя, ведьма, – парировал он, – И тебе это не понравится. Так что ты будешь лежать в постели, пока я тебя не позову.

Страх охватил Гермиону и она сглотнула, смотря на кровать. Он принес новое одеяло, с вышитыми на нем гиппогриффами, и оно выглядело так, будто его сделала его мать. Когда она опустилась на простыни, мысль о его матери заставила ее замереть.

– Твоя мать… – начала Гермиона, но запнулась.

Он на секунду наклонил голову. Она смотрела вверх, лежа головой на подушке. Ветер расшатывал ветки, рассекающие небосвод, и одинокая птица пролетела мимо в абсолютной тишине.

– Да?

Она передумала, у нее пропал интерес к тому, было ли это одеяло сделано его матерью или нет.