Иногда, Джинни и Гарри оставались у нее.
Они использовали летучий порох в международном офисе в Сиднее, иногда почти приземляясь на Живоглота, и все чаще с ужином от Молли.
Иногда, Флер брала Билла и малышку Виктори.
Поначалу, она думала, что присутствие ребенка Флер будет для нее не просто, но оказалось, совсем нет.
Ее беспокоили совсем не дети.
Это было ощущение присутствия в животе ребенка Долохова. Это было знание, как был зачат ребенок, и невозможность забыть кровь на коже. Это была алчность, которую она ощущала в кошмарах, как только она узнала, что беременна.
Министерство сожгло его тело, но какие-то части его застряли у нее в голове.
Она была в этом уверена.
Именно он помог ей осознать в кошмаре, что она беременна. Она снова застряла на кровати, под небосводом, и он разместил ее в той же позе, как и когда в последний раз брал ее. Лицом вниз. Руки связаны. Ноги раздвинуты.
– Ты помнишь наше последнее совокупление? Вся моя жизнь излилась на тебя и внутрь тебя.
Грубые, влажные поцелуи на затылке заставили ее вжаться лицом в плечо. Его горячая эрекция мягко давила на нее сверху.
– И это сработало. Ты все сделала так правильно, моя ведьма. Так хорошо, – сказал он, и его руки властно обхватили ее сзади. Он жадно обрушился на ее тело и шептал ей на ухо, загораживая собой солнце.
Боль, когда он начал, была несильной. Но когда он надавил своими бедрами и своим весом на нее, горячая боль пронзила ее центр, растекаясь снаружи и вокруг ее живота, прекращаясь во что-то другое. Она резко проснулась, дергаясь и пинаясь на месте.
Она даже не помнила, что кричала.
Что бы за заклинание он ни применил, чтобы скрыть беременность, ее отпустили, интерпретировав покалывание как тяжкое доказательство изнасилования. Гарри и Джинни хотели встать на путь войны, выйдя из Святого Мунго, но Гермионе покой нужен был больше, чем извинения. Вероятно, это было еще одно экзотическое заклинание, которое они не смогли обнаружить. Ее менструации были регулярными, пока она не почувствовала ребенка Долохова. Он был спрятан идеально.
Но это больше не важно.
Поначалу она жила в страхе, что полюбит его. Наличие ребенка ранило ее, и ее добивали продолжающиеся кошмары (когда ты чувствуешь это надавливание, тело помнит). Что если он заложил этот инстинкт в нее? Хвататься за его детей и обожать их, вне зависимости от того, что он делал с ней тюрьме?
Потом еще одна ужасающая мысль возникла у нее. Возможно, он стер все ее желания иметь детей, чтобы он мог вложить в нее своих детей без препятствий. Доставать их из нее, только чтобы вновь вложить еще одного.
Пока она не умрет.
Пока она не будет скормлена фестралам.
Наконец, Флер заметила ее взгляд в пустоту и забрала ее в дом, пытаясь отвлечь ее готовкой или накрашиванием ногтей.
Но после того, как это произошло – когда его ребенок появился на свет – она смогла начать собирать свою жизнь по кусочкам.
***
– Я подумала, – начала Флер заговорческим тоном, барабаня пальцами по дивану, – когда мы придем к ним… когда мы поздороваемся…
– Флер, – Гермиона остановила ее. Спустя шесть недель жизни в соседнем доме, избегая своих собственных родителей и накладывая заглушающие заклятье одно за другим, лишь бы не слышать плач ребенка Долохова по ночам, она собиралась прийти поздороваться.
И это заставляло ее испытывать страх.
– Твои волосы, – произнесла Флер, пристально посмотрев на нее. – Коса их не слишком стягивает? Знаешь, когда в жизни женщины происходит что-то важное, ее прическа должна меняться.
Каждый важный день в своей жизни ты будешь истекать кровью вот так….
Гермиона заставила себя сесть рядом на диване и сфокусировалась на волосах. Они выглядели немного иначе.
– А что сделала ты, когда родила?
– Долго истекала кровью, – отметила она. – А потом мы пошли в парикмахерскую. Чтобы убрать немного длины, – Флер посмотрела поверх нее. – Знаешь, возможно твоей матери тоже не помешает обновление. Потому что она тоже стала матерью. Вы можете сделать это вместе.
Все ее инстинкты кричали, но что-то в Гермионе замерло. Это был важный день. Она может определить его для себя, как ей хочется. Без крови.
Мы можем… Мы должны…
– Да. Пришло время для новой прически, – заключила Флер. Она обхватила пряди волос Гермионы, выглядя как садовник, – Я нашла недалеко маггловскую парикмахерскую – женщина-сквиб, но у нее “золотые” руки. Должны быть. Мы должны пойти потом.
Полтора часа спустя, Гермиона чувствовала себя почти смущенно, стоя в гостиной дома родителей.
– Малышка Титания, – Джин покачивала ребенка на груди, с волнением смотря на Гермиону в их гостиной. Серые глаза Титании открылись и сонно окинули комнату, перед тем как снова закрыться с тихим вздохом, – Титания Грейнджер.
Гермиона пыталась подобрать слова. Во рту у нее пересохло. Ребенок Долохова – Титания Грейнджер.
– Значит, вы оба любите Шекспира, да?
– На самом деле, да, – Джон слабо улыбнулся. – Это имя из одного его романа. Как и имя «Гермиона».
Гермиона едва могла дышать.
– Я полагаю, что так и есть, да.
– Ты можешь немного или столько, сколько захочешь, провести времени с ней или с нами, – Джен всхлипнула, когда засмеялась сквозь слезы. – Мы слишком старые. Люди думают, что мы дедушка с бабушкой, когда мы берем ее в магазин. Говорят, у нее нос Джона.
Гермиона сглотнула. Ей было интересно, есть ли у нее черты с другой стороны.
Серые глаза Долохова. Возможно, черты его матери – изнасилованной и скормленной фестралами. Или человека, который вложил Долохова в нее. Гермиона заметила, что ее руки медленно проводят по шраму, полученному от Долохова, на бедре, перед тем как очнулась под пристальным взглядом ее матери и замерла.
– Мы с Флер хотели пойти сделать прическу сегодня. Хотите пойти с нами?
